Но вот неуловимое движение в сером мареве. Ещё одно. Оно неторопливо плывёт, сворачивается, собирается во что-то осязаемое, но ещё едва различимое в размытых линиях. Всё происходит так медленно, так неумолимо долго.

— Наконец ты вернулась, — звучит из дымки хрипловатый голос, такой знакомый где-то на самой кромке исчезающего сознания, но совсем забытый.

— Кто ты? — услышала свои вялые мысли девушка.

— Ты снова забыла меня, Ева?

Собственное имя, поднятое из чернеющей бездны памяти яркой вспышкой, заставило чувства проснуться и в тот же миг они безжалостно толкнули в эту обволакивающую непроницаемой темнотой пропасть. Как страшно было прожить все три свои жизни за одно лишь мгновение. Увидеть всё мимолётно, чередой потускневших бессвязных картинок и в то же время слишком чётко, каждый миг, каждую мелочь, которые память когда-либо откладывала даже в самый дальний ящик. Встретить лицом к лицу, броситься в этот бушующий хоровод воспоминаний и выбрать, какая же жизнь была настоящей, а какие лишь странным видением. Но если ошибиться с выбором, то всё остальное исчезнет? Сотрётся из подсознания, будто этого там никогда и не бывало? Как можно стереть жизнь, не задумываясь?

— Ты наконец вернулась, — повторил чей-то голос из серого туманного водоворота.

— Тимор? — девушка мечтала, чтобы это был кто угодно, только не он. Разговор с Сашей казался не таким страшным для очнувшейся после долгой комы совести, по сравнению с этой перспективой.

— Да, — в тёмной дымке обрисовались нечёткие линии волка. Он помедлил немного, затем продолжил говорить тихо и спокойно, не давая окружающей тишине свести создательницу с ума мучительным ожиданием приговора. — Ты наконец перестала сопротивляться и я могу вновь явиться перед тобой. Прошу, не лишай меня такой возможности из-за мимолётных чувств. Не нужно стыдиться своего прошлого.

— Прошлого? — перебила она собеседника. В душе пульсировало какое-то огромное и страшное чувство, имени которому девушка не знала, но с каждым звуком знакомого голоса, это чувство всё росло и, казалось, вот-вот должно разорвать её изнутри на мелкие кусочки. — Какое оно, моё прошлое? Я не знаю, какая из трёх жизней моя настоящая. Я так запуталась.

— Ева, — мягко отвечал зверь из тумана, — у тебя есть выбор сейчас, есть возможность всё исправить. Нужно лишь сделать шаг вперёд, подняться на ступень выше, оставить ад прошлого за спиной.

— Я сама — порождение этого ада, — шептала она с тихой злобой и обреченностью. Безумно хотелось плакать, чтобы искренние, чистые слёзы омыли сердце, унесли из него весь позор, пылающий чёрным рабским клеймом на обожженной душе, но здесь — в мире тревожных сновидений, это, наверное, было просто невозможно.

— Ты оступилась. И в этом нет твоей вины. Никто из тех, кто любит тебя, не вспомнит об этой ошибке, если ты вернёшься.

— Я уверена, что нет больше тех, кто любит. Я оборвала все ниточки тёплых чувств, в надежде, что они меня возненавидят.

— Никто не сможешь оборвать их. Никогда. Ты лишь закрыла глаза и пыталась представить, что их больше нет. Но они остались. Они тянут тебя домой, и заставляют любящих людей страдать в неведении о твоей судьбе.

— Кто может любить такую, как я?

— Я могу, — он говорил так нежно и уверенно, что измученной девушке становилось только хуже. Тёплые нотки ласковой заботы затекали в кровоточащие раны её сердца и рождали всё новые и новые вспышки невыносимой боли.

— Нет, — собственный голос показался слишком тихим и незначительным.

— Родители любят тебя не меньше, чем раньше. А Саша, думаешь, он приехал бы, если бы не любил? И я… Я люблю тебя, как прежде.

— Ты? Но я ведь переписала все твои чувства. Ты должен жить долго и счастливо, забыв о моём существовании.

— Ева, я не могу забыть, я же твой страх — часть тебя. То, что ты написала — лишь набор красивых слов. Ты не вложила в них ни капли души, и всё в том мире осталось по-прежнему… По-прежнему мертво. И я рад этому. Потому что иначе, я не знаю, смогли бы мы поговорить сейчас.

— Но это значит… Значит, что всё было напрасным? — от неожиданной острой мысли становилось мучительно холодно. Неужели писательница не смогла спасти никого своей бессмысленной жертвой? Мир всё равно погиб, а её падшая душа теперь обречена на вечные мучения в преисподней. Осознание собственной беспомощности и ничтожности неумолимо давило гнетущим отчаяньем.

— Нет, — а зверь оставался всё таким же нежным, — ничто не бывает напрасным. Тебе нужно постараться и изъять из случившегося лишь сухой опыт, а затем перевернуть страницу, оставляя страдания позади.

— Я бы хотела вырвать эту страницу. Уничтожить её.

— Но ты знаешь, это невозможно.

— Тогда лучше сжечь всю книгу, только бы не прочесть её снова.

— Для меня твоя жизнь дороже всего, не смотря ни на какие испорченные страницы, — прошелестел голос и стих, уносимый едва уловимым порывом свежего ветра, рассеивающего туман. Серое марево поплыло невесомо, уходя в пустоту и открывая слабый тёплый лучик света впереди. Крошечный огонёк манил и тянул к себе и, чем ближе он становился, тем было теплее. Когда всё вокруг наполнил нестерпимый жар, свет наконец развернулся узкой длинной полосой, ожил, засиял и вдруг взорвался резкой болью возвращающегося сознания.


Ева приоткрыла глаза и снова зажмурилась, ощутив своё тело. Оно горело и ныло, ломило в каждом своём составе, стонало в каждой живой клеточке. В памяти остался лишь туманный разговор с волком, всё остальное опустилось куда-то глубоко и накрылось бесцветной дымкой, не мешая мыслям течь спокойно сквозь удивительно ясное сознание в гудящей и пылающей голове. Девушка вновь попыталась открыть горячие, воспаленные глаза — в тусклом бело-жёлтом свете взору предстало усталое лицо Саши. Он смотрел куда-то вниз, не замечая несмелого взгляда подруги. Как он изменился с момента последней их встречи: будто повзрослел лет на десять, из юноши превратился в настоящего мужчину. Лицо, хоть и казалось измождённым, выражало незыблемую внутреннюю силу — силу духа, было пропитано уверенностью и тревогой, которая делала его выражение лишь более заботливым и тёплым. На слегка впалых щеках, виднелась короткая колючая щетина. «А глаза всё такие же нежные» — подумала Ева и тут же поняла, что эти тёмные глаза уже смотрят на неё и в немом ожидании наполняются радостью и выражением скрытой душевной муки. Она не выдержала, отвернулась, отводя взгляд от невыносимо любящих глаз.

— Где я? — хотелось подумать, но губы сами собой тихо произнесли вопрос.

— Мы в больнице, — послышался добрый, мягкий голос.

— Почему? — на самом деле ничего узнавать не хотелось, было страшно, что ответ сорвёт серую пелену в сознании и из-под неё поднимутся ненавистные воспоминания.

— Я не очень хорошо понял, что говорил врач, — отозвался Саша, — но в общих чертах — твой организм был истощен недоеданием и бессонницей, а к этому добавилась простуда и неправильный приём гормональных препаратов, скорее всего, — он секунду помедлил, затем с трудом продолжил, — противозачаточных.

Девушка повернулась к другу. Она вдруг ощутила в себе силы взглянуть ему в глаза: понять, что он чувствует сейчас, о чём думает — столько боли было в нежном голосе. А он смотрел с неизменной добротой во взгляде, без единого оттенка ненависти или злости.

— Прошу тебя, давай вернёмся домой, — произнёс мужчина уверено и спокойно, так, будто предлагал… выпить кофе.

Простая мысль о кофе чуть всколыхнула спасительную серую дымку и выпустила на свет воспоминания о собственном несмываемом позоре.

— Как я могу вернуться? — прошептала Ева сквозь подступающие слёзы. — Той меня уже нет.

Друг нежно взял её горячую руку.

— Для меня ты такая же, как и два года назад. Такая же дорогая и любимая.

Это простое признание заставило девушку содрогнуться. Оно было таким искренним и чистым, незамутнённым никакими мимолётными эмоциями. В памяти всплыли слова, услышанные прошлой ночью. Кто признался тогда и в чём? Неужели демон похоти и насилия с пылающими глазами и грубыми руками произнёс заветную фразу? Или это она поддалась изменчивому порыву страдающей души и прошептала неосмысленное «люблю»? Разве такой может быть любовь? Так что же за связь открылась тогда между пленницей и её мучителем, что за чувство осмелился кто-то из них назвать любовью? Это была страсть. Страсть, как наркотик тянущая их за новой дозой плотского наслаждения, заменившего своим неверным светом все краски чистой некогда души.

— Ты просто хочешь закрыть глаза, — ответила Ева после долгого молчания. — Я не такая. Ты ведь не знаешь…

— Так расскажи мне, — уверено перебил Саша. Она обреченно глянула на друга сквозь слёзы. — Я обещаю, что после этого, моё отношение к тебе не изменится.

Как можно утверждать такое? Как можно так слепо верить в силы собственной души? И где взять хоть какую-то гарантию, что всё не изменится потом, когда первые вспышки радости улягутся, давая время обдумать всё услышанное?

— Нет, — сухо ответила девушка, вытирая горячие слёзы, — ты не знаешь, о чём просишь.

— Я не боюсь, что будет больно.

— Но я боюсь.

— Тогда я пообещаю никогда не спрашивать ни о чём, пока ты сама не решишься рассказать, — тихо произнёс мужчина, крепче сжимая пылающую ладонь. — Только давай вернёмся домой.

Ева прикрыла глаза, ощущая, как поднимается новый неумолимый вал тяжелых воспоминаний. И не было уже так противно от самой себя — тепло пальцев, сжимающих сейчас её руку, как всегда покрывало все тревоги и печали, в один миг стирало стыд и боль. Но новая волна — волна ужаса была ещё сильнее, и тепло не устояло, растворилось в ледяном потоке уничтожающей надежду памяти, безжалостно бросающей в глаза один за другим осколки льда, отражающего бешенство во взгляде демона, довлеющего над беззащитным телом своей жертвы и её безмолвной, поблекшей душой. Надменном взгляде, который своим гневным огнём и блеском похоти заставлял её желать смерти, делал готовой провалиться в пламя преисподней, только бы спастись от ненавистной и желанной его близости.

— Он найдёт меня, — еле слышно прошептала девушка, опуская голову и вновь заливаясь безудержными слезами. — Найдёт и убьёт.

Она ещё не знала, но эти слова стали последним кирпичиком в стене несокрушимой уверенности Саши. Что бы ни сказала Ева после этого, что бы ни сделала, его убеждённость уже не пошатнётся — он увезёт подругу. Увезёт силой, если это будет нужно. Пойдёт на всё, чтобы защитить её, чтобы бедная пленница больше никогда не увидела человека настолько запугавшего, настолько извратившего некогда чистые мысли, швырнувшего её в темницу боли и страданий и оставившего там умирать в мучениях на потеху своей высокомерной жестокости.


В палату вошёл невысокий пожилой мужчина с блестящей лысиной в белом халате и небольших прямоугольных очках. Он жестом подозвал к себе Сашу, тот глянул взволнованно на их с Евой руки, как будто это невесомое прикосновение было последним, что держало её на этом свете, но всё же, медленно разжал пальцы и с тёплой, но очень тревожной улыбкой кивнул девушке в немой просьбе подержаться ещё немного, дождаться его, во что бы то не стало.

После недолгого разговора молодой человек вернулся хмурый и задумчивый.

— Доктор говорит, что с тобой всё будет хорошо, — неуверенно начал он, — но отпустить пока не может. Перелёт для тебя сейчас просто опасен. Нужно несколько дней полежать в больнице.

— Значит, такова судьба, — отрешенно проронила пациентка. Она снова вернулась к своей обреченности, потеряв неуловимую ниточку нежной поддержки его прикосновения, — мне не уйти…

— Прекрати! — повысил голос Саша. Злость, которую он уже очень долго сдерживал, постепенно брала верх. Страшная, жгучая ненависть к двум странным братьям, укравшим у его робкой и весёлой возлюбленной невинную душу, превратившим её в свою игрушку, в немую безликую куклу для мерзких утех чуждой состраданию плоти, закипала в крови. — Я увезу тебя любой ценой! — выпалил он.

И без того напуганная девушка вжалась в жесткую больничную подушку, в голове эхом разносились слова рассерженного друга, от которых должно было становиться тепло, но делалось только страшнее.

Увидев отражение невольного ужаса во влажных зелёных глазах, мужчина тут же пожалел, что дал волю чувствам, поджал губы, стараясь утихомирить собственные эмоции, подошёл к замершей на узкой койке страдалице, дотронулся осторожно до её руки.

— Прости, я больше не буду кричать, — произнёс он мягко. Хотя кричать хотелось. Кричать обо всём, что накопилось на измученном неведением и ожиданием сердце. Кричать о своей любви, о воскресшей надежде, о ненависти к её мучителям. Но ей не станет от этого легче. Только нежное тепло способно растопить чувства, застывшие в ледяной паутине обмана, которым Ева жила последние полгода. А пламя страсти — страсти, которая бушевала во всём теле, когда Саша смотрел в её глаза — оно лишь испепелит и без того обожженную душу.