Мэг Кэбот - Портрет моего сердца

— Малярия! Почему ты мне не сказал, Джереми? Почему ты мне ничего не сказал?

— Мэгги, это не то, что ты думаешь…

— Ну конечно, у тебя все по-другому… Не как у всех… Да?

Герцог смотрел на нее запавшими серыми глазами, но в тусклом свете лампы у постели и догорающего огня в камине Мэгги не смогла разглядеть выражения его лица, хотя услышала тревогу в голосе, когда он сказал камердинеру:

— Питерс, налей чего-нибудь мисс Мэгги. Похоже, ей это сейчас необходимо.

— Нет-нет, все в порядке.

Однако ни в каком порядке она не была. Удар ножом! Малярия! Его пытались заколоть!

Возле нее возник Питерс с маленьким стаканом янтарной жидкости.

— Давайте-ка, мисс, выпейте. Сразу. И не тревожьтесь о полковнике. Да он самый крепкий мужчина из всех, кого я знавал в жизни. Я видел, как он размахивал саблей, даже когда у него была сломана рука. Доктора в Нью-Дели объявили, что морское путешествие на родину его убьет, а он только смеялся в ответ.

Мэгги растерянно взглянула на Джереми. Кипевшие в ней мстительные и свирепые чувства смыла подступившая к сердцу волна обожания. Глупый упрямец! О чем только он думал, возвращаясь в Англию еще не окрепшим после жестокой болезни? Господи, да одно плавание могло его убить, не говоря о резкой смене климата. Неудивительно, что он провел весь день в постели, борясь с приступом лихорадки.

Но удар ножом!

Хотя виски сразу обожгло ей горло и слезы полились из глаз, она только крепче зажмурилась и выпила все до последней капли. Огненная волна прокатилась в желудок.

Мэгги поперхнулась, закашлялась, но Питерс бережно хлопнул ее несколько раз по спине, решив, что она захлебнулась.

— Нет-нет, — с трудом выговорила она. — Все хорошо. — Ей действительно стало получше. Виски согрело, новая сила прилила к ногам.

— Тебя ударили ножом? — недоверчиво повторила она.

— Ну, это пустяки. У нас с Питерсом были маленькие неприятности.

Мэгги насмешливо фыркнула.

— Не удивляюсь. Где вы пропадали? В Воксхолле? Там небезопасно по ночам…

— Мы не были в Воксхолле, — жизнерадостно доложил камердинер. — Парень, который напал на полковника, прятался у входа в дом…

— Питерс, — угрожающе рявкнул Джереми, но было поздно.

Мэгги решительно шагнула к кровати, оставив пустой стакан на сундуке.

— Что? — охрипшим голосом воскликнула она, — Кто-то пытался заколоть тебя здесь? На Парк-лейн?

— Видите, мисс? — спросил забытый Эверс, продолжавший стоять в дверях. — Я говорил вам, что надо послать за полицией, но его светлость…

— Эверс, пожалуйста! Продолжай, Джерри.

Однако тот внимательно разглядывал ее халат.

— Почему, — задумчиво произнес он, — женщины тратят уйму денег на наряды, которые носят вне дома, и жалкие гроши на домашнюю одежду, которую мужчина видит гораздо чаще?

Мэгги оглядела себя. Конечно, ее халат из шотландки простоват, но…

— Не старайся уйти от разговора. Я хочу знать, как тебя пытались зарезать.

— Ох, Мэгги, — протянул Джереми, откидываясь на подушки, впрочем, осторожно, чтобы не тряхнуть плечо. — Я не знаю. Неужели следует обсуждать это сейчас? Уверен, найдется много гораздо более важных тем…

— Если хотите знать мое мнение, — вмешался Питерс, — это был француз.

— Что?

Джереми, распростертый на постели, скорбно взглянул на слугу.

— Благодарю. Спасибо тебе, Питерс, ты свободен.

— Ну, вы же сами это сказали десять минут назад, — растерялся камердинер.

— Огюстен никогда такого…

— Да-да, Мэгги, — примирительно ответил герцог. — Мы знаем. Вероятно, это была просто неудачная попытка ограбления.

Не убежденная его словами, Мэгги уставилась на Джереми. Повязка уже пропиталась кровью, значит, кто-то в самом деле пытался нанести ему вред… серьезный. Несколько дюймов ниже, и лезвие попало бы в сердце. Мог ли Огюстен нанести такую рану? Пожалуй. Он был достаточно сердит, чтобы ответить ударом на удар…

Но Огюстен никогда бы не стал подкрадываться в темноте, колоть ножом. Он совсем не такой человек. Достойный, сдержанный, даже… скучный.

Тогда кто еще мог иметь зуб на Джереми? Кроме нее самой, разумеется?

Под ее встревоженным взглядом герцог заерзал на постели. О чем она думает? Явно о чем-то нехорошем, а ему это не нравилось. Совсем. Она может возражать, но Эверс будет уволен… и Питерс тоже. Оба будто сговорились унизить его в глазах Мэгги. Пусть отправляются в работный дом! В наши дни человек не может нанять себе верных слуг!

Ладно, он попытается извлечь что-то хорошее из дрянной ситуации. Он закрыл глаза и жалобно простонал.

— Джерри?

Приоткрыв один глаз, он увидел, что Мэгги озабоченно смотрит на него. Превосходно. Он снова застонал, мотая головой по подушке.

— Полковник? — В голосе камердинера слышалась не тревога, а подозрительность. — С вами все в порядке?

Джереми сделал вид, что не может поднять веки, несколько раз моргнул и со вздохом прошептал:

— Да. Я хочу побыть один.

Питерс, черт бы его побрал, не сдержал ухмылки.

— Понимаю. Тогда до утра, сэр. — И он направился в гардеробную.

— Как? — изумленно воскликнула Мэгги. — Вы отправляетесь спать?

— Да, мисс. Полковник хочет остаться один, так что я иду спать, — ответил Питерс.

— Но он же болен!

— Верно. И он не желает, чтобы я с ним нянчился.

— Кто-то же должен за ним присмотреть!

— Да. Только не я. Может, ему и все равно, уволят его или нет. — Камердинер мотнул головой в сторону Эверса. — А я рисковать не собираюсь. Спокойной ночи.

Питерс захромал прочь, и Мэгги с дворецким уставились друг на друга. Наконец тот откашлялся и с достоинством произнес:

— Эверсы всегда служили дому Ролингзов…

— Разумеется, — ободряюще кивнула Мэгги, — поэтому идея Джереми уволить вас совершенно нелепа.

Испугавшись, что начнется долгий спор, герцог поднял голову и пронзил дворецкого злобным взглядом. Мэгги, стоявшая к нему спиной, не поняла, что произошло, и лишь с удивлением взирала, как Эверс растерянно нащупывал ручку двери.

— Не мне нарушать семейную традицию, — пролепетал он. — Если я вам понадоблюсь, ваша светлость, просто дерните шнур звонка.

Быстро поклонившись, он шмыгнул за дверь, и Мэгги, оставшись наедине с герцогом, заметила, что глаза у него полуоткрыты.

— Джереми, — подозрительно начала она, но сильная рука крепко схватила ее запястье, потянула, и Мэгги самым неприличным образом улеглась на него, тут же убедившись в правоте своей догадки: под простыней он был голым.

— Джереми, — возмутилась она, — что ты задумал?

Герцог тем временем приподнял ей халат и с удовлетворением отметил, что ягодицы отчетливо просматриваются сквозь ночную рубашку.

— Я? — невинно осведомился Джереми. — Продолжаю с того места, на котором мы недавно остановились…

— Боже мой! — Она попыталась вскочить, но ее крепко держали за бедра. — Ну Джерри! Несколько минут назад кто-то попытался тебя убить, как ты можешь в такой момент думать о любви?

— Дорогая Мэгги, — сухо отозвался герцог. — Если я мог думать о том, как занимаюсь с тобой любовью, когда бенгальские пули свистели у меня над головой, то, безусловно, могу заняться с тобой любовью сейчас. — Он чмокнул ее в ягодицу, добавив: — И не спрашивай меня о плече. Оно не болит, а рана из-за наших взаимных ласк не откроется.

— Свинья ты самоуверенная! — закричала она, не оставляя попыток вырваться из его объятий. — Я не могу даже помыслить о занятиях с тобой любовью, после того что ты натворил!

— Что я такого натворил?

Мэгги расстроилась оттого, что не могла не обращать внимания на его грудь, покрытую не только шрамами, но и черными волосами, которые образовывали густую поросль вокруг сосков, потом сбегали ручейком к мускулистому животу и вызывающей стрелкой исчезали под простыней. Однако Мэгги не собиралась выяснять, куда указывает эта стрела.

По крайней мере так она думала.

— Ты сам знаешь, что натворил. Ты…

В следующий миг ей стало не до объяснений. Джереми лег на нее, и хотя она выставила руки, чтобы оттолкнуть его, но ее уже припечатали к кровати, поскольку герцог боялся, что она снова попытается его ударить, как в библиотеке графа Олторпа, не говоря уже о конюшне в Ролингз-Мэнор пять лет назад. Однако под тяжестью его тела Мэгги не сумела даже шевельнуться, не то что нанести ответный удар.

— Слезь с меня, болван, — буркнула она.

Джереми задыхался от восторга, наслаждаясь ощущением лежащего под ним цветущего, упругого тела. И Мэгги наверняка испытывает то же самое, потому что ее грудь порывисто вздымалась и опускалась. Он чувствовал, как у нее колотится сердце. Только вот охвачена ли она страстью или просто напугана? Удостовериться можно лишь единственным способом.

— Испугалась, Мэгги? — небрежно поинтересовался он.

— Никогда в жизни! Ты…

Джереми впился в ее губы, не дав ей договорить.

На миг она запаниковала, руки сжались в кулаки. Не то чтобы ей не нравилось то, что он делает… Просто это…

Слишком серьезно.

Джереми если и расслышал ее протест, то не воспринял его. Наконец-то после долгих пяти лет Мэгги очутилась там, где он всегда хотел ее ощущать — под ним. И теперь никаких помех не будет! Он позаботился об этом. Ни грозных дядюшек, ни осторожных дворецких, ни самодовольных женихов. Только он и она, как и должно быть, как было бы, если б не пять лет упрямой гордыни с обеих сторон. Больше такой глупости он не повторит… пока сердце бьется в груди… пока он дышит… Наконец-то она принадлежит ему!

Мэгги стоила всех его мук и страданий. Он обладал многими женщинами, однако ни разу не держал в объятиях такую, как она, чье тело идеально соответствовало его телу, идеально его дополняло… Пышной грудью, тонкой талией, стройными ногами и точеными руками Мэгги олицетворяла женственность, в то время как он, широкоплечий и узкобедрый, с литыми мускулами от долгих часов скачки и фехтования, был воплощением мужественности. Конечно же, они созданы друг для друга!

А если она этого еще не поняла, к утру он заставит ее понять.

Но Мэгги, казалось, уже осознала послание его тела, если верить ее реакции на поцелуй. Она словно растаяла под ним, всякое напряжение ушло из рук, губы приоткрылись так же естественно, как тогда в конюшне, и так же охотно, как нынче в библиотеке. Мэгги ответила на его поцелуй с тем же наивным пылом, только сейчас, к восторгу Джереми, на ней было гораздо меньше одежды, нужно просто расстегнуть единственную перламутровую пуговку, и вот уже под его пальцами гладкая, атласная, теплая кожа… Вернее, дышащая огнем, несмотря на холод комнаты. Прикосновение к этому жару потрясло Джереми до глубины души.

Когда он дотронулся до ее груди, Мэгги всхлипнула, когда пальцы скользнули глубже, отодвигая воротник халата, чтобы обнажить спелые округлости, Мэгги оторвалась от его губ и, подняв отяжелевшие веки, устремила взгляд на его лицо. Ее сотрясали мириады неведомых чувств, умело разбуженных им в сердцевине ее тела. Мэгги вдруг ощутила себя более живой, чем в предыдущие пять лет. То, что испытала она в библиотеке Олторпов, не шло ни в какое сравнение с этими новыми ощущениями. Словно ее тело, в которое тем солнечным днем в конюшне Джереми вдохнул жизнь, пребывало пять лет в спячке до нынешнего момента. А теперь все эмоции, все, что пережила она в тот день, вернулось к ней яростной, затопляющей тело и душу волной.

На Джереми выражение ее абсолютного изумления произвело ошеломляющее впечатление. Он намеревался соблазнять ее медленно, осторожно, ведь она была девственницей, хоть и необычайно чувственной. Ему не хотелось ее пугать. Пусть все разворачивается неторопливо, пусть она задаст темп.

Но лишь один взгляд ее широко распахнутых изумленных карих глаз и влажные полуоткрытые губы заставили его потерять голову. Всякое самообладание полетело к черту! Внезапно его руки, которыми он вроде бы управлял, стали делать вещи, им не приказанные. Неловко развязали пояс халата, потянули вверх подол ночной сорочки. Если его состояние и нельзя было назвать потерей разума, то наверняка он оказался на волосок от этого.

К счастью, Мэгги, казалось, чувствовала то же самое. Вместо того чтобы отбиваться от ласк и бурной страсти, как подобало бы любой невинности, она отвечала поцелуем на поцелуй, не уступая ему в пылкости. Она вдруг ощутила неодолимую потребность чувствовать обнаженной кожей его кожу. И пока Джереми рвал остальные пуговички ночной рубашки, она уже начала стаскивать халат, лишь ахнув, когда он, не обращая внимания на раненое плечо, отшвырнул прочь эту злосчастную тряпку. На мгновение его загорелая грудь сверкнула бронзой в свете камина, и Мэгги как художница восхитилась его потрясающей фигурой, словно у микеланджеловского Давида.

Но это произведение искусства не из холодного мрамора, а из живой плоти.