— Открываю карты. Есть мнение, если ты заартачишься, влепить тебе строгий выговор. А это — автоматическое отчисление из института. И прямым путем в армию! Ты мечтаешь о солдатских сапогах?

— Все равно!

— Дубина! Женись ты на Буратинке! Родит — разведешься. И уже никто не пикнет. Через одного разводятся и анкеты себе не портят!

— Нет!

— Обещай подумать! Единственное, что могу для тебя сделать, — перенести заседание комитета на неделю.

— А справедливое решение вам принять слабо?

— Какая справедливость, когда баба беременная? Строгача влепят без вариантов, а перспективы тебе известны.

Это были ужасные дни. За спиной Олега шушукались, показывали пальцем. Лена по-прежнему как приклеенная ходила за ним. Хоть и не многочисленная, но влиятельная женская часть факультета активно сочувствовала Лене. Все женщины казались Олегу исчадиями ада.

С ним провели беседы замдекана и куратор группы. Олег не сдавался. Он написал заявление с просьбой отчислить его из института.

И тут Лена пустила в ход оружие, от которого защиты не существовало.

После лекции, когда он выходил из аудитории, она вдруг распласталась перед ним на полу, обхватив его за щиколотки, и запричитала:

— Олег! Не бросай меня! Нашего ребенка!

Человек сто замерли, наблюдая. Стены Бауманки видели многое, но только не картины из древнегреческой трагедии. Даже в глазах тех, кто сочувствовал Олегу и был на его стороне, отчетливо читалось: «Мужик! Ты сволочь!» Все молчали, смотрели на Олега и ждали его ответа.

Это было поражение, окончательное и бесповоротное. Прилюдно растоптав женщину, даже самую мерзкую, мужик не имеет права на уважение, руки ему не подадут.

Зрители восприняли его смех (в минуты волнения Олега всегда охватывали судороги гомерического хохота) как желание крепкого и здорового парня сбить пафос происходящего, защитить униженную девушку.

Олег поднял Лену с пола, развернул лицом к залу:

— Прошу знакомиться! Моя невеста!

Ответом были бурные аплодисменты. Олег их не дослушал, выбежал из аудитории. Поздравления принимала Лена.

Она переехала в «комнату прислуги». Регистрация в ЗАГСе прошла не торжественнее получения справки в ЖЭКе. Мама организовала маленький семейный ужин, приехали родные Лены. Но Олег вместе со своим другом, выступившим в ЗАГСе свидетелем, отправился в общежитие и надрался там до поросячьего визга. Рассказывали, что его приходилось держать силой, потому что рвался из комнаты и орал:

— 1де тут еще девственницы-дурнушки? Всех покрою!

* * *

Они не разошлись ни через год, ни через два.

Они до сих пор живут в квартире на Войковской.

После рождения дочери Лена переехала в комнату Олега, он соответственно в тридцатиметровую гостиную. У всех было по комнате: у мамы, у Лены с ребенком, у Олега. А гости к ним не приходили.

Ни разу Олег не перешагнул ночью порога комнаты жены. Кроме той пьяной случки в общежитии, они не были близки.

Олег ненавидел Лену. Лена ненавидела Олега.

Ненависть — такое же прочно засасывающее чувство, как и любовь. С той разницей, что любовь возвышает душу, а ненависть ее изъедает. Можно мечтать о ласковых словах, которые скажешь любимому, а можно придумывать хлесткие оскорбления, которыми выстрелишь в ненавистного человека. И то и другое затягивает.

У Олега не было с женой бурных сцен с битьем тарелок и раздиранием сорочек на груди. Была тихая, постоянная перестрелка ядовитыми пулями замаскированных упреков и насмешек. При этом первооснова — насильственная женитьба — никогда не фигурировала, но никогда и не забывалась.

И еще два обстоятельства не позволили Олегу быстро развестись с женой.

Мама обожала внучку. Мама преобразилась с появлением малышки, не отходила от нее, светилась от счастья и трепетала. Мама без слов, молча, потребовала от сына жертвы: если ты разойдешься, разменяем квартиры, у меня не будет Катеньки, у меня не будет смысла в жизни, потерпи ради меня. Есть ли жертвы, которые сын не принес бы ради матери? Наверное. Но это не про Олега и его маму.

Второе обстоятельство — Вера. Она любила Олега давно, прочно и в прогрессии. Женитьба Олега стала для нее крахом. От боли Вера защитилась рефлекторно, как человек, обжегший руку, быстро толкает ее в ведро с холодной водой. Вера вышла замуж. За научного сотрудника музея, в котором проходила практику. Он был старше Веры на сорок лет.

Вера не относилась к женщинам, которые в детстве обожали папу и в зрелости ищут отцовской ласки и теплоты. Вера была ориентированной строго — только на Олега. Очень скоро ей стало ясно, что ведро с холодной водой не лечит ожогов и шестидесятилетний муж — не спасение.

Они столкнулись с Олегом случайно, хотя и в привычном месте — на ступеньках Ленинской библиотеки. Олег шел к маме. Вера — в читальный зал.

В библиотеку не попали. Бродили по арбатским переулкам, подшучивая над тем, как сложилась их жизнь, и внутренне умоляя об участии. В одном из двориков на детской площадке долго целовались.

Они стали любовниками. Вера — истово и по большой любви. Олег… Ему было двадцать четыре года, он был женат… скорее согласился бы на кастрацию, чем спать с Буратино… ему нужна была женщина…

Мама умерла, когда Катя пошла в первый класс.

Все эти годы реальной женой Олега была Вера. Он мог бы разойтись с Леной после смерти мамы. Это означало женитьбу на Вере. Сказать, что он мечтал о новой семье — значит сильно покривить душой. Но у мужа Веры начались проблемы со здоровьем. У него был застарелый сахарный диабет.

На ноге началась гангрена. Ногу ампутировали.

Потом то же самое произошло на второй ноге.

«Верочка! Ты не покинешь меня? — молил муж-инвалид. — Без тебя я погибну!» Верочка не могла бросить его. Муж требовал столько внимания, сколько минут в сутках. Работа в музее, не очень обременительная, и бесконечные врачи, больницы, перевязки, анализы, уколы инсулина — вот ее жизнь все пятнадцать лет. Единственный свет в окошке — Олег.

Муж Веры знал об их отношениях. Затеял извращенную игру: пусть Олежка приходит к нам.

Вы, молодежь, должны развлекаться, хи-хи, книги обсуждать.

Олег приходил к Вере, здоровался с ее мужем, сидящим в инвалидной коляске, обсуждал проблемы внутренней политики и натужно отвечал на плоские шутки. Потом муж царски махал рукой:

— Ну, идите, дети! Что вам со стариком сидеть.

А через три минуты раздавался его вопль:

— Верочка! Скорее! Сердце сдавило! Проверь сахар! Сделай укол!

Олег участвовал в этом фарсе с изрядным налетом пошлости только из-за жалости к Вере. Как ни крути, а она была родным человеком, последним близким после мамы. Но по доброй воле он бы к Вере не пошел.

Точно жучок в паутине, Олег был опутан липкими женскими нитями. И все же сумел устроить свою жизнь так, что женщинам, постоянным и попутным, отводилось не более десяти процентов его бытия. Остальное — работа, главное вдохновение и удовольствие.

Любил ли он дочь? По-своему. Без трепета и замирания сердца, без умиления и восторгов. Водил Катю в кино и зоопарк, покупал мороженое и кукол. Но, уезжая в командировки, забывал о ее существовании. И даже если она болела — не звонил.

Потому что вообще не звонил домой.

Катя, к сожалению, внешностью пошла в маму.

Маленькой была — незаметно, подростком стала — выпер тот же нос дряблым крючком, да еще усеянный черными угрями. Нижняя часть лица была отцовской.

Только не больно девочку красили мощный подбородок и волевые губы.

Кате было десять лет, когда Олег, втайне от жены, отвел дочь к пластическому хирургу. Доктор сказал, что оперировать нос, безусловно, надо, но еще рано, хрящи растут. Приходите лет в шестнадцать.

Это был их секрет, дочери и отца. Тайна от мамы. Сделают операцию — и станет девочка красавицей. В школе Катю дразнили Сирано. Времена изменились, дети пошли начитанные, знали, что у французского поэта Сирано де Бержерака был уродливый большой нос.

И вот настал заветный день. Олег отвез Катю в клинику. После обеда приехал проведать. Ему сказали, что операции не было, девочку забрала мать, полностью сумму оплаты обратно получить нельзя, вычитаются анализы и неустойка… Не дослушав, Олег бросился к машине, помчался домой.

Лена его встретила на пороге. На вопрос «Где Катя?» ответила:

— Не позволю уродовать жизнь моей дочери!

— Это и моя дочь!

— Так гласит легенда, — усмехнулась Лена.

— Врешь! На тебя позарится только слепой и вусмерть пьяный!

— Я жила в общежитии, — напомнила Лена.

За семнадцать лет так называемой семейной жизни у Олега образовалась танковая броня на сердце. На ухищрения вроде твой ребенок, не твой ребенок ему было плевать. В словах жены он видел только очередную попытку больно укусить.

— Лена! Ты можешь хотя бы на секунду представить, какое будущее ждет девочку по кличке Сирано?

— Она должна научиться не обращать на это внимания! Меня ведь дразнили Буратино! И ты в том числе!

— Ты не мать, а ехидна, коль желаешь дочери повторения собственной судьбы! Ты опустилась до того, что используешь несчастье ребенка как оружие в борьбе против меня! Других не осталось?

Какая низость!

— Не строй из себя заботливого папашу. Тебе в равной степени наплевать как на меня, так и на дочь.

— В отношении дочери ты ошибаешься. В конце концов, Кате шестнадцать лет, паспорт имеет и вправе принимать самостоятельные решения.

— Самостоятельные — это не твои решения!

— Но и не твои тоже!

Подобный диалог был бесконечен. Начался семнадцать лет назад, и конца ему не видно.

Олег решил поговорить с дочерью. Мать ее подковала.

— Папа! — робко говорила Катя. — Но ведь я такой родилась! Это мое лицо, а напяливать чужое недостойно. Может быть, я встречу человека, который полюбит меня, не обращая внимания на недостатки. Ты ведь когда-то любил маму.

— Никогда! — вынужден был признать Олег. — Я никогда не любил твою маму! Скажем так, — слукавил он, — полюбил тебя, свою дочь, еще до твоего рождения. Поэтому женился на маме.

— Она очень несчастна, — не то спросила, не то подтвердила Катя.

— Возможно. Котенок! Давай не будем говорить о маме или обо мне. У тебя есть несложная перспектива — иметь милое лицо, которое будет соответствовать твоему доброму, прекрасному характеру.

— А сейчас мое лицо отталкивающее? Как у ведьмы?

— Да! — жестоко сказал Олег.

— Я подумаю, — прошептала Катя.

Перетягивание каната родителями обернулось трагедией для ребенка. Катя совершила попытку самоубийства.

Олег сказал Кире, что сломал ногу, нелепо поскользнувшись. На самом деле было не так.

Он с дочерью приехал на дачу (трехэтажный каменный особняк) к приятелю. Там собралась молодежная компания. То ли Катя подслушала разговор девочек, остривших по поводу ее лица, то ли кто из мальчиков нагрубил — подробностей Олег так и не выяснил. Он сидел за столом, где взрослые шумно спорили. Катя подошла, вложила ему в руку записку и удалилась. Олег не сразу развернул листок, дослушал приятеля и пространно ему возразил. Потом прочитал: «Папа и мама, прощайте! Не обижайтесь!»

Олег рванул вверх по лестнице — краем глаза видел, что Катя поднималась. Влетел в комнату на третьем этаже и три секунды наблюдал страшную картину: распахнутое окно, силуэт дочери, она медленно падает вниз.

Не раздумывая, не анализируя, движимый только животным стремлением защитить свое дитя, Олег подскочил к окну и прыгнул следом.

Судьба уберегла Катю. Она упала на клумбу.

Острые колья ограды, которые могли пропороть насквозь, только поцарапали девочку. А у Олега в двух местах треснула кость ноги.

Он долго провалялся в больнице. Ему сделали операцию. Передвигался на костылях, потом с палочкой. Катя дала слово больше никогда не пытаться покончить с собой. Обещала маме и папе, которые друг друга считали виновниками едва не случившейся трагедии.

У Веры умер муж. В последние годы его физические страдания были ужасны. Но еще тяжелее была тирания умирающего. Он постоянно капризничал, каждую минуту требовал внимания и бесконечно упрекал: «Помру, ты тут же замуж выскочишь. Меня черви будут есть, а ты со своим Олежкой в постели кувыркаться». Только ангельское терпение помогло Вере все это вынести. Когда муж умер, она долго плакала. Не по нему, а из-за стыда от чувства облегчения, которое наконец пришло.

* * *

Перед тем злополучным разговором с Кирой в кафе на Олега навалилось столько, что не расхлебать. Вера сделала ремонт в квартире, ждала, что Олег к ней переедет. Это подразумевалось как бы само собой, ведь они, по сути, давно были мужем и женой. Вера не замечала отдаления Олега — того, что в последние годы он редкий гость в ее доме (конечно, ведь в соседней комнате умирающий человек!), того, что последние месяцы они вовсе не виделись. Олег помог с похоронами, а потом исчез.