Олег невольно улыбнулся и поблагодарил:

— Спасибо, дамы! В сущности, вы верно определили суть моего чудовищного проступка.

— Ну, хватит! — повысил голос Антон. — Маразматический диспут затянулся!

По тому, как решительно он заговорил, по выражению его лица, прежде добродушного, а теперь жесткого, присутствующим пришла в голову одна и та же мысль: этот человек может ломать через колено и людей, и ситуацию. Потому и поднялся на высоты, другим недоступные.

— Более никаких дележей неродившегося ребенка! — продолжал Антон. — Никаких разборок! Никто не открывает рта без моего позволения! Проблема ясна: Киру надо привезти в Москву. Звонить мы ей не будем, потому что может рвануть дальше по Сибири. Вопрос: кто поедет за Кирой?

Все, кроме Олега, вдруг, как по команде, подняли руки.

— Ну, детский сад! — возмутился Антон. — Опустите руки, тут не голосуют! Не партсобрание!

— Поеду я! — непререкаемо сказал Олег.

— Логично, — согласился Антон.

— Город Алапаевск, — как из пулемета, выстрелила Лика. — Улица Речная, дом шестнадцать, квартира пять. Записать?

— Нет, спасибо, запомнил! — Олег поднялся. — Приятно было познакомиться! И надеюсь, наша следующая встреча пройдет в более… более теплой обстановке.

— Лешка! — попросила Лика. — Проводи… отчима, извините, Сергей Викторович!

— У меня нарисовался отчим! — ухмыльнулся Лешка, но поднялся и вслед за Олегом Петровичем двинул в прихожую.

Там они раскланялись, как два испанских гранда. Олег, уже занеся ногу через порог, оглянулся и протянул Леше руку. После секундного раздумывания Лешка руку пожал.

— Антон, ты что, не знаешь? — набросилась Люба на мужа.

— Знаю! — отрезал он.

— Тогда командуй правильно!

— Поясняю для присутствующих, — сказал Антон. — Способов остановить мою жену, когда она рвется спасать любимую подружку, не существует. Если кто-то их знает, прошу сообщить!

— Без базара! — отозвался появившийся в проеме двери Леша. — Я еду за своей мамой, и точка!

— У тебя жена беременная, — напомнила тетя Люба.

— Перееду на время к родителям! — быстро вставила Лика.

— Антон! Дай нам свой самолет! — потребовала Люба.

Народ не успел поразиться наличию роскоши в виде собственного авиалайнера, как Антон пояснил:

— Самолет принадлежит компании. И это тебе не «мерседес»! Завтра полетите рейсовым. Кажется, все? — спросил он сам себя. — Вот еще! Что за пирог мы ели сегодня?

— Лика только учится готовить! — встала на защиту дочери Ирина Васильевна.

— Можно еще кусочек? — попросил Антон. — Объедение! Люба, запиши рецепт!

* * *

На следующий день Олег увидел Любу и Лешу в аэропорту на регистрации билетов.

— Не криви физиономию! — выдала ему Люба. — Здравствуй! Мы группа поддержки. Правда, Лешка?

— Правда! — Леша первым протянул Олегу Петровичу руку.

Было неловко за вчерашнее хамство. Все-таки человек, к которому маман неравнодушна. Папочка сестренки! Цылодобово!

Олег ответил на приветствие и улыбнулся. Наверное, таков закон жизни: вместе с прекрасной женой ты получаешь в приданое замечательных родственников и друзей. Приданым Лены были опустившиеся алкоголики-попрошайки.

В накопителе, пока они ожидали посадки, Олег постоянно давил на кнопки сотового телефона.

Наконец ему ответили.

— Котенок! — взволнованно спросил Олег. — Как ты? Наркоз отходит? Больно? Чуть-чуть? Крепись, малышка! Самое страшное уже позади! Я очень скоро приеду! Никак не мог отложить командировку, потом тебе все объясню. Понимаешь? Ты у меня молодчина! Я тебя тоже целую, поверх гипса!

Он нажал на кнопку отбоя и объяснил Любе и Леше:

— Сегодня моей дочери делали операцию, очень сложную. Говорит, у нее такое ощущение, что на ней в сапогах плясали. Но хирург классный! Я ему доверяю!

— Как же ты уехал в такой день? — попеняла Люба и тут же понятливо вздохнула: — Хотя конечно! Но рядом с девочкой кто-то есть?

— Да! У нее есть мать.

Часть третья

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Теплая квартира

Домой я звонила, чтобы услышать голоса Лики и Лешки. Они разорялись, кричали: «Алло! Говорите!» — но я молчала. Мне нечего было им сказать. Да и сами звонки были проявлениями слабости, которую я давила в себе, а окончательно справиться не могла. Я затаптывала ее, как угли пожара. Но под ногами были торфяники, огонь уходил вглубь, прятался и назавтра снова вырывался язычками пламени.

У меня было много аргументов в защиту собственного положения, как не самого отчаянного. Аргументы в избытке предоставила отечественная история, в которой если не война, то революция. Русские бабы пахали на коровах, рожали в поле, видели, как умирают их дети от голода, теряли любимых и мужей.

Молодые женщины, нецелованные девушки жили с сознанием, что никакого личного счастья не будет и впереди только работа на износ ради куска хлеба.

В свете этих трагедий я устроилась по-царски.

* * *

Сотни, если не тысячи раз я слышала: Москва — это еще не Россия, в провинции люди живут очень тяжело. Но лучше один раз увидеть… И научишься радоваться тому, чего прежде не замечала. Например, теплу в доме.

— Нам повезло, — сказал Игорь, когда мы вошли в его квартиру, — наш дом относится к котельной ферросплавного завода. А через улицу дома «Стройдормаша».

В ответ на мой удивленный взгляд пояснил:

— Большую часть Алапаевска обогревают предприятия. Некоторые отключают обогрев за неуплату. Мало кто способен оплачивать тепло по нынешним тарифам, да и теплотрассы в аварийном состоянии.

— И как сибирской зимой, — спросила я, — живут те, кому не дают тепла?

— Так и живут, — просто-обреченно ответил он. — В моей школе тоже проблемы. Сократили уроки до тридцати минут. Дети мерзнут, болеют. Наверное, на следующей неделе вообще отменим занятия. Но у меня дома тепло, правда? — снова с гордостью повторил он.

Градусов шестнадцать, определила я. Дома при такой температуре обязательно включаю электрокалорифер.

У Игоря маленькая двухкомнатная квартира с крохотной кухней и совмещенным санузлом. Ремонт давно не делался. Мебель куплена лет тридцать назад, когда выбрасывали добротную деревянную и покупали шкафы из полированного ДСП. Со временем полировка подернулась сеточкой трещин и помутнела. Дверцы шкафа, когда Игорь их открывал, громко скрипели.

Если бы я не знала, что здесь живет одинокий мужчина, решила бы, что квартира принадлежит женщине почтенного возраста. В серванте за стеклянными раздвижными дверцами — сервиз неполного комплекта и с щербатыми чашками, разномастные фужеры и рюмки, фарфоровые статуэтки, хрустальные салатник и конфетница. На стене ковер, диван и два кресла накрыты покрывалами, когда-то плюшевыми, а нынче протертыми до матерчатой основы. Салфетками и скатертями накрыты все поверхности: сервант, телевизор, тумбочка, на которой он стоит, журнальный столик. На подоконнике большая ваза с искусственными цветами — под ней салфетка. Рядом деревянная скульптурная композиция борющихся медведей — под ней ажурная салфетка.

Во второй комнате кровать под покрывалом с бахромой и (тысячу лет такого не видела) в изголовье две подушки одна на другой, а третья сверху поперек с торчащими углами.

«Чего-то не хватает для полноты композиции», — подумала я. И вспомнила. В херсонских домах Любиной родни так же тщательно заправляли кровати, но сверху на подушки еще набрасывали гипюровую круглую накидку.

Кроме кровати, здесь поместился небольшой письменный стол с лампой и двустворчатый шкаф для белья. Проход между мебелью — не шире лесной тропки.

Игорь хлопотал, накрывая на стол, нервничал, не знал, куда меня посадить.

— Тебе будет удобно на диване? Нет, лучше в кресло, я пододвину.

Он склонился, перенося кресло, и с лысины Игоря упало несколько длинных прядей. У него прическа, которую называют «внутренним займом», когда с одной стороны отращивают длинные волосы и укладывают их поперек головы, закрывая плешь. Сейчас редко такое встретишь. На лысых мода. Даже имеющие отличную шевелюру мужчины стригутся чуть не под нолик.

На «внутренний займ» я обратила внимание еще на вокзале. Ветер подхватывал прилизанные волосы, и они развевались в воздухе. Наверное, лысина у Игоря появилась давно, как и наивный способ ее маскировки. Выработалась привычка рукой ощупать голову, водрузить волосы на место и прибить их приглаживающим движением. Жест напоминал потешное детское самолюбование: гладит себя человек по голове и только не приговаривает:

«Хороший! Хороший мальчик!»

Фигура у него не мальчиковая, а, прямо сказать, бабья: широкие бедра и расплывшийся по талии живот, широким валиком нависающий над брючным ремнем.

Мы с Игорем ровесники. Но принять этот факт мое сознание отказывалось. Не могла я быть такой же старой, потрепанной, молью побитой, как он!

Не комплиментом, а констатацией истины восприняла его восклицания:

— Ты почти не изменилась, Кира! Такая же красавица!

И вместо того, чтобы поблагодарить за добрые слова, я согласно кивнула и предложила помощь в сервировке стола.

— Нет! Что ты! — замахал руками Игорь. — Все сам! Столько дней только и думаю, чем тебя угостить, какое меню предложить.

Меню состояло из вареной колбасы и сыра, порезанных полукругами и уложенных солнышком на тарелке. Банки шпрот на блюдечке. Грибов маринованных и соленых — по плошке (вот это здорово!). Квашеной капусты с клюквой и двух бутербродов с красной икрой. Меня заинтересовало: купил ли он банку икры и решил ограничиться двумя порциями, остатки ли это прежнего подношения, например благодарных родителей директору школы. Не продают же в Алапаевске икру чайными ложками! Не угадала!

— Бутерброды купил в ресторане, — сообщил Игорь. — Надеюсь, свежие.

— Спасибо! Очень трогательно! — поблагодарила я.

И мысленно призвала себя укротить столичный снобизм, прекратить выставлять отрицательные отметки человеку, от которого зависело мое существование.

— На горячее котлеты с картошкой и торт. То есть торт к чаю, конечно!

— Великолепно! — с пылким, хотя и совершенно неискренним энтузиазмом откликнулась я. — Очень люблю картошку.

— Горячее сразу принести или позже?

— Лучше сразу.

Он ушел на кухню и вернулся с двумя большими тарелками. На одной лежали четыре котлетки, на второй курилась парком пирамида вареного картофеля. Отлично! Картошка и грибочки — мне есть чем полакомиться.

— Выпьем, Кира? — Игорь достал из серванта рюмки, поставил на стол бутылку. — Коньяк! Пять звездочек!

— Вообще-то я не пью…

— Чуточку! За встречу! Хоть пригуби!

— Хорошо! Садись уже, пожалуйста. Все прекрасно! Давай праздновать!

Игорь пригладил волосы, которые на сей раз были в полном порядке, и сел в кресло на противоположной стороне журнального столика.

— Дорогая Кира! — начал он пафосно и трогательно. — Многие годы я мечтал об этой встрече! Не надеялся, но мечтал! И вот мы встретились, ты приехала!

У него заблестели глаза от навернувшихся слез.

Игорь сбился, разводя руками в стороны, подыскивал слова.

— Давай выпьем! — пришла я на помощь. — За встречу! Негаданную и, дай бог, счастливую!

Пригубив рюмку, я поставила ее на стол. Игорь свою осушил. Не успела я разжевать и проглотить первый кусочек картошки, а Игорь снова наполнил рюмки, мне капнул, себе доверху. По тому, как он опрокидывал спиртное в рот, как торопился со следующей порцией, можно было судить, что выпить он не дурак.

— Дорогая Кира! — Он поднял рюмку. — Сегодня самый счастливый день в моей жизни! Он наступил! Ты здесь! Ты ко мне приехала! За тебя! Мою единственную и, не побоюсь этого слова, великую любовь!

Я поднесла рюмку ко рту и поставила на стол, Игорь выпил до дна. Незадержавшийся третий тост тоже начинался с «дорогая Кира» и прославлял чувства, которое мы (теперь уже почему-то вместе) пронесли через годы.

От коньяка или волнения привыкший к низкой температуре Игорь раскраснелся. Ему было не холодно в одной рубашке. А я начинала постепенно коченеть. Ноги леденели. Если в квартире и было шестнадцать градусов, то на уровне потолка, а по полу отчаянно сквозило. Я уже шмыгала носом, который четко сигнализировал о подготовке к простуде. Только ее сейчас не хватало!