– Правда? – глаза у него расширились от любопытства. – Если это то, о чем я думаю, то мы должны пойти на наше место.

– Отличная идея! Погоди, я только достану велосипед из сарая. Давай посмотрим, не спустили ли шины.

Оказалось, что все в порядке, и мы дружно покатили к реке. Я успела раскопать огромную соломенную шляпу и старые туфли. Когдa я оказываюсь в обществе Гастона, то начинаю вести себя будто мне столько же лет, сколько ему, и получаю удовольствие от весьма нехитрых развлечений. Солнце щедро грело нас своими лучами, и мне казалось, что, нажимая на педали, я оставляю позади все те проблемы, которые взвалил на меня Лондон. Собственно только на это я и надеялась, и ко мне вернулось ощущение, что я принадлежу здешней жизни, и что эта деревня в той же мере принадлежит мне. Урожай кукурузы и подсолнечника, видимо, обещал быть неплохим. Всю дорогу я кланялась и здоровалась. Бабушка Гантес улыбнулась мне смешной беззубой улыбкой и важно поприветствовала меня, сидя на солнышке в кресле, а ее собака, по-своему выражая свои чувства, побежала за нами. Мы с Гастоном болтали о всякой всячине, и он старался обратить мое внимание на самые значительные события, произошедшие здесь за время моего отсутствия. Я сверху поглядывала на него, и до меня доносился его звонкий голосок, произносящий английские слова с французской интонацией. Сейчас я слушала про то, что творится в школе, и о забавном приключении Паскаля и Доминик, которые были его ровесниками, но уже целовались в велосипедном сарае. Гастон недовольно покачал головой.

– А они надо мной смеялись, когда я на перемене рисовал, мадемуазель! Вот дураки! У меня что, не хватит времени для подобной чепухи! – он хитро посмотрел на меня.

Мы повернули на бугристую тропинку, по которой обычно гоняли домой с поля коров и которая вела к нашей рощице за песчаной отмелью. Роща была не видна с дороги, и никто не ходил туда. Сюда мы приезжали, когда нам надо было серьезно обсудить то, о чем нельзя было говорить, где попало.

Я сняла туфли и задрала подол ситцевого сарафана. Вода была ледяная, а камешки на дне скользкими, но мы благополучно перебрались на другую сторону и очутились в своем укрытии.

Тут было сейчас просто волшебно, и мы нашли чудесную полянку, освещенную солнцем, проникавшим сквозь деревья, за верхушками которых можно было разглядеть высокий шпиль церкви Сен-Виктор. Гастон бросился на землю и, обхватив руками колени, торжественно сообщил:

– Я готов вас слушать, мадемуазель Клэр.

Я набрала побольше воздуха.

– Все хорошо, Гастон. Выставка прошла удачно, в основном благодаря тебе.

Он захлопал в ладоши, и его карие глаза заблестели.

– Вы же этого очень хотели! Я так рад за вас! Я каждую ночь молился, чтобы у моей мадемуазель был огромный успех. А мой портрет? Я что теперь такой же знаменитый, как Мона Лиза?

– Ох, Гастон! Боюсь, тебе придется немного подождать, пока меня начнут упоминать в одном ряду с Леонардо, но с твоей помощью начало положено.

– А меня кто-нибудь купил? – спросил он тоном собственника.

– Нет... предложений было много, но я не собираюсь продавать портрет.

– Но почему, мадемуазель? – лицо Гастона вытянулось от огорчения. – Я бы хотел висеть у кого-нибудь на стене, и чтобы все говорили, «какой красивый молодой человек. Он, наверное, ужасно терпеливый, раз смог просидеть столько времени».

– Ни один человек ни слова не сказал о твоем терпении, мой милый. И как мне ни неприятно тебе об этом напоминать, но ты не сидел, а стоял.

– Неприятно говорить? А почему...

– Не имеет значения! В общем я оставила портрет у себя.

– Но, мадемуазель, у вас же я и так есть! Вы можете нарисовать меня еще и тогда вы разбогатеете!

– Вот оно что, оказывается, ты печешься о моем достатке! Я-то подумала, что тебе хочется, чтобы твоей физиономией обклеили всю Англию, как афишей.

Гастон захихикал, но потом вновь призадумался, видимо, ему пришла в голову какая-то новая идея.

– Зато теперь вы прославитесь, мадемуазель. Вам больше не надо будет приезжать в нашу бедную маленькую деревню, у вас будет большой-большой дом, и в нем много комнат, и люди, которые будут для вас готовить и...

– Гастон, ты глупец. Я никогда ни за какие деньги не продам Грижьера. Я его люблю. И вовсе я не стала знаменитой – надеюсь! Просто сейчас у меня дела немного получше. Тебе совершенно ни к чему беспокоиться, что я исчезну в тучах мехов, духов и бриллиантов, потому что я этого не хочу.

Вероятно, он мне поверил, так как с минутку подумав он кивнул и оценивающе посмотрел на меня.

– Мех вам не пойдет, мадемуазель. Вам к лицу простые вещи.

Я изумленно уставилась на него и просто затряслась от хохота.

– Ох, Гастон, как я без тебя скучала.

– Я тоже скучал без вас, мадемуазель. Я уж думал, вы никогда не приедете.

– Я здесь, Гастон, я опять на высоком холме, – сказала я, а про себя подумала: «вот только оставила моего повелителя в его темном царстве».


Потянулись дни, похожие друг на друга. Пока было светло, я писала, а вечера мы проводили вдвоем с Гастоном. Пока я работала, он успевал сделать уроки, а потом я учили его рисовать, и иногда, если у него не было дел по хозяйству, мы с ним вместе обедали. Часто на закате я читала ему, пока огромное красное солнце медленно опускалось за холм, отбрасывая сначала розовый, а затем синий отсвет, постепенно становившийся черным.

Повседневные хлопоты, жизнелюбие Гастона, все время находившегося рядом, его бесхитростная любовь, которой он одаривал меня без лишних слов, помогли мне собраться с духом и не чувствовать себя такой несчастной, но я все же не переставала думать о Максе, и могла только надеяться, что Пег окажется права, и что время постепенно сделает свое дело. Маленькие гранатовые зернышки, спрятанные в его носовой платок, напоминали о клятве, которую я дала ему: думать о нем только хорошо и обязательно вернуться. Ведь согласно мифу, Персефона знала, что ее время на земле ограничено, и что она неизбежно должна будет спуститься к Гадесу в его подземное царство. И теперь, осознав, какой властью надо мной обладает мой повелитель, я все больше боялась этого возвращения.


Майская свежесть сменилась теплом июня и июля, а затем пришел сухой и жаркий август. Я часто спасалась от палящего солнца в мастерской, но в тот вечер пошла на деревенскую площадь, где мужчины играли в свои любимые boulle, а женщины наблюдали, восхищались и не переставая сплетничали о деревенских делах. Для меня всегда оставалось загадкой, о чем они каждый день часами болтают, потому что местечко было маленьким, и важные события происходили здесь не часто. Однако прошлогодний побег Марии-Кристины от мужа и ее последовавшая за тем беременность все еще относились к разряду самых свежих новостей.

Мужчины, которых это не интересовало, с не меньшей страстью отдавались игре, требовавшей сосредоточенности, и лишь изредка прерывавшейся резким грубоватым смехом или солеными шутками.

Сейчас против моего присутствия здесь не возражали, хотя, чтобы ко мне привыкли, понадобилось не меньше года. Но теперь, на третье лето, я чувствовала себя среди друзей и с полным правом участвовала в деревенской жизни. Я сидела и рисовала восхитительные галльские лица, такие живые и близкие к природе. По совету Макса я взялась за серию портретов крестьян. Начала я с родных Гастона, хотя сами они об этом не знали. Они считали меня эксцентричной американкой, незамужней и одинокой, которая занимается рисованием просто от нечего делать. Иначе зачем мне было тратить столько времени на Гастона?

– Мадемуазель Вентворт? – от моих раздумий меня отвлек месье Бланк – местный парикмахер, симпатичный сухопарый мужчина с длинным и острым носом.

– Да? – я улыбнулась и отложила в сторону свой набросок.

– Может, сыграете с нами?

Подобное предложение было верхом доверия. Я согласилась и, хотя мне ужасно хотелось дорисовать, я понимала, что отказ сочтут немыслимой невоспитанностью. Месье просиял и предложил мне набор своих boulle, тяжелых свинцовых шаров, которые ценились здесь примерно также, как членский билет престижного гольф-клуба.

Я бросила камень на мостовую и ждала, пока он, перестав подпрыгивать, спокойно ляжет на плоскую сторону. Вокруг заволновались, и я, взяв один шар, тщательно прикинула его вес, прицелилась и бросила. Он взлетел в воздух, а потом упал и покатился к камешку, но вместо того, чтобы попасть в цель, завертелся и улетел направо.

Публика вздохнула, послышалось несколько замечаний, а потом вперед вышел месье Клабортин – краснощекий коротышка в вечном голубом берете, словно при клеенном к голове, и с висящей в уголке рта сигаретой. Его шар замер совсем рядом с моим, но немного ближе к цели, и снова наступила моя очередь. Он кивнул мне, чтобы приободрить, я засмеялась и бросила еще раз. И так продолжалось до тех пор, пока я окончательно не проиграла. Все пожали друг другу руки, я с облегчением вернулась на место, а игра продолжилась.

Подняв голову, я увидела, что с холма спускается мадам Клабортин вместе с другой женщиной – молодой и худощавой, но немного похожей на нее. Меня немного удивило то, как ступала незнакомка, такую походку, как у нее, не часто можно увидеть в Сен-Виктоpe, – женщины постарше ходили тяжело, а молоденькие девушки были проворными и гибкими до первой беременности. Эта женщина, явно родственница, двигалась и была одета с хорошо отработанным изяществом парижанки. Позже я узнала, что она хозяйка магазина готового платья. Следом за ними плелся Гастон, я редко видела его таким скучным, правда, увидев меня, он повеселел и, подбежав, сказал:

– Ох, мадемуазель! Здорово, что вы здесь. – Он говорил очень тихо. Гастон почему-то не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что он говорит по-английски, возможно считая, что это связывает нас и не касается остальных.

– Простите, что я не смог прийти сегодня на занятие, но понимаете, приехала тетя Жозефина, и я не мог уйти. А что вы рисуете?

– Делаю наброски людей. А сколько пробудет у вас тетя?

– Несколько дней, но этого хватит. Я ее не люблю, мою тетю. – Он произнес это с отвращением.

– Почему? С виду она очень приятная.

– Она злюка, и слишком любопытная. Хорошо еще, что она живет в Ницце и не слишком часто является. Она мамина младшая сестра, но она вечно всех учит.

– Понимаю. – Я покосилась в сторону скамейки, где сидели сейчас сестры, и с удивлением обнаружила, что тетя Гастона смотрит на нас. Я поспешила отвернуться.

– Боже, мне кажется, она за тобой следит, сказала я с удивлением.

– Это за вами она следит, мадемуазель. Моя татапрассказала ей о вас и о том, что мы часто бываем вместе. А она ответила, что ей это не нравится, потому что я отвлекаюсь от уроков и домашних дел. Я слышал, как они разговаривали.

– Правда? Но знаешь, ты не должен подслушивать чужих разговоров. – Я прикусила язык, увидав, до чего обиженно он на меня смотрит. Я только что отчитала его, как ненавистная взрослая, и поняла, что он счел мою нотацию предательством.

– Прости меня, солнышко. Я просто хотела сказать, что у тебя могут быть неприятности.

Гастон великодушно принял мои извинения.

– Я понимаю. Но мне приходится быть начеку. Я не дам им запретить мне делать то, что для меня важно.

– Конечно. Но вот что я тебе скажу. Пока твоя тетя здесь, нам лучше не встречаться. Ведь это ненадолго, но зато все будет спокойно. По рукам?

Гастон, закусив губу, обдумывал мое предложение и потом сказал:

– Мне это не нравится, но я буду делать, как вы скажете. Но только потому, что вы просите, а не потому, что так хочется тете Жозефине.

– Молодец. А теперь, я думаю, тебе лучше пойти к своим и постараться быть повежливее. Это будет лучше для всех.

Гастон недовольно скривился, но встал.

– Я пошел, мадемуазель. Увидимся через пять дней. Только вы должны знать, что мне плохо. – Он изобразил из себя такого страдальца, что я едва удержалась от смеха.

– Моп brave, – сказала я. – Скоро увидимся. – Он нехотя отправился к родственникам, а я, поскольку стало темнеть, пошла домой.

Честно говоря, было даже неплохо, что у меня появилось лишнее время, потому что я уже заканчивала эскизы и собиралась перейти к холсту. Тетушка Гастона заинтриговала меня, и я нарисовала ее по памяти, чтобы потом сделать портрет обеих сестер. Их лица сейчас казались совсем разными, несмотря на явное сходство – лицо мадам Клабортин давно расплылось и выглядело добродушным, тогда как черты ее сестры были резкими, а глаза злыми. Конечно, нельзя было исключить, что все это я просто придумала, но все же я доверяла своей интуиции, которая меня, как правило, не подводила. К тому же я могла посоветоваться с Гастоном.

Как ни странно, мне самой через два дня представился еще один случай поближе узнать Жозефину.