– Он очень опечалился, потому что любил ее. Но он заставил ее проглотить гранатовое зернышко, потому что знал, что тогда она обязательно вернется к нему. – Макс многозначительно посмотрел на меня, и я улыбнулась.

– Ну и дальше, месье? – нетерпеливо спросил Гастон.

– Персефона вернулась к матери, которая, конечно, страшно обрадовалась. Но когда она узнала, что Персефона съела зернышко, она снова огорчилась, поняв, что дочь снова ее покинет. Тогда Зевс послал нового гонца, на этот раз к своей матери, и попросил, чтобы та договорилась с Деметрой, что Персефона будет спускаться под землю на четыре месяца в году, и тогда природа будет умирать, но зато, когда она будет возвращаться к Деметре, земля снова будет становиться плодородной. И вот потому у нас бывает зима.

– Вот это да! – воскликнул Гастон, – значит, вот почему вы назвали мадемуазель Персефоной, – она приезжает сюда, когда хорошая погода, а когда холодно – живет в Англии. А я, как печальная мама, скучаю, пока ее нету, и жду, чтобы кончилась зима. А вы, месье...

Макс кивнул, а я рассмеялась и сказала:

– Перед тобой Гадес собственной персоной, но он еще не привык к своей роли. Может, искупаемся?

Мы провели почти полдня у реки, и потом поехали в Бомон и зашли в кафе «Табак», где я купила Гастону обещанное мороженое, а мы с Максом выпили кофе. Мы немного посидели там, болтая с Гастоном, а Макс с удовольствием курил, смотря и слушая. Потом он пошел посмотреть старую церковь тут же на площади, и, когда вернулся, мы заказали еще кофе, на этот раз с коньяком. Но как только тени стали длиннее и протянулись вдоль деревенской площади, мы все же заставили себя подняться и отвезли Гастона в Сен-Виктор.

Мы шли втроем по дорожке, которая вела к его дому. Гастон, идя между нами, нес свой самолет и напевал забавную песенку, когда я увидела мадам Клабортин. Она постояла у двери, а потом направилась к нам. Она явно спешила и была озабочена. Заметив нас, она замедлила шаг и остановилась.

– Boпjour, мадам, разрешите познакомить вас с месье Лейтоном. – Я следила за выражением ее лица, а она разглядывала нас.

– Гастон! – вдруг сказала она сердито. – Где ты пропадал целый день?

– Я как раз шел домой... – озадаченно ответил мальчик. – А что такое? Я был с...

– Сейчас же домой, Гастон.

– Oui, – кивнул он, недоуменно пожав плечами. День сразу перестал казаться веселым, как будто туча закрыла солнце и подул ледяной ветер. – Спасибо, мадемуазель, месье. Было очень весело.

Он хотел что-то еще добавить, но мадам Клабортин схватила его за предплечье и потащила за собой, не произнося больше ни слова.

Макс, вероятно, почувствовал, что я удивлена, потому что спросил:

– Что все это означает?

– Честно говоря, просто не представляю себе, – ответила я, – прежде она никогда не бывала грубой. Не понимаю. Ты думаешь, что-нибудь, правда, случилось?

– Не знаю. Может, она растерялась, увидев тебя с мужчиной?

Он произнес это спокойно, но я увидела, что он тоже озадачен.

– Возможно, ты прав. Но все же странно...

– Ничего, Клэр. Не стоит беспокоиться. Что бы там ни было, Гастон завтра нам все расскажет. Наверное, какие-то семейные проблемы. Поедем домой.

На следующий день Гастон не появился, и к вечеру я уже так беспокоилась, что не могла сосредоточиться на работе. Я подошла к Максу, который писал статью в graпde piece.

– Макс?

– Да? – он рассеянно поднял глаза, но потом заметил, что я взволнована, и спросил: – В чем дело, Клэр?

– Как ты думаешь, может, мне сходить к Гастону домой? Он ни разу не пропускал урока за все время, что мы с ним знакомы, во всяком случае без предупреждения.

– Послушай, милая, я не думаю, что стоит тревожиться, но, если тебе станет легче, конечно, сходи.

– Хорошо. Может быть, мадам узнала, что ты живешь у меня, и не хочет, чтобы Гастон мешал?

– Скорее она не хочет, чтобы он был свидетелем того, что, как ей кажется, здесь происходит, – сказал он сухо.

Я улыбнулась.

– Сомневаюсь, чтобы у нее хватило воображения. И все же, если я узнаю, мне будет спокойнее. Я скоро.

– Не спеши.

– Спасибо, Макс. – Я быстро вымыла руки и ушла.

Я стучала в дверь Клабортинов, стараясь не волноваться, но когда мадам открыла, моя выдержка почему-то сразу же испарилась. Она смотрела на меня так, словно меня прислал сам сатана.

– Да, мадемуазель? – произнесла она тоже не очень уверенно.

– Простите, мадам, надеюсь, я вас не побеспокоила, но Гастон пропустил два урока подряд, и я разволновалась. Он не заболел?

– Нет.

– О, – только и сказала я, растерявшись еще больше. – Может быть, тогда я смогу с ним поговорить?

– Его нет.

– Нет? В таком случае можно мне оставить ему записку...

– Это исключено, мадемуазель. Его забрала к себе тетя.

– К себе? Не понимаю. Он ничего не говорил, а это так на него не похоже... Уехать, не предупредив меня, чтобы я ждала...

– Он не знал. Сестра приехала за ним. Она увезла его к себе на несколько месяцев.

– Понимаю. – Я изо всех сил старалась не показать, до чего я огорчена, но внутри у меня все дрожало. – Может быть, вы могли бы дать мне адрес? Я бы хотела написать...

3а спиной жены появился месье Клабортин. Его обычное добродушие сменила сдержанная любезность.

– Простите, мадемуазель, но лучше уж я скажу прямо. Мы подумали, что Гастон бывает с вами чересчур много. Такому ребенку, как он, совершенно ни к чему тратить попусту время на никчемные занятия, чтобы после только разочароваться.

– Но он очень талантлив! Он будет делать успехи, если ему помочь. Неужели вы хотите ему в этом отказать? – спросила я с испугом.

– Не для него все это. Мы против вас ничего не имеем, мадемуазель, но так лучше. Ему будет хорошо с тетей, и больше тут не о чем разговаривать.

– Погодите, быть может, это из-за месье Лейтона?

– Месье Лейтона... – переспросила мадам Клабортин, бросив беспомощный взгляд на мужа.

– Человека, который был вчера со мной. Он критик, понимаете, и он так же, как и я, считает, что Гастон подает большие надежды. Пожалуйста...

– Тут больше не о чем говорить, мадемуазель, – повторил отец Гастона и сделал шаг по направлению к двери.

– Да, конечно. Простите, что побеспокоила вас. Спокойной ночи.

Я повернулась и ушла, понимая, что оставила за спиной куда больше, чем просто-закрытую дверь.

Домой я ехала не спеша, глубоко задумавшись.

– Клэр? – Войдя в дом, я остановилась, прислонившись к толстой деревянной стене. Макс тут же подошел и обнял меня.

– Ну что? – спросил он с тревогой. – Я надеюсь, Гастон здоров?

– Да, Макс. Он в порядке. Но он уехал. Я просто ничего не могу понять!

– Что значит уехал? Что ты имеешь в виду? Ну-ка иди сюда, сядь и расскажи все как следует. – Он усадил меня на диван.

– Его увезла тетя. Они не хотят, чтобы он бывал со мной и занимался рисованием. Господи, мне надо было догадаться вчера, когда он сам говорил. Он ведь никогда раньше не произносил ничего подобного, ну, что ему нечего на многое замахиваться, и прочее. И он терпеть не может эту Жозефину, Макс, я тебе уже рассказывала. Называет ее противной.

Макс помолчал, обдумывая все то, что я сказала. Потом он встал и, держа руки в карманах, заходил по комнате.

– Ну, хорошо, а как ты сама можешь все это объяснить?

– Не знаю! Не знаю и все тут! – мне казалось, что мой собственный голос звенит у меня в ушах, и на меня все сильней накатывало волнение. – Я занимаюсь с ним третий год, и почему-то сейчас они вдруг стали возражать. Все были довольны, и только неделю назад Гастон впервые сказал, что тетя увидела его портрет и рассердилась. Насколько я помню, он вообще никогда о ней не упоминал. Ох, Макс, они теперь его насовсем куда-нибудь ушлют, и ему будет очень плохо! Он бы обязательно предупредил меня, что уезжает, если бы смог. Тут что-то не так, и я совершенно не представляю, что можно предпринять!

– Успокойся, дорогая. Ты права, история и в самом деле странная, но лучшее, что мы можем сейчас сделать – все как следует обдумать. Во-первых, пойми, Гастону может не нравиться его тетя, но ведь ему всего десять. Если они настаивали, то он был вынужден с ней уехать. Это объясняет вчерашнее поведение мадам Клабортин, помнишь, когда она нас увидела. Вероятно, тетушка уже была здесь, и мадам не хотела, чтобы она устроила сцену.

– Макс, это невыносимо! Бедняга Гастон страдает из-за меня. Ему там будет так плохо! – Слезы подступили к моим глазам, и я уткнулась ему в плечо.

– Я понимаю, Клэр. Слушай, все утрясется. Он очень быстро изведет тетку, а мать соскучится и заберет его домой. В следующем месяце начинаются занятия, и он все равно вернется.

– Так должно быть, но они же сказали, что отправили его на несколько месяцев.

– Я, точно также как ты, совершенно не понимаю, в чем дело, но сейчас мы с тобой совершенно бессильны.

– Если бы я хоть знала, где она живет, я бы написала, но они мне даже адреса не дают!

– Да? Но это в общем-то можно понять. Раз уж они решили, что ты на него дурно влияешь... Странная, конечно, реакция, но, поверь, все обязательно уладится. Выпей-ка вина, а я пойду приготовлю ужин.

Спокойствие Макса отчасти передалось и мне, поев, я почувствовала себя немного лучше, а мое огорчение сменилось ужасной злостью из-за того, что родные поступили с Гастоном так жестоко. Но Макс был прав мне оставалось только ждать и надеяться на лучшее. Во всяком случае, так мне тогда казалось.

Утром я рано ушла в мастерскую и, поскольку мне хорошо работалось, не стала делать перерыва. Писать ту часть картины, где была Жозефина, было неприятно, но, с другой стороны, ярость, которая копилась во мне и не находила выхода, придавала мне силы. В одиннадцать Макс постучал и вошел, неся дымящийся кофейник.

– А ну-ка, отвлекись и выпей кофе. Ну, как ты?

– Спасибо, лучше. Я послушалась тебя и решила, что надо ждать. Но меня это все просто бесит, и, боюсь, Жозефине несдобровать, – во всяком случае на холсте.

– А, ты ее пишешь? Я не знал. Не разрешишь хоть одним глазом взглянуть на эту ведьму?

– Если хочешь. Она еще совсем не закончена, но кое-какое представление получить можно. – Макс подошел, и я взяла у него чашку. – Надеюсь, она не получится у меня слишком злющей, но намек есть... Макс? Ну как тебе? Что, очень плохо?

Его лицо стало вдруг почему-то белым как мел, и он схватился руками за мольберт.

– Макс, что с тобой? – изумленно спросила я.

Взгляд его стал тяжелым, и он смотрел мимо меня.

– Это Жозефина?

– Ну да! А что? – я еще больше удивилась. – Боже... Погоди, Клэр, не говори ничего... Мне надо подумать.

Он подошел к открытому окну и, беспомощно уронив руки на подоконник, наклонился, чтобы глотнуть воздуха. Я снова подошла к мольберту и посмотрела на незаконченную картину, пытаясь понять, что могло его так глубоко потрясти, но не увидела ничего, кроме Жозефины, едва намеченного силуэта ее сестры и набросков фона.

Макс, не поворачиваясь ко мне, спросил:

– Так в каком городе, ты говоришь, живет Жозефина?

– Кажется, в Ницце. Я же сказала тебе, что точно не знаю... – мне почему-то становилось страшно. – Послушай, я не понимаю, что происходит?

Он повернулся, и теперь я испугалась всерьез. Макс сейчас напоминал профессионального убийцу, и это было малоприятное зрелище.

– Я и сам не знаю, но я только что понял, что просто обязан ее разыскать. Я вернусь сразу же, как смогу, Клэр. Дай мне несколько дней.

– Но Макс, куда ты поедешь? Прошу тебя, объясни, в чем дело!

– Я был когда-то давно и при весьма необычных обстоятельствах знаком с этой женщиной. Если она полагает, что ей удалось от меня спрятаться... она очень сильно ошибается.

– Что? Макс, о чем ты?

– Пожалуйста, не спрашивай больше. Не сейчас. – Он поднялся наверх и, прихватив с собой сумку, тут же спустился и направился к «Мерседесу». Я вышла вслед за ним, не в силах вымолвить ни слова от удивления. Пока он открывал дверцу и, наклонившись, забрасывал сумку на сиденье, мне казалось, что он вообще не замечает меня, но он выпрямился и сказал:

– Послушай, Клэр, мне ужасно неприятно, что так вышло, но я все обязательно тебе объясню, когда вернусь.

Глаза его сузились от гнева, я никогда не видела его таким прежде.


К концу следующего дня после внезапного отъезда Макса, мои нервы были напряжены до предела. Я ужасно старалась хоть в чем-то разобраться. Макс откуда-то знал Жозефину, и это заставило его ринуться в Ниццу. Больше я так ни до чего и не додумалась. Меня безумно беспокоило, что он так зол, но теперь я сама начала сердиться на него за то, что он оставил меня в неведении.

Неожиданно мне показалось, что кто-то скребется в окно мастерской, и я чуть не вскрикнула от испуга. Крепко сцепив руки, я уговаривала себя, что мне мерещатся страхи там, где их нет, но все же сердце у меня ушло в пятки. Я поднялась и дрожа подошла к окну.