Взошло солнце, и Идрис пришел тушить лампы. У меня от холода зуб на зуб не попадал; ребятишки поменьше плакали. Ветер со свистом врывался в пещеру, принося шлаковую пыль с вагонеток, изо рта шел пар, пальцы нестерпимо ныли.

А тут еще Мозен Дженкинс не давал мне покоя.

— Йестин Мортимер, — сказал он, грозя мне своим молотком. — Ты свинья, и твой отец свинья, и, будь у тебя мозги, я встряхнул бы их тебе этим молотком.

Тут все дети подняли головы, но я как ни в чем не бывало дробил руду.

— Только сунься, — продолжал Мо, — я тебя освежую и подвешу на крюк.

— Да?

— Да. Свиней ведь подвешивают к потолку, вот я тебя и подвешу.

— Зачем я буду соваться? — ответил я. — Нам нужны деньги для нового малыша, а за драку нас обоих прогонят с работы.

— Струсил!

— Ну, кончай! — вмешалась Сара, поднимая посиневшее от холода лицо. — При малышах здесь никаких драк не будет.

Она улыбнулась мне, и я увидел, что у нее нет передних зубов.

— Ты умеешь драться, Йестин Мортимер?

— Умею, — ответил я, — и обхожусь без молотков.

Мозен насмешливо хрюкнул.

Меня бросило в жар. Сердце бешено колотилось под фуфайкой.

— Замолчи, Мо, — шепнула Сара. — Перестань, а то он тебе покажет.

— Он дождется, — огрызнулся я. — Не посмотрю и на десятника.

Мо вздохнул, подняв глаза к потолку.

— Ай-ай-ай, — сокрушенно сказал он. — Скоро здесь что-то случится — я не привык спускать младенцам.

Он встал, расстегнул штаны, повернулся к стене, как взрослый, и помочился, глядя на меня через плечо.

— Застегнись, — крикнула Сара. — А не то я сейчас съезжу по чем следует молотком. Постыдился бы так вести себя перед маленькими. Подожди, я скажу Идрису.

— Это я на его отца, — сказал Мозен, застегивая штаны, — я и на всю их семейку то же сделаю, как только опять наберется, — потому что мать говорит, они позорят весь наш поселок.

Это было уж слишком! Увидев, как он уселся в свою же лужу, я совсем рассвирепел и вскочил на ноги. На печах полным ходом шла плавка; когда пробивали летку, печь с ревом изрыгала пламя и пещера была полна клубящегося дыма и пара. Яркие вспышки освещали темные углы. Я снял куртку, повторяя в уме все, чему учил меня отец: наклониться вперед, прикрыться левой рукой, правый кулак повыше, до удара держать руки расслабленными, бить с поворотом, тяжестью всего тела, а не только рукой. Под ноги мне попался камень. Я отшвырнул его и стал подходить к Мозену, который сидел, поджав под себя ноги.

— Вставай!

Мозен поднялся с ленивой усмешкой, поблескивая белыми зубами. Он был на два года старше меня и намного выше. Сейнвен заплакала, и Сара оттащила ее в сторону. Остальные дети побросали молотки и отбежали в глубь пещеры.

Я знал, что справиться с Мозеном будет не так-то просто — он происходил из семьи горцев-кулачников. Однажды я видел, как он дрался на улице. У него была медвежья сила его отца, но зато мой отец научил меня английскому прямому левой, который ошарашивает противника и открывает его для удара правой. Пританцовывая, я ждал, когда Мо кинется на меня. Мой левый кулак так и зудел. Отец говорил: если хочешь мужчину разозлить, а мальчишку заставить плакать — бей в нос.

Отец научил меня драться, но Сара заткнула меня за пояс. Увидев, что дело затевается всерьез, она подбежала и встала между нами, упираясь мне в грудь левым, а Мозену правым крепко сжатым кулачком.

— Эй, вы, — сказала она. — Лежачего ногами не бить, в глаза пальцем не тыкать, не бить головой в живот и не царапаться. Драться — так честно, или уж не драться совсем.

С этими словами она взмахнула кулачками и засыпала нам глаза мелким шлаком.

— А если кто посмеет меня тронуть, буду бить молотком, — сказала она, села и начала дробить руду.

Вот те раз!

Мы с Мозеном схватились за глаза и запрыгали в диком танце, вытирая лившие ручьем слезы и обзывая ее всеми известными нам скверными словами.

— Вода вон там в ведре, — сказала Сара, — и запомните, кроме меня, здесь никому драться не разрешается.

Мы на ощупь добрались до ведра и, став рядом на колени, начали, ругаясь, промывать глаза.

— Вот подлая девка, — наконец проговорил Мо. — Но я все равно посчитаюсь с тобой в горах, Йестин Мортимер, провалиться мне на этом месте.

— Приходи в семь часов к пруду, — ответил я, — я тебе разрисую рожу.


В двенадцать часов раздались удары в рельс — это был час обеда. Побросав молотки, мы выскочили из пещеры и во главе с Сарой бросились к пышущим жаром печам. Сюда со всех сторон устремились потоки рабочих: погонщики мулов, подносчики известняка, загрузчики шихты — все собирались вокруг печей и протягивали руки к теплу.

Но моего отца у печей не было. Он устроился в стороне на вагонетке, разложил свой завтрак и открыл фляжку с горячим чаем, из которой шел пар. Приятно было смотреть на него, и я заметил, что многие девушки хихикали, подталкивали друг друга, показывая на него глазами, и приглаживали волосы, стараясь выглядеть постарше. Но он видел только меня.

— Ну, как дела? — спросил он.

— Хорошо, — ответил я, забираясь на вагонетку и усаживаясь рядом с ним. — Работаю вместе с Сарой Робертс и Мо Дженкинсом, дроблю руду для Второй печи и уже засорил глаза.

Он пристально поглядел на меня.

— У вас там холодно?

— В ледышку можно превратиться. Ну да ничего. Там многие моложе меня.

Он откусил кусок хлеба и стал жевать, глядя в пространство. А потом сказал:

— Помни — никаких драк с Мо Дженкинсом. Я не мог ему врать.

— Один только раз сегодня вечером, и больше я с ним связываться не буду.

Я принялся за свой завтрак.

— Боже милосердный! — сказал отец. — Ты времени даром не теряешь!

Он отпил из фляжки, вытер рот рукавом и спросил:

— Когда?

— В семь часов у пруда.

— О, черт, — простонал он. — Так мы, того и гляди, прослывем отъявленными драчунами. Поди тогда согрейся, а то сведет мускулы.

Он взял меня за руку и стал проталкиваться через толпу поближе к печи.

— Подай назад! — крикнул горновой; толпа отодвинулась, образовала широкий круг и приготовилась смотреть, как идет чугун.

Велика изобретательность человека, научившегося добывать из горы камень и выплавлять из него железо.

Дверца печи распахнулась, и на нас дохнуло жаром от раскаленной добела массы, над которой плясали бездымные языки красного и золотистого пламени. Пробили летку, и все прикрыли глаза от нестерпимого блеска. Я увидел выползающую губу ослепительно белого чугуна, который словно остановился в нерешительности, ощутив холодное дыхание гор. Глотнув влажного воздуха, он окутался клубами пара, зашипел и пошел, пошел: живая красная струя извивалась и пламенела в летке. Вот она уже потемнела; белый поток бежал в изложницы, стреляя, щелкая, растопыривая пальцы ручейков, раскаленного металла. Язычки пламени трепетали над формами, ослепительный блеск заволакивался багровой дымкой, металл обретал устойчивость цвета и формы, готовясь к своей тысячелетней трудовой жизни. Печь ревела, шипели изложницы. Летку забили. Печь облегченно рыгнула.


К четырем часам в пещере стало темно; пришел Идрис и угостил палкой мальчишку-ирландца, который бросил работать. Когда он ушел, Сейнвен Хьюз заснула, свернувшись у стены, но мы не стали ее будить, а цыганенок Бруки Смит украл все, что осталось у меня от завтрака, — тот самый Бруки Смит, незаконный сын торговца из Абергавенни, который два месяца спустя умер от голода в ночь под Рождество. Медленно тянулись часы, полные холода и страха; иногда в пещеру заглядывали английские дамы и господа, пришедшие посмотреть на маленьких уэльских рабочих. Я натер на руках мозоли, и когда в половине седьмого Идрис ударил в рельс, рукоятка моего молотка была в крови.

— Кончай! — закричала Сара, и мы все бросились за ней из пещеры. Но у выхода я вспомнил про Сейнвен и вернулся. Она так и спала у стены; ноги у нее посинели до самых ляжек, и дыхание было еле слышным.

— Чего ты там застрял, Мортимер? — крикнул Мозен, остановившись у выхода. — Не вздумай спрятаться или убежать домой.

— Тут Сейни спит, — отозвался я. — Что ж, так и оставить ее замерзать?

И тут я увидел, каким добрым может быть Мо.

— Бедняжка, — прошептал он, глядя на нее. — И обмочилась к тому же — вся мокрая. Ох ты горе! Отнеси-ка ее к печи согреться, Йестин Мортимер, а я сбегаю в кузницу за ее отцом.

Снаружи было темно, как в могиле, шел мокрый снег, и вокруг потушенных печей бешено крутился ветер. Но Вторая печь еще светилась. Я вынес Сейнвен из пещеры и, опустив у печи на землю, стал растирать ей ноги. Пришел десятник Идрис и положил свою палку на сигнальный рельс.

— Что случилось? — спросил он, наклоняясь ко мне.

— Сейни заснула и вся закоченела, сэр, — ответил я. — Мо Дженкинс побежал за ее отцом.

Идрис вздохнул и сел рядом со мной на кучу шлака.

— Напрасно побежал. Хьюз сегодня отрабатывает за тот день, когда его жену обожгло и он не был на заводе. Наши хозяева — прекрасные люди, но будь моя воля, я бы подпалил хвосты всем заводчикам отсюда до Кифартфы.

Он взял Сейнвен на руки и поднес ее ближе к огню.

— Батюшки! — воскликнул он. — Какая же она холодная! Пускать детишек в этот ад зимой!

— А что делать мистеру Хьюзу, сэр? — осмелев, сказал я. — Жену сожгло чугуном, и за Сейнвен некому смотреть.

— Да, — задумчиво ответил Идрис. — Да и всем нам не на что надеяться.

Он начал тихонько баюкать Сейнвен.

— Разве что союз нас спасет, а то половина рабочих в наших долинах отдаст Богу душу, и некому будет работать.

— Мой отец против союза, — сказал я. — Он говорит, что главное — это сохранять верность хозяевам.

Идрис пристально поглядел на меня.

— Вот как? А если отец скажет тебе: прыгни вот в эту печь, ты прыгнешь?

Я не ответил; он улыбнулся, показав большие желтые неровные зубы, и его маленькие глазки, скрытые в обвисших складках обожженного жаром печей лица, вдруг блеснули. Он откашлялся и сплюнул.

— Ты еще мал, Мортимер, и умишка у тебя не хватает понять, что к чему. Но когда ты будешь сегодня ночью лежать в теплой постели, подумай о матери этой девочки и спроси Христа, справедливо ли это, что у нее спина прожжена до легких и она лежит пластом и что ее ребенок замерзает в пещере.

Не зная, что сказать, я вертел в руке кусочек шлака и поглядывал на Идриса.

— Ну что же ты молчишь? — спросил он. — Говори. Может быть, ты нам еще понадобишься, чтобы освобождать эту забытую Богом страну.

— Что такое союз? — спросил я.

— Боже милостивый! Неужели тебе никто этого не объяснял?

— У нас дома без конца из-за него ругаются, а чтоб объяснить — так нет.

Идрис посмотрел на небо, как будто искал там слов, потом медленно заговорил:

— Если бы кто-нибудь вздумал бить эту девчушку, а кроме тебя поблизости никого бы не было и ты побежал бы за мной, чтоб я помог тебе справиться с обидчиком, это и был бы союз. Но сначала мы попробовали бы его урезонить, чтобы избежать драки.

— А еще отец говорит о «шотландских быках». Кто они такие?

— Если бы я отказался вступиться за девочку и ты за это вытащил бы меня из постели, избил палками и сжег мою мебель, тогда ты был бы «шотландским быком».

— Значит, они плохие, — сказал я и испугался за Морфид.

— Дерьмо, только вредят нашему делу. Наш союз основан на товариществе, и его цель — переговоры, а не насилие. Но помяни мое слово: раз хозяева отказываются вести переговоры, то придет черед насилию. В наших горах еще прольется кровь.

Раздался топот бегущих ног, и появился Мозен.

— Мистер Хьюз просил, чтобы вы побыли с Сейнвен около печи до восьми часов, сэр, — задыхаясь, сказал он десятнику, — а он вас отблагодарит в трактире в следующую получку.

— Ладно, — ответил Идрис, — и не надо мне никакой благодарности. Беги назад и скажи ему, чтобы не беспокоился.

— Мы спешим, — сказал Мо. — А он обещал прийти в восемь.

— Куда это вы спешите? Уж не к женщинам ли? Малы вроде.

— У нас назначена драка, сэр, — ответил я. — В семь часов у пруда.

— Черт побери! — воскликнул Идрис. — Что ж, в свободное время ломать друг другу кости не запрещается, идите, пожалуйста. И если ты дерешься, как твой отец, Мортимер, придется мне сколотить Мозену гроб — хоть он и сильный парень.

Мы ушли, а он продолжал баюкать Сейнвен, сидя на куче шлака. Когда мы стали подниматься к Тэрнпайку, он запел ей песню, и резкие порывы ветра доносили до нас звуки его глубокого мягкого баса.

Драки всегда назначались у пруда. Это было удобно во многих отношениях: до поселка было рукой подать, на случай если одного из бойцов приходилось относить домой; фонарь на столбе давал возможность видеть противника, а глубокий слой ила смягчал падение побежденного.