Анна Тодд - После падения

– Все это не то, что кажется. Ты слишком наивна. Сколько раз тебе повторять? Не каждый человек заслуживает твоей доброты, Тесса.

– Только ты, так, что ли? – огрызаюсь я в ответ. – Ты единственный, кому я должна все прощать и давать презумпцию невиновности? Это чушь собачья, а ты эгоист! – Я роюсь в ящике комода в поиске чистого белья. – Знаешь что? Лучше быть наивной и готовой видеть в людях хорошее, чем нервно и настороженно предполагать, что всем от меня что-то надо.

Беру футболку, несколько пар носков и выхожу из комнаты. Когда я кладу вещи у двери ванной, то слышу, как отец, моясь, что-то тихо напевает себе под нос. Я прижимаю ухо к двери, слов все равно не разобрать, но приятные звуки вызывают улыбку. Я помню, мама рассказывала об ужасном слухе и голосе отца, но я считаю, что они прекрасны.

Разворачиваю телевизор в сторону гостиной и кладу пульт на стол, чтобы дать понять, что он может смотреть все, что захочет. Смотрит ли отец телевизор?

Я убираю кухню, но оставляю на столе остатки ужина. Когда он в последний раз так же хорошо ел? Я снова погружаюсь в раздумья.

Вода в ванной все еще льется; наверное, он сейчас нежится под горячим душем, и это подсказывает мне, что он, скорее всего, давно не мылся.

Наконец возвращаюсь в спальню. Хардин, сидя на кровати, расстегивает новый кожаный ремень. Я прохожу мимо него, не глядя, но он хватает меня за руку.

– Мы можем поговорить? – спрашивает он, притягивая меня к себе и заставляя встать между своих ног. Он быстро отбрасывает ремень в сторону.

– Давай.

– Прости за то, что я такой урод, ладно? Я просто не знаю, что об этом всем думать.

– О чем? Ничего не изменилось.

– Изменилось. Этот человек, которого мы оба не знаем, – в нашем доме, и он хочется сблизиться с тобой, после всех этих лет. Это меня напрягает, и мое побуждение – защищаться, ты же знаешь.

– Я понимаю, что ты говоришь, но тебе не стоит быть таким жестоким и говорить при мне такие вещи – например, называть его нищим. Это очень неприятно.

Хардин протягивает ко мне руки, сплетает свои пальцы с моими, притягивает поближе к себе.

– Прости, детка, прости. – Он подносит мои руки к губам, целуя костяшки пальцев, и мой гнев медленно растворяется в его поцелуях.

Я приподнимаю бровь.

– Ты правда перестанешь говорить с ним так жестко?

– Да. – Он поворачивает мою руку и разглядывает линии на ладони.

– Спасибо. – Я слежу, как он водит указательным пальцем по моему запястью.

– Только будь осторожна, ладно? Потому что я не колеблясь…

– С ним ведь, кажется, все в порядке, правда? Я имею в виду, что он хороший, – тихо говорю я, прерывая его. Пальцы Хардина перестают двигаться по моей коже. – Я не знаю его достаточно хорошо, я могу только предположить.

– В твоем детстве он не был хорошим.

Взор Хардина пылает, хотя голос звучит очень мягко.

– Не напоминай мне об этом, когда он рядом, пожалуйста. Я и так стараюсь изо всех сил, так что давай не будем его отталкивать.

Я слезаю с его колен, и мы ложимся, обнимая друг друга.

– Завтра будет длинный день, – вздыхает он.

– Да, – шепчу я в ответ, уткнувшись носом в его руку.

На завтра намечено слушание об отчислении Хардина за избиение Зеда, и это не наш звездный час.

Вдруг на меня накатывает страх: я вспоминаю сообщение, которое послал мне Зед. После встречи с отцом я почти забыла об этом. Телефон, установленный на вибрацию, лежал в кармане, мы ждали возвращения Стеф и Тристана, а Хардин молча смотрел на меня, пока я читала сообщение, и, к счастью, не спросил, в чем дело.

«Можно ли поговорить с тобой завтра утром наедине?» – написал Зед.

Я не понимаю, что делать, и не знаю, о чем говорить, учитывая, что он заявил Тристану, что собирается выдвинуть против Хардина обвинения. Надеюсь, что Зед сказал это только для того, чтобы произвести впечатление и сохранить репутацию. Хардин – в беде, у него реальные проблемы. Я должна ответить на сообщение, но не думаю, что встречаться с Зедом наедине – хорошая мысль. Боюсь, что Хардин из-за меня может снова попасть в беду, а у него и без этого много проблем.

– Ты меня слушаешь? – толкает меня Хардин, и я смотрю на него, не размыкая обьятий.

– Нет, извини.

– О чем ты думаешь?

– Обо всем. О завтрашнем дне, обвинениях, отчислении, Англии, Сиэтле, отце… – вздыхаю я. – Обо всем.

– Ты будешь со мной? Когда будут решать, исключить ли меня?

– Если ты захочешь, чтобы я была там, – говорю я.

– Я хочу.

– Тогда я буду там. – Я должна сменить тему, поэтому продолжаю: – До сих пор не могу поверить, что у тебя новая татуировка. Покажи ее еще раз.

Он плавно откатывается от меня и переворачивается на живот.

– Подними мою футболку.

Я задираю его черную футболку, не останавливаюсь, пока не обнажается вся спина и не появляется белая повязка, закрывающая недавно набитые слова.

– На повязке немного крови, – замечаю я.

– Это нормально, – отвечает Хардин; похоже, что ему смешно от моего беспокойства.

Я очерчиваю пальцем покраснение вокруг букв. Новая тату сразу стала моей любимой. Эти слова так много значат для меня – и для него, по-видимому, тоже. Чтобы не омрачать жизнь еще больше, решаю не говорить о переезде в Сиэтл. Скажу ему завтра, как только мы узнаем об исключении. Я обещаю себе сто раз, что скажу: чем дольше я жду, тем сильнее он разозлится.

– Это достаточное обязательство моей любви для тебя, Тесси?

Я хмуро смотрю на него.

– Не называй меня так.

– Ненавижу это прозвище, – говорит он; лежа на животе, он поворачивает голову так, чтобы посмотреть на меня.

– Я тоже, но я хочу сказать не об этом. Во всяком случае, татуировки мне достаточно.

– Ты уверена? Потому что я могу вернуться в тату-салон и набить твой портрет внизу, – смеется он.

– Ой, нет, пожалуйста, не надо! – Я мотаю головой, и он гогочет еще громче.

– Ты уверена, что этого будет достаточно? – Он садится и опускает футболку. – Значит, обойдемся без свадьбы, – добавляет он.

– Что ты имеешь в виду? Ты сделал татуировку в качестве альтернативы браку?

Даже и не понимаю, как на это реагировать.

– Нет, не совсем. Я сделал ее, потому что хотел… и потому что у меня ее еще не было.

– Замысловато.

– И для тебя тоже, потому что хотел тебе ее показать. – Он берет меня за руку. – Это то, что между нами существует, то, что я не хочу потерять. Я утратил многое из того, что было между нами, да и сейчас не полностью вернул, но я считаю, что это то, чего я хочу достичь.

Его ладони такие теплые, в них так приятно моей руке!

– Итак, я снова воспользовался фразой гораздо более романтичного человека, чем я сам, чтобы достигнуть цели. – Хардин широко улыбается, но я вижу в его глазах страх.

– Думаю, от того, как ты используешь его слова, Дарси пришел бы в ужас, – дразню я.

– Наверное, он дал бы мне пять, – хвастается он.

Я непроизвольно смеюсь, но смех выходит сухой, как кашель.

– Дал бы пять? Фитцуильям Дарси никогда таких слов-то не знал.

– Думаешь, он был выше этого? Нет уж, мы бы с ним посидели, выпили пивка. И поболтали бы о том, как досаждают нам упрямые женщины.

– Вам обоим с нами повезло, потому что, видит бог, никто, кроме нас, таких, как вы, не выдержал бы.

– Вот как? – с усмешкой спрашивает он, и на щеках у него проступают ямочки.

– Естественно.

– Наверное, ты права. Но мне Элизабет как-то ближе по духу.

Я поджимаю губы и поднимаю бровь, ожидая объяснений.

– Только потому, что она разделяет мои взгляды на брак.

– Но она все же вышла замуж, – напоминаю я.

Очень не по-хардиновски он приближается ко мне, хватает за бедра и толкает на кровать, отчего я падаю головой в кучу декоративных подушек, которые он презирает, о чем напоминает мне при каждом удобном случае.

– Именно! А Дарси взамен может забрать тебя! – Его раскатистый смех заполняет воздух, и я хохочу не меньше его.

Все эти маленькие ссоры, скорее символические, когда Хардин смеется как ребенок, мгновения, когда улетучивается вся та ерунда, которую мы успеваем наговорить друг другу, защищают меня, как невидимые экраны, от суровой реальности наших отношений и от всех преград, что до сих пор лежат между нами.

– Я, кажется, слышал, как он вышел из ванной, – говорит Хардин прежним тоном.

– Пойду пожелаю ему спокойной ночи. – Я выкручиваюсь из объятий Хардина и целую его в лоб.

В гостиной сразу замечаю, как странно смотрится одежда Хардина на отце, но, по крайней мере, сидит она лучше, чем я ожидала.

– Еще раз спасибо за одежду. Я оставлю ее здесь, когда буду утром уходить, – говорит он.

– Да все нормально, можешь забрать ее… если тебе нужно.

Он садится на диван, кладя руки на колени.

– Ты уже сделала для меня гораздо больше, чем я заслуживаю.

– Все нормально, правда.

– Ты гораздо более понимающий человек, чем твоя мама, – улыбается отец.

– Не уверена, что правильно все понимаю, но я хочу прояснить для себя ситуацию до конца.

– Все, чего я прошу, это немного времени, чтобы познакомиться немного с… ну, с моей взрослой дочерью.

Я натянуто улыбаюсь:

– Я бы тоже этого хотела.

Я знаю, он прошел долгий путь, и я не забыла его в ту ночь. Но он мой отец, и у меня нет сил его ненавидеть. Мне хочется верить, что он может измениться; я уже видела, что это возможно. Отец Хардина, например, полностью изменил свою жизнь, хотя Хардин так и не смог позабыть его тяжелое прошлое. Я видела, как изменился Хардин. А поскольку таких же упрямцев, как он, еще поискать, думаю, есть шанс и у моего отца, неважно, сколько горя он хлебнул.

– Хардин меня ненавидит. Чувствую, мне надо удавиться, чтоб ему понравиться.

У отца заразительное чувство юмора, я хихикаю.

– Да уж, это точно.

Смотрю в коридор и вижу мрачного парня в черном, подозрительно наблюдающего за нами.

Тесса

– Выключи его, – стонет Хардин, когда будильник начинает греметь в темной спальне.

Шарю впотьмах в поисках телефона, наконец я бью пальцем по экрану, и неприятный звук прекращается. Сажусь на постели, и плечи тянет вниз под весом сегодняшней угрозы: решение университета об отчислении Хардина, возможность предъявления Зедом обвинений против него и, наконец, предполагаемая реакция Хардина на сообщение о том, что я хочу перебраться в филиал Vance Publishing в Сиэтле и что я хочу, чтобы он тоже туда поехал, хотя он во всеуслышание заявлял, что ненавидит этот город. Не знаю, что меня пугает больше. Когда я включаю свет в ванной и плещу холодной водой себе в лицо, то понимаю, что обвинения в нападении – самое худшее. Если Хардин окажется в тюрьме, я понятия не имею, что мне делать и что будет делать он. Даже мысль об этом вызывает у меня тошноту. Вспоминаю о просьбе Зеда о встрече и прокручиваю всевозможные варианты тем нашего разговора, особенно с учетом его фразы о «влюбленности по уши» в меня, сказанной во время нашей последней встречи.

Прижимаю висящее на стене полотенце к лицу и делаю глубокий вдох.

Должна ли я ответить Зеду или, по крайней мере, узнать то, чего он хочет? Может быть, он объяснит, почему он сказал Тристану про обвинения одно, а мне другое? Мне не очень удобно просить его не поступать так после того, как Хардин сильно избил его, но я люблю Хардина, а у Зеда были те же самые намерения, что и у Хардина в самом начале, – он стремился выиграть пари. Оба хороши.

Прежде чем успеваю хорошенько подумать о последствиях, я уже набираю эсэмэс. Я всего лишь пытаюсь помочь Хардину. Будь что будет, решаю я, нажимаю «Отправить» и переключаюсь на прическу и макияж.

Когда я вижу аккуратно сложенное одеяло на подлокотнике дивана, мое сердце стонет. Он ушел? Как мне с ним связаться…

Мягкий стук открывающихся полок на кухне возвращает меня к реальности. Войдя в темную кухню, включаю свет – и отец вздрагивает, с грохотом роняя ложку на кафельный пол.

– Извини, я старался вести себя потише, – говорит он, быстро наклоняясь.

– Ничего, все нормально. Я проснулась. Ты мог бы включить свет, – тихонько смеюсь я.

– Не хотел вас разбудить. Просто пытался сварить кофе; надеюсь, что ты не против.

– Конечно, нет. – Я ставлю кофейник и смотрю на часы. Через пятнадцать минут нужно разбудить Хардина.

– Какие у вас на сегодня планы? – спрашивает он с полным ртом любимых хлопьев Хардина.