Карен Рэнни - После поцелуя

– Черт возьми, Маргарет! – Граф отошел к камину, ему требовалось время, чтобы обосновать свои аргументы. Маргарет удалось почти невероятное: она успешно разрушила его логику и продемонстрировала слабость всех его доводов.

– Мой муж был незаконнорожденным сыном герцога, – сказала Маргарет. – Этому знатному господину даже в голову не пришло сделать хоть что-нибудь, чтобы облегчить жизнь собственного сына, пусть и незаконного. Может быть, ты хочешь, чтобы над твоим ребенком смеялись в школе? Чтобы его дразнили бастардом?

– А ты правда полагаешь, что сейчас самое подходящее время вспоминать твоего святошу мужа? – язвительно спросил Хоторн.

– Прекрати ругаться при мне, – раздраженно бросила Маргарет.

– Я хочу не только ругаться, Маргарет, – признался граф Монтрейн. – Я хочу раздеть тебя донага, привязать к этой кровати и не отпускать до тех пор, пока ты не образумишься, черт побери!

Глаза Маргарет расширились. В эти минуты ей следовало бояться Хоторна. Ярость часто помогает справиться с нелегкой ситуацией, она очищает, заметил про себя Майкл. У Хоторна было такое чувство, будто эта ярость, пылающая где-то в глубине его существа, рвется наружу, становясь топливом для скопившегося в нем за последние дни – да что там дни – годы! – раздражения.

– Почему ты так рассердился? – спросила Маргарет, осмеливаясь взглянуть на него.

Хоторну хотелось убедить ее в том, что он с каждой минутой меняется, превращаясь в кого-то другого, совсем не похожего на него.

Почему он сердится? Да потому что она ускользает от него, и он ничего, черт возьми, не может с этим поделать. Потому что она права – он видел это так же четко, как и свои собственные действия, будто смотрел на все через увеличительное стекло. Но к стыду стали примешиваться другие, более сильные чувства, которые буквально потрясали его, – желание, собственнический инстинкт.

Майкл стоял у камина, сжав руки в кулаки, и с удивлением обнаруживал, что ярость обновляет его, превращая в нового человека. Этому существу хотелось выбросить на улицу все новые платья его матери, купленные на какие-то сомнительные кредиты, растоптать все шляпки, что так беспечно заказывали у модисток его сестры, как безумцу, молотить изо всех сил кулаками и поносить последними словами всех женщин на свете. Но еще больше ему хотелось оставить Маргарет у себя, чего бы ему это ни стоило. Он был готов пойти на все, лишь бы она приняла его предложение.

– Это все гордость, Монтрейн? – поинтересовалась Маргарет. – Всего лишь гордость?

Хоторн посмотрел на нее через плечо.

Маргарет бесшумно приблизилась к нему. Тело Майкла напряглось, он в ярости отвернулся от нее. Но вместо гнева в ее глазах были слезы.

– Отпусти меня, – тихо попросила она. – Все это нам с тобой не поможет. Больше того, у меня не останется добрых воспоминаний о последних днях, проведенных с тобой. – Обойдя вокруг Майкла, Маргарет ласково зажала его рот рукой. – Ты не можешь сказать ничего такого, что заставило бы меня изменить мое решение, – продолжала она. – Возможно, для мужчины не так уж страшно иметь любовницу, но совсем другое дело – быть ею. Я вдруг обнаружила, что мне не нравится, когда меня называют шлюхой. И я не могу допустить, чтобы моего ребенка прозвали бастардом, что непременно случится, если только я останусь с тобой.

У Хоторна было такое чувство, будто перед ним внезапно и очень медленно закрылась дверь, в которую он хотел войти. Довольно странная реакция на слова Маргарет. Впрочем, не такая уж странная – он ощутил почти физическую боль.

– Я не хочу быть твоей шлюхой, Майкл, – промолвила Маргарет и добавила: – Я не хочу тебя.

Это что-то новенькое! Что-то совсем не похожее на ее предыдущие слова. Монтрейн заставил себя улыбнуться, чтобы скрыть, как его ранило ее заявление.

– Такты полагаешь, Маргарет, что я должен просто молча принять твое решение? – спросил он. – Уйти и все забыть?

– У тебя нет иного выбора, – проговорила она. – Ты же должен понимать, что я для тебя – своего рода вызов. К тому же, если помнишь, ты сам говорил мне, что терпеть не можешь, когда кто-то обходит тебя.

«Отпусти ее, – нашептывал Майклу внутренний голос. – Дай ей достаточно денег и отпусти. Но попроси сообщить, когда ребенок появится на свет. А сам тем временем найди себе богатую наследницу и женись. Тогда можно будет каждый год посылать Маргарет еще больше денег. Сделай все это с помощью своего адвоката, потом ты устроишь ребенка в школу...» В голове Майкла мысли толклись подобно растревоженным пчелам. Словом, заключил граф, если он хочет, чтобы ситуация оставалась под его контролем, можно найти удобный для них обоих выход.

Но... Как это ни странно, ни одно из его предложений ей не подойдет.

Хоторн не знал, как высказать Маргарет все, что накипело у него в душе, рассказать обо всем, что он придумал. Должны же, должны быть более простые, понятные слова! Так нет же, слова в его голове не складывались во внятные предложения, а, неуклюже путаясь, застревали у него в горле.

«Я признаю твою силу, Маргарет, восхищаюсь твоим умом, тем, как ты смотришь на мир. Я горжусь твоим разумом, высоко ценю твои мысли. Даже твой гнев мне по нраву».

Господи, да когда же его охватило это наваждение? Может, когда они веселились у реки? Или в театре, когда Маргарет – гордая и спокойная – так замечательно держалась, прекрасно понимая, что все судачат о ней? Или на террасе, когда миссис Эстерли чуть не поцеловала его?

– Неужели ты сможешь так просто забыть меня, Маргарет? – упавшим голосом спросил Хоторн.

– Нет, – тихо отозвалась она. Однако Монтрейн успел заметить, что при этом Маргарет старалась не смотреть ему в глаза.

– Но что же ты будешь делать, Маргарет? Как поступишь? – допытывался Хоторн. – Ты считаешь, что деревенские жители не сочтут странной беременность женщины, которая овдовела целых два года назад? Думаю, их будет непросто убедить в том, что отец ребенка – твой святоша Джером. – И вдруг, глядя на огорченное лицо Маргарет, Монтрейн догадался – его словно осенило. – Так вот что ты хочешь сделать, не так ли? – Внезапно Майкл вспомнил слова Маргарет, сказанные неделю назад. Она же прямо намекнула ему на сложившуюся ситуацию. «Даже где я живу, тебя не должно касаться», – сказала она ему тогда.

– Возможно, – кивнула Маргарет.

Отвернувшись, Монтрейн провел пальцем по одной из двух фарфоровых статуэток стаффордширских терьеров, стоявших на каминной полке.

– Итак, ты собираешься уехать, потому что должна это сделать, – задумчиво промолвил граф. – Ты хочешь начать новую жизнь, притворишься, что овдовела недавно и что отцом ребенка является Джером. – Хоторн медленно повернулся и посмотрел на нее. – Я прав, Маргарет?

Красноречивое молчание миссис Эстерли говорило само за себя.

– Я должен радоваться тому, что ты хочешь оставить меня. А мне будет хорошо и с Джейн Хестли, которая станет моей женой.

Эту женщину, его потенциальную жену, будет не так-то просто развлечь или удивить чем-то. Нет, она будет серьезной и сдержанной. И еще всегда будет соблюдать все нормы морали. Ей, к примеру, никогда не придет в голову постукивать ногтями по книжному переплету, когда она читает. Эта привычка Маргарет всегда заставляла Хоторна улыбаться. Его жена никогда не сможет заставить его усомниться в себе. И уж конечно, понял граф Монтрейн, жена не сможет ранить его гордость.

Маргарет молча стояла перед ним, ожидая его решения. Терпеливо ждала, пока Майкл сумеет справиться с неожиданной болью и настолько овладеет собой, что сможет заговорить.

Всю жизнь граф Монтрейн избегал сантиментов, потому что излишняя чувствительность была противна его натуре. Потому что ею его в свое время перекормили. И вот сейчас эта самая чувствительность переполняла его, да с такой энергией, что оставалось только дивиться ее силе. Странное сочетание ярости и повышенно-радостного настроения.

Прежде Майклу казалось, что его отношение к Маргарет можно описать словами «очарован», «пленен», однако со временем он понял, что они не отражают его чувства в полной мере. Те чувства, которые вызывала в нем миссис Эстерли, невозможно было выразить словами, все казались для них неподходящими. Или, можно сказать, их было слишком мало, и Монтрейн находил их недостаточно определенными. Сама мысль о том, что он размышляет о подобных романтических вещах, потрясла его до глубины души.

Внезапно Хоторна осенило – это было мгновенное, молниеносное озарение.

Как мог он, подчинявший всю свою жизнь логике, до сих пор не понять очевидного? Разве человек, чья жизнь посвящена загадкам, кодам и шифрам, имел право не додуматься до четкого осознания того, что с ним происходит?! Он не должен был идти к пониманию этого так долго – не должен!

Он любит ее. Это не простое чувство. Не та любовь, проявление которой видят в страсти или дружеской привязанности. Нет, любовь к Маргарет изменила его, превратила в другого человека. В такого, который ни в чем не уверен, во многом сомневается. Который уже не подчиняет все свои поступки разуму, не всегда рационален.

Из этой непростой ситуации существует один-единственный выход.

– Я хочу уехать домой, – раздался у Хоторна за спиной голос Маргарет.

Обернувшись, граф Монтрейн оторопело посмотрел на миссис Эстерли – внезапное понимание того, как ему следует поступить, ошеломило его. Хоторн больше не мог держать свои чувства при себе, был не в состоянии сдерживать себя еще хоть одно мгновение. Не успев понять, что он делает, Монтрейн схватил фарфоровую собачку с каминной полки и швырнул ее в окно. Раздался громкий звон, разбитое на мельчайшие осколки стекло со стоном рухнуло вниз – эта какофония звуков, как ни странно, абсолютно соответствовала настроению Хоторна.

Маргарет испуганно посмотрела на него, от изумления раскрыв рот.

Графа Монтрейна переполняли эмоции – это было так на него не похоже!

– Я с радостью отвезу тебя домой, Маргарет, – заявил он. – Ты даже не представляешь, какое удовольствие это мне доставит. Я буду просто счастлив. Тебя устроит, если мы отправимся в путь сегодня днем? Это не слишком поздно?

Маргарет молча кивнула, не сводя с Хоторна настороженного взгляда.

Сквозь пробитое стекло в комнату врывались яркие солнечные лучи, которые так и играли на осколках стекла и фарфора. Разбрасывая ногами самые крупные из них, Хоторн направился к двери.

Оглянувшись на Маргарет, Майкл подумал о том, что у нее до сих пор ошеломленный вид. Что ж, это неудивительно. К тому же как еще она могла отреагировать на столь бурную вспышку его эмоций? Он усмехнулся, а потом громко расхохотался, дав наконец волю чувствам.

Маргарет смотрела на него с таким видом, будто он сошел с ума.

Возможно, так оно и было.

Короткий проливной дождь чудесно освежил воздух, и вскоре после него на ярко-голубом небе не осталось ни намека на облака. Дождь смыл всю пыль с листвы на деревьях, окружавших площадь, вернув ей изумрудный блеск. Казалось, даже булыжная мостовая после омовения стала чище и обрела яркий, почти оранжевый цвет;

Майкл поднялся по ступенькам кареты и уселся напротив Маргарет. Она сидела, ссутулившись и сложив на коленях руки.

С тех пор как несколько часов назад Хоторн покинул комнату, оба не проронили ни слова. Однако, похоже, он немного пришел в себя. Майкл внимательно смотрел в окно, наблюдая за меняющимися картинами, или, возможно, он лишь скользил по ним глазами, поглощенный собственными мыслями.

Мейфэр казался совсем тихим, однако чем ближе они подъезжали к центру Лондона, тем сильнее становился шум. Стук колес по булыжным мостовым, ржание тысяч лошадей. Крики уличных торговцев и девушек-разносчиц, чьи-то разговоры, плач и смех – все это вливалось в городскую какофонию.

К западу дома и улицы стали меняться. Здания липли одно к другому, загораживая солнечный свет. Даже воздух здесь был другим – он казался неприятно густым и как будто отдавал серой. Было не поздно, но улицы уже начинали теряться в тени. Кирпичи в этом районе были покрыты копотью, отчего все окружающее казалось одного цвета – серого.

Серый – цвет бедности.

Наконец экипаж выехал из города, и все вокруг волшебным образом преобразилось. Остались позади дома, затихли крики тысяч людей.

Майкл с такой силой сжимал в ладони золотой набалдашник прогулочной трости, что у него заболела рука. Когда он поворачивал голову, чтобы выглянуть в окошко, было видно, как у него на щеках ходят желваки.

Возможно, после сцены в спальне Маргарет стала побаиваться его, если только недавний страх не уступил места другим воспоминаниям. Ведь не всегда Майкл Хоторн был таким разъяренным. Маргарет помнила и того графа, который смеялся вместе с ней на полу в утренней гостиной. Неутомимого труженика.