Джоджо Мойес - После тебя

– Нет, сперва ты поможешь мне, а уж потом займешься этим недоноском!

Сэм поправил воротник. Его лицо подозрительно окаменело.

У меня перехватило дыхание, но тут между ними встал полицейский. Донна, дергая Сэма за рукав, принялась тихонько подталкивать его к раненому парню на краю тротуара. Полицейский, что-то тихо бормоча в рацию, крепко держал пьяного хулигана за плечо. Внезапно тот повернулся и смачно плюнул Сэму на куртку:

– Да пошел ты!

От неожиданности все кругом замерли. Сэм напрягся всем телом.

– Сэм! Сэм! Иди сюда! Помоги мне, пожалуйста. Ты мне нужен. – Донна снова потащила его в сторону парня, сидевшего на краю тротуара. Я бросила взгляд на лицо Сэма: его глаза блестели холодным блеском, как два бриллианта. – Ну давай же! Пора убираться отсюда, – сказала Донна, и они принялись грузить полумертвого парня в «скорую».

Сэм сосредоточенно вел машину. Мы с Лили втиснулись на переднее сиденье рядом с ним. И хотя Донна успела отмыть его куртку, он ни на кого не смотрел, на небритых щеках ходили желваки.

– Могло быть и хуже, – жизнерадостно заметила Донна. – Тут в прошлом месяце одного мальца вырвало прямо мне на голову. Причем маленькое чудовище сделало это нарочно. Он засунул пальцы себе в горло и подбежал ко мне сзади только потому, что я сказала, что я ему не чертово такси и не собираюсь везти его домой. – Она поднялась и потянулась за энергетическим напитком, который держала под рукой. – Просто напрасная трата сил. Как только подумаешь, что мы могли бы сделать вместо того, чтобы подчищать дерьмо за мелким пакостником… – Она сделала большой глоток и посмотрела на парня, лежавшего в полубессознательном состоянии на носилках. – Нет, я просто отказываюсь понимать. И что только творится у них в голове.

– Не слишком много, – буркнул Сэм.

– Угу. А вот этого приятеля надо держать на коротком поводке. – Донна потрепала Сэма по руке. – В прошлом году он уже получил одно предупреждение.

Сэм смущенно покосился на меня:

– Мы тогда должны были забрать девушку на Коммершиал-стрит. Лицо – сплошное кровавое месиво. Бытовуха. А когда я уже грузил девицу на каталку, ее парень выскочил из паба и снова набросился на нее с кулаками. Вот я и не сдержался.

– Ты что, ему врезал?

– Причем не один раз, – фыркнула Донна.

– Дон, видела бы ты, в каком состоянии была та девица.

– В любом случае ему больше не стоит нарываться на неприятности. А иначе его выгонят со службы.

– Спасибо, – сказала я, когда нас с Лили выпустили из машины. – За то, что подбросил.

– Не мог же я оставить вас одних в этом дурдоме на открытом воздухе.

Наши взгляды на секунду встретились. Но затем Донна быстро закрыла дверь, и они поспешили доставить в больницу свой потрепанный живой груз.

– Он на тебя явно запал, – заметила Лили, когда «скорая» скрылась из виду.

Надо же, а я и забыла, что она тут. Вздохнув, я полезла в карман за ключами.

– Он бабник.

– Ну и что? Положить на это с прибором, – заявила Лили, когда я открыла дверь. – Я хочу сказать, если бы я была такой старой. И отчаявшейся. Как ты.

– Лили, я не уверена, что готова к серьезным отношениям.

Она шла позади меня, и поэтому я, конечно, не могла ничего утверждать, но что-то мне подсказывало: пока мы поднимались по лестнице, эта несносная девчонка строила мне рожи.

Я написала миссис Трейнор. Я не стала упоминать о Лили, сообщив только, что я вернулась из путешествия и через пару недель буду с другом в ее краях и хотела бы, если можно, ее поприветствовать. Я отправила письмо срочной почтой и, бросив его в почтовый ящик, неожиданно почувствовала странное волнение.

Папа сообщил мне по телефону, что она покинула Гранта-хаус вскоре после смерти Уилла, и добавил, что все служащие в замке были неприятно удивлены, но я сразу вспомнила, как выследила мистера Трейнора с Деллой, и у меня, естественно, возникли некоторые сомнения по поводу искренности удивления этих самых служащих. В маленьком городишке сохранить что-то в секрете по определению невозможно.

– Она очень тяжело перенесла историю с сыном, – сказал папа. – И как только она уехала, эта рыжеволосая тут же взяла быка за рога. Хваткая дамочка, что есть, то есть. Ну что там говорить, хороший мужик, еще не лысый, большой дом – словом, ясно, что такой долго один не останется. Кстати, Лу, ты не могла бы поговорить со своей мамой по поводу ее подмышек? А то ей скоро придется косы заплетать, если она их наконец не побреет.

Я постоянно думала о миссис Трейнор, мучительно гадая, как она отнесется к появлению Лили. Что ж, я прекрасно помнила выражение радости и недоверия на лице мистера Трейнора во время их встречи. Интересно, а эта новость хоть как-то поможет залечить ее душевные раны? Иногда, глядя, как Лили смеется во время телевизионной передачи или задумчиво смотрит в окно, я настолько отчетливо видела в чертах ее лица сходство с Уиллом – такой же четко очерченный нос и такие же почти славянские скулы, – что мне становилось трудно дышать. (В такие минуты Лили всегда говорила: «Перестань так по-идиотски таращиться, Луиза. Ты меня бесишь».)

Лили переехала ко мне на две недели. Таня Хотон-Миллер позвонила сказать, что они всей семьей отправляются в отпуск в Тоскану, но Лили с ними ехать не хочет.

– Честно говоря, учитывая ее поведение, это даже к лучшему. Она меня утомляет.

На что я резонно заметила, что поскольку Лили дома практически не бывает, а Таня поменяла замки на входной двери, то Лили просто физически не может никого утомлять, если, конечно, она не барабанит в окно, сопровождая это горестными причитаниями. Ответом мне было короткое молчание.

– Когда у вас появятся собственные дети, – наконец устало обронила Таня, – вы, быть может, поймете, что я имею в виду.

Господи, вечно этот туз в рукаве у всех родителей! И где уж мне понять?!

Таня предложила мне деньги, чтобы покрыть расходы на содержание Лили, пока их не будет. Но я гордо отказалась, хотя, по правде говоря, содержание Лили обошлось мне гораздо дороже, чем я рассчитывала. Лили, как оказалось, не желала довольствоваться фасолью на тосте или сэндвичами с сыром. Она просила дать ей денег и возвращалась с домашним хлебом, экзотическими фруктами, греческим йогуртом, экологически чистым цыпленком – одним словом, с основными продуктами питания среднего класса. И я невольно вспоминала Танин дом и то, как Лили стояла возле огромного холодильника и бездумно закидывала в рот кусочки свежего ананаса.

– Кстати, – сказала я, – а кто такой Мартин?

В разговоре снова повисла короткая пауза.

– Мартин – мой бывший друг. Лили настаивает на том, чтобы с ним увидеться, прекрасно зная, что мне это неприятно.

– А можно мне номер его телефона? Чтобы знать, где она. На всякий пожарный, пока вас не будет.

– Номер телефона Мартина? А мне-то он зачем?! – взвизгнула Таня, и телефон отключился.

Со времени моей встречи с Лили что-то неуловимо изменилось. И не то чтобы я свыклась с постоянным подростковым бедламом в своей практически пустой квартире, и все же я стала получать удовольствие от присутствия в своей жизни Лили. Приятно было есть не в одиночестве, а в компании, сидеть с ней рядом на диване перед телевизором, обмениваясь репликами по поводу происходящего на экране, и с непроницаемым лицом пробовать ее стряпню. «Ну и откуда мне было знать, что для картофельного салата нужен отварной картофель? Господи боже мой, это же просто салат!»

На работе я прислушивалась, как папаши, отправляясь в деловую поездку, желали своим отпрыскам спокойной ночи: «Не расстраивай мамочку, Люк… Да неужели?.. Нет, правда? Какой умный мальчик!» За этим непременно следовала смущенная улыбка, когда они понимали, что нам все слышно, а потом переговоры шипящим шепотом по телефону с аргументами в свою защиту: «Нет, я тогда вовсе не обещал забрать его после школы. Нет, я был очень занят в Барселоне… Да, был… Нет, ты просто не слушала».

В моей голове не укладывалось, как можно было дать кому-то жизнь, любить этого ребенка, заботиться о нем, а когда ему исполнилось шестнадцать лет, заявить, будто ты ужасно утомлен, а потом сменить замки, чтобы не пускать его в дом. Ведь шестнадцать лет – это детский возраст, так? Несмотря на все попытки Лили казаться взрослой, я видела, что она еще сущий ребенок. Это чувствовалось по тому, как она легко возбуждалась и приходила в восторг. По тому, как она часто дулась, корчила рожи перед зеркалом в ванной и мгновенно засыпала невинным сном.

Я вспоминала свою сестру с ее чистой любовью к Тому. Вспоминала своих родителей, всегда готовых поддержать нас с Триной и протянуть руку помощи, хотя мы давным-давно вышли из детского возраста. И в такие моменты я как никогда горько жалела о том, что в жизни Лили не было Уилла и что его нет в моей жизни. Уилл, ты должен был быть здесь, молча укоряла я его. На этом месте должен был быть ты.

Я взяла себе выходной день, что, по мнению Ричарда, было грубым нарушением дисциплины. («Вы вернулись на работу всего пять недель назад. Я просто ума не приложу, с какой это стати вы собираетесь снова исчезнуть».) Я улыбнулась и, как хорошая ирландская девушка, поблагодарила Ричарда низким реверансом, а затем отправилась домой, где застала Лили за покраской стены в гостевой комнате в ярко-зеленый цвет.

– Ты вроде говорила, что хотела сделать стены поярче, – увидев, что я стою с отвисшей челюстью, бросила Лили. – Я сама заплатила за краску.

– Ладно. – Я сняла парик и расшнуровала туфли. – Только постарайся, пожалуйста, до вечера закончить. Потому что я взяла на завтра отгул, – переодевшись в джинсы, добавила я. – Я собираюсь показать тебе кое-какие вещи, которые любил твой папа.

Она застыла, ярко-зеленая краска капала с кисточки на ковер.

– Какие такие вещи?

– Сама увидишь.

Мы ехали целый день под саундтрек музыкальной подборки из айпода Лили, в результате чего душераздирающие траурные песнопения о любви и разлуке уже через минуту сменялись бьющим по ушам яростным гимном ненависти к человечеству. Я же оттачивала искусство следить за дорогой, не обращая внимания на шум, а сидевшая рядом Лили кивала в такт музыке, время от времени выбивая по приборной доске барабанную дробь. Хорошо, подумала я, что она получает удовольствие от поездки. Но вот что совершенно непонятно, так это зачем человеку две барабанные перепонки.

Мы начали со Стортфолда, я показала Лили места, где мы с Уиллом обычно делали остановку, чтобы перекусить, места для пикника в полях за городом, его любимые скамейки возле замка, и Лили из вежливости старалась не демонстрировать, как ей скучно. Хотя справедливости ради стоит заметить, что очень трудно проявлять энтузиазм от созерцания бесконечных полей. Поэтому я просто рассказала ей, что, когда мы только познакомились, Уилла ни за какие коврижки было не вытащить из дому и как путем различных уловок, чтобы преодолеть его упрямство, я начала потихоньку выводить его на улицу.

– Ты должна понять, что твой отец ненавидел зависеть от других, поэтому любой выход на улицу он переносил крайне болезненно, поскольку его мучила даже не сама зависимость от своих помощников, а скорее то, что это видят другие.

– Даже если это была ты.

– Даже если это была я.

Она на секунду задумалась.

– Мне это тоже было бы неприятно. Я, например, терпеть не могу, когда меня видят с мокрой головой.

Мы посетили художественную галерею, где Уилл учил меня отличать «хорошее» современное искусство от «плохого» (чего я так и не научилась делать), но практически все картины на стене вызывали у Лили лишь кислую гримасу. Мы заглянули в винную лавку, где Уилл в свое время заставил меня попробовать различные сорта вина («Нет, Лили, сегодня мы не будем дегустировать вина»), а затем отправились в тату-салон, где он когда-то уговорил меня сделать татуировку. Лили попросила у меня денег в долг, чтобы сделать себе тату (я едва не разрыдалась от облегчения, когда мастер сказал, что никаких татуировок для лиц моложе восемнадцати лет), а потом уговорила меня показать мою наколку в виде маленькой пчелки. Это был один из тех редких случаев, когда мне удалось произвести на нее впечатление. Она громко расхохоталась, узнав, какую татуировку выбрал для себя Уилл: слова «Употребить до 19 марта 2007 года», выколотые на груди.

– У тебя точно такое же мерзкое чувство юмора, – заявила я Лили, тем самым явно доставив ей удовольствие.

И в этот момент хозяин салона, услышав наш разговор, заметил, что у него есть фотография той татуировки.

– Я храню фото всех сделанных мною тату, – сказал он, улыбнувшись из-под висячих напомаженных усов. – Люблю вести их учет. Только напомните мне точную дату.

Мы молча смотрели, как он перелистывает ламинированный скоросшиватель. И вот оно, фото за июль, почти два года назад, крупный план черно-белой надписи, аккуратно наколотой на золотистую кожу Уилла. Я стояла, уставившись на снимок, и от нахлынувших воспоминаний у меня на секунду перехватило дыхание. Этот до боли знакомый маленький черно-белый прямоугольник; я мыла его мягкой тряпочкой, сушила, мазала кремом, прижималась к нему лицом. Я протянула было руку, но Лили меня опередила, ее пальцы с обгрызенными ногтями нежно погладили фото.