— Прости, я не знала, что я говорю о нем… в таком ключе.

Я вижу, что ко мне идет один из опоздавших друзей папы. Улыбнувшись, иду к нему, протягивая руку. Самое время! Я и без того услышала то, что не предназначено для моих ушей.

И все же я рада за Мэдди.

Жаль, что только у одной из моих подруг все стало налаживаться. Дела Риты и Рики не изменились. Рики приехал на похороны, но слоняется из угла в угол, словно тень, следуя за женой и дочерьми, хотя и на расстоянии. Я пыталась уговорить его пообщаться с Джерри, но он отказался, даже не оторвав взгляда от Риты.

Рита, одетая во все черное и оттого напоминающая мрачный катафалк, делает вид, что не замечает мужа. Ее дочери, напротив, постоянно бросают на отца сочувственные взгляды, а иногда решаются даже перекинуться с ним словечком. Каких-то полчаса назад я видела, как торжествующая Эллис отошла от Рики с подписанным чеком — выклянчила деньги.

Китти и Джек, поначалу угрюмо поглядывавшие друг на друга, постепенно отмякли и теперь разговаривают в углу комнаты. Хороший знак, думаю я, внимательно вглядываясь в их оживленную жестикуляцию. Впрочем, в языке жестов я полный профан, так что понять, о чем речь, не получается.

Признаться, меня самое удивляет, как много деталей я успеваю заметить во время поминок. Казалось бы, перетаскиваю себя через это унылое событие на автомате, киваю и улыбаюсь, словно робот, но сознание вовсе не спит. Полагаю, в душе я уже оплакала отца, так как давно знала о том, что он умирает. Не то чтобы моя боль забылась, просто она немного ослабла и к ней добавилась светлая грусть, чтобы остаться навсегда.

На втором часу поминок меня одолевает усталость. Разносить подносы с закусками и напитки становится все труднее, я чувствую себя как выжатый лимон.

Отменить визит Тома к психологу никак нельзя, учитывая, какая к этому специалисту очередь. Я использую это в качестве предлога, чтобы ускользнуть домой. Спасибо гостям, все кивают с пониманием: «лист ожидания» в наше время не пустой звук. К счастью, никто не пытается уточнить, к какому именно врачу записан мой сын.

Гости начинают понемногу расходиться. Я решаю переброситься несколькими словами с папиной соседкой, миссис Моран.

— Я приеду примерно через неделю, буду разбирать вещи. Вы не могли бы пока приглядеть за домом, миссис Моран? Отец всегда отзывался о вас как об очень ответственном человеке. Спасибо вам огромное за заботу, вы так помогали отцу…

Адвокат сказал, что соседка даже упомянута в завещании, но сейчас не самое подходящее время сообщать ей об этом.

— Бросьте, я не делала ничего особенного. С вашим отцом было приятно поболтать вечерами, он был настоящим джентльменом, Тереза. Таких уже нет. Мне будет его не хватать… всем нам. Но что станет с домом? Вы его продадите?

— Я пока не знаю. Еще слишком рано избавляться от всего, что связано с папой. Это… болезненно.

— Да, конечно. — Миссис Моран сочувственно хлопает меня по руке ладонью. Вопрос о недвижимости одним из первых задается на поминках, это нечто вроде старой ирландской традиции.

Мне немного страшно возвращаться в дом своего детства. Там все напоминает об отце, и не только о нем: вещи матери по-прежнему хранятся на своих местах. Я неоднократно предлагала папе избавиться от них, но он не позволял мне даже пальцем прикасаться к дорогому его сердцу старью. Наверное, ее платья и кофты давно истлели в старых шкафах.

Я знаю, что в спальне пахнет нафталином и ветхой кожей, хотя к моему последнему приезду отец и разложил всюду мешочки с сухой лавандой. Если распахнуть дверцы шкафа, запах тления станет еще сильнее. На деревянном крючке в углу до сих пор висит мамино пальто, местами побитое молью, рядом — фартук, в котором она работала в магазине, уже не зеленый, а выцветший до бледно-изумрудного цвета. Кстати, на дне шкафа лежит сумка с косметичкой. Наверное, там все еще хранится старая, уж сорок лет как прогорклая помада. Будучи маленькой, я не раз пыталась проверить содержимое косметички, но не решалась, зная, что отец будет недоволен. В шкатулке на полочке лежат старинный пятипенсовик, уже позеленевший от времени, дешевый чудотворный медальон, какой-то чек за рождественский пирог с едва различимыми буквами и коробочка мятных конфет, которые все еще пахнут, если ее встряхнуть.

Меня пугает необходимость возвращаться в дом, полный воспоминаний.

Гости расходятся, и каждый желает пожать мне руку, сказать теплые слова, так что к моменту, когда последний посетитель выходит из зала отеля, я едва держусь на ногах. Усталость так сильна, что меня чуть подташнивает.

Мы возвращаемся в Дублин, но я даже не пытаюсь уснуть. Смотрю в окно, понимая, что скоро предстоит вернуться в Баллину, закончить необходимые дела, заняться формальностями. Я вернусь в городок, где родилась, и все же теперь он перестанет быть мне родным. Я приеду и буду здороваться с местными жителями, но уже не как землячка, а как случайный гость, заехавший по делам. Смерть отца словно отняла у меня право считать Баллину частью своей жизни, оставив лишь воспоминания.

Мальчики, уставшие не меньше меня, уже спят на заднем сиденье, и меня тоже начинает клонить в сон. Открыв бардачок, достаю бутылочку минералки эвиан, собираюсь открыть и сделать глоток, но замираю, глядя в нутро бардачка.

Ведь это тот самый конверт, который дал мне отец! Я совершенно позабыла про него. Теперь же в памяти всплывает неодобрительный взгляд отца, его просьба убрать деньги подальше.

— Что это? — спрашивает Джерри. — Деньги?

— Мне оставил их отец.

— Судя по толщине конверта, там немалая сумма.

Я распечатываю конверт. Мне все равно, сколько там денег. Я делаю это лишь потому, что в эту сумму, какой бы она ни была, вложен труд моего отца.

В конверте лежит пухлая пачка, запечатанная банковской лентой. Сто купюр по сто евро. Десять тысяч. Зная дотошный характер отца, я могу с уверенностью сказать: после того как пачку пересчитал банковский клерк (на машинке), папа все проверил сам.

— Десять тысяч. Что мне с ними делать?

— Они принадлежат тебе, Тесс. Тебе и решать.

Мне совершенно ничего не приходит в голову. В материальном плане мне вроде бы нечего больше желать. У меня также нет никаких хобби, исключая теннис, но самую дорогую ракетку мне давно подарил Джерри.

Я напряженно думаю. Отец очень хотел бы, чтобы я оценила его подарок, использовала его для себя.

— Может, виолончель? — Я неуверенно смотрю на пачку денег, лежащую на моих коленях. Хотя идея неплохая, сердце равнодушно молчит.

Знаете, я смотрю на деньги, а вижу перед собой натруженные руки отца, собирающие по доллару приданое для любимой дочери. Он отказывал себе во всем ради того, чтобы дочь не нуждалась. Мне снова становится неловко оттого, что у меня уже давно есть все необходимое.

— Что-нибудь придумаю позже. — Я со вздохом убираю пачку обратно в конверт и возвращаю его в бардачок.

Мы едем в моей машине. Джерри пришлось вернуть свою компании. «Сентинель груп» постаралась отвоевать хотя бы мелочь.

Муж снижает скорость на узком участке.

— Ты слишком устала. Поспи немного, если получится.

У меня уже давно слипаются глаза, так что я вяло киваю и сразу же выключаюсь. Дорога занимает три с половиной часа, и я просыпаюсь лишь на выезде в Каррик. Включив мобильный, сразу получаю семь посланий.

Шесть из них принадлежат малознакомым людям, которые выражают свое сочувствие и приносят извинения за то, что не смогли приехать на похороны в Баллину. Седьмое — от Наоми Марш. Я сразу же ей перезваниваю.

— Мы можем поговорить, миссис Бреннан? Или момент неподходящий? Если хотите, созвонимся позже.

Я смотрю в зеркало заднего вида: Том и Джек спят как сурки.

— Нет, лучше сейчас.

Так я узнаю новости о расследовании.

Настоящее имя Фредерика вовсе не Ярсо. Его зовут Джон Фредерик Янг. Он вовсе не преподаватель университета и никогда не жил ни в каком Ошкоше. Возможно, и археолог он тоже липовый.

Личность удалось установить благодаря нашему подробному описанию, а также имени и номеру лондонского друга Фредерика (или Джека). Оказалось, наш недавний гость работал вольным репортером, в основном в Чикаго и других городах Иллинойса, и хотя у него не было криминального прошлого, полиция желала задать ему ряд вопросов. Несколько месяцев назад мать одного мальчика заявила в участок, что мистер Янг водит странную дружбу с ее сыном, с которым познакомился в бассейне.

А вот лондонский друг Фредерика (буду звать его так, как привыкла) Чарлз имел приводы в полицию, связанные с домогательствами к несовершеннолетним. Оба бесследно исчезли, равно как и австралиец Стюарт со своей сожительницей (а не женой) и ее десятилетним сыном.

— Возможно, семья Эвана не имеет к делу отношения и просто уехала отдыхать. Пока идут проверки, — поясняет мисс Марш.

Но и это еще не все. Оказалось, что полиция давно пытается раскрыть сеть порнорынка Англии и Ирландии, но пока не очень в этом преуспела.

— Слишком рано радоваться, но, кажется, наши специалисты нашли какие-то ниточки в компьютере вашего мужа, миссис Бреннан. Возможно, удастся выяснить что-то более конкретное. Судя по всему, именно через мистера Янга порнодельцы Дублина выходили на Лондон.

— Через мистера Янга? Но как это возможно? Ведь мы познакомились с ним за пределами Ирландии, в Испании…

— Вы даже не представляете, насколько широка сеть их осведомителей. Судя по всему, мистер Янг заранее располагал информацией о том, что вы проживаете недалеко от Дублина, имеете двух сыновей, а ваш покойный муж был археологом.

— Значит, тот Чарлз из Лондона не просто друг? Это настоящий преступник, который… о Господи! — Меня начало трясти.

— Увы! И мистер Ярсо, он же Янг, общался с ним через компьютер вашего мужа.

Я в шоке. Мисс Марш, представляя мое состояние, говорит сочувственно:

— Я понимаю, что сейчас вы склонны во всем винить себя, миссис Бреннан, но, поверьте моему опыту, у вас не было возможности раскусить преступника. Полагаю, ваш недавний гость — опытный психолог, которому нетрудно втереться к людям в доверие. Если бы ваш отец не был болен, Фредерик нашел бы другой предлог, чтобы забрать Тома с собой в Лондон. И вы бы ему поверили. Не потому что наивны, а просто мистер Янг очень опытен. Не вините себя, лучше радуйтесь, что Том почти не пострадал, а наше расследование продвинулось вперед.

Если честно, в этот момент мне не до расследования. Я думаю лишь о Томе. Как получилось, что мой малыш выскользнул из лап преступников невредимым? Что оказалось в нем такого, что он сумел разорвать порочный круг?

И я не могу перестать винить себя в невнимательности. Где же хваленая материнская интуиция, которая должна была предупредить меня о подкрадывающейся беде?

— Спасибо, Наоми. Мы поговорим позже, хорошо? — У меня так дрожат пальцы, что не сразу удается нажать кнопку отбоя.

— Ты в порядке? — Джерри снижает скорость и внимательно смотрит на меня.

— Да, почти. Расскажу позже. — У меня зуб на зуб не попадает. — Давай уже поскорее приедем. Меня, кажется, вот-вот стошнит.

Пожалуй, до этого момента я не видела полной картины произошедшего с Томом. Я и представить не могла, что речь идет о целой… преступной сети, организованной порноиндустрии. Запоздалый страх за Тома почти парализует меня. Мальчик безмятежно спит на заднем сиденье, а мне хочется перебраться к нему, схватить, прижать к себе и больше никуда не отпускать.

Лишь несколько часов спустя нам с Джерри удается поговорить наедине. До этого приходилось общаться с соседями, которые звонили по телефону со словами сочувствия. Кстати, часть из них я вовсе не знаю. Оказывается, все они видели, как наша машина ехала к «Аркадии», словно сидели в засаде и ждали нашего возвращения. Соседи наговорили мне много приятных слов, их забота трогательна, но утомительна, если учесть потрясения, выпавшие в последнее время на мою долю.

И вот мы с Джерри остаемся на кухне вдвоем. Я пересказываю мужу наш разговор с Наоми Марш. Не дослушав, Джерри со всего маху грохает кулаком по столу.

— Найти бы этого ублюдка и линчевать! Проклятие, если бы я все еще возглавлял дублинский офис «Сентинель груп», в моем распоряжении были бы связи — с газетами, телевидением. Мы бы взяли этого урода за яйца! Это первый раз, когда я пожалел, что ушел с работы.

Я встаю и выплескиваю остатки кофе в раковину. Я не хочу, чтобы Джерри видел мое лицо.

— Но почему ты не злишься на меня? Мне было бы легче, если бы ты винил меня. Или я — единственная, кто не может простить себе легкомыслия в той… ужасной ситуации?

— Не мне тебя судить, ведь так?

— Но я хочу, чтобы меня осудили! — Я оборачиваюсь, прижимаюсь бедрами к столешнице, вцепляюсь в нее пальцами. — Все: ты, полиция, Том! Папа не одобрил бы меня, если бы узнал правду! Он был бы в ужасе от последствий моей наивности.