Джоджо Мойес - Последнее письмо от твоего любимого

Дрожащими пальцами Дженнифер достала листок из конверта и прочитала:

Моя дорогая, единственная моя!

Я говорил серьезно. Я пришел к выводу, что нам остается лишь один выход: кто-то из нас должен решиться на отчаянный шаг. Я правда так думаю…

Я решил согласиться на эту работу. В пятницу в 7.15 вечера я буду стоять на четвертой платформе на вокзале Паддингтон…

— Ну как, Дженни, припоминаешь?

— Да, — прошептала она, пытаясь уследить за стремительно мелькающими в сознании образами.

Темные волосы… Мятый льняной пиджак… Маленький парк, где гуляет множество людей в синей форме…

Бут.

— Ты ведь знаешь его? Вспомнила?

— Да, вспомнила… — пробормотала Дженнифер, пытаясь различить черты лица темноволосого мужчины, — казалось, он так близко.

— Но видимо, ты вспомнила не все.

— Что ты хочешь этим…

— Он умер, Дженнифер. В той аварии. Ты выжила, а твой друг погиб. Смерть наступила практически мгновенно — так сказали полицейские. Так что никто тебя там не ждет. На вокзале Паддингтон никого нет. Тебе некого вспоминать, дорогуша.

Комната закружилась, пол ушел из-под ног. Она слышала голос мужа, но слова не складывались в предложения, не имели смысла.

— Не может быть, — дрожа, сказала она.

— О, боюсь, что может! Если тебе нужны доказательства, могу покопаться в старых газетах — там наверняка об этом писали. По понятным причинам мы с твоими родителями постарались уберечь дело от огласки. Твое имя нигде не упоминается, а вот о его смерти журналисты написали.

— Нет! — закричала она, колотя кулаками в его грудь. — Нет, нет, нет! Я не хочу это слышать.

— Он умер на месте.

— Перестань! Замолчи!

Дженнифер набросилась на Лоренса с дикой, неконтролируемой яростью и закричала. Она слышала свой голос как будто издалека, лишь смутно осознавая, что пытается ударить его кулаком по лицу и в грудь, а потом, в какой-то момент, сильные руки схватили ее за запястья, лишая возможности двигаться.

Муж стоял неподвижно. То, что он сказал, тоже застыло в неподвижности.

Он умер.

Дженнифер обессиленно упала в кресло, и тогда Лоренс отпустил ее.

Ей показалось, что она тысячекратно уменьшилась в размерах, как будто комната увеличилась и поглотила ее. Моя дорогая, единственная моя! Она склонила голову, уставившись в пол, слезы капали с кончика носа на дорогой ковер.

Наконец она подняла голову и взглянула на мужа. Лоренс сидел с закрытыми глазами, не желая смотреть на это отвратительное зрелище.

— Если ты все знал, если ты видел, что я начинаю вспоминать, почему… почему не сказал мне правду?

Лоренс уже отошел, гнев уступил место ощущению полного поражения. Сидя напротив нее, он тихо произнес:

— Потому что надеялся… Когда я понял, что ты ничего не помнишь, я решил, что мы можем оставить это в прошлом. Я надеялся, что мы сможем жить дальше, как будто ничего не случилось.

Моя дорогая, единственная моя!

Мне некуда идти, подумала Дженнифер. Бут мертв. Все это время он был мертв. Она чувствовала себя глупой девчонкой, как будто она все выдумала.

— К тому же я не хотел, чтобы ты чувствовала себя виноватой в том, что он умер из-за тебя, — добавил Лоренс после долгой паузы. Она побледнела от внезапно пронзившей ее острой боли. — Что бы ты там ни думала обо мне, Дженнифер, я хотел, чтобы ты была счастлива.

Тикали часы. Впоследствии Дженнифер не могла вспомнить, сколько времени прошло. Часы? Минуты? Лоренс встал, налил себе очередной стакан виски, выпил словно воду, даже не поморщившись, а потом аккуратно поставил бокал на серебряный поднос.

— И что же будет дальше? — безжизненным голосом спросила она.

— Я иду спать. Нет, серьезно, я ужасно устал. — Он развернулся и пошел к двери. — Предлагаю тебе сделать то же самое.

Лоренс ушел, а она еще некоторое время не вставала с кресла, прислушиваясь к его тяжелым от усталости и алкоголя шагам наверху, скрипу кровати. Он лег спать в хозяйской спальне. В ее спальне.

Дженнифер еще раз перечитала письмо. В нем говорилось о будущем, которое ей теперь не суждено прожить. О любви, без которой жизнь казалась невыносимой. Она перечитала слова мужчины, который любил ее больше жизни, а она невольно оказалась причиной его смерти. Наконец ей удалось вспомнить его лицо: оживленное, полное надежды и любви. Дженнифер Стерлинг упала на пол, свернулась клубочком, прижав письмо к груди, и тихо заплакала.

Он увидел их через окно, даже в этот летний вечер запотевшее от пара. Сын сидел за ближайшим к окну столиком и, болтая ногами, читал меню. Он на секунду остановился, разглядывая длинные руки и ноги мальчика и отмечая, что его фигура стала более худощавой и угловатой, ушла детская пухлость. Энтони подумал о том, каким сын станет, когда вырастет, и его сердце сжалось. Держа под мышкой подарок, он вошел в кафе.

Место встречи назначила Кларисса — большое, шумное заведение, официантки одеты в старомодную униформу и белые передники. Она называла его «кондитерской», как будто стесняясь произносить слово «кафе».

— Филлип!

— Папа!

Энтони остановился рядом со столиком, удовлетворенно подумав о том, что мальчик улыбнулся, едва завидев его.

— Кларисса, здравствуй, — спохватился он.

Она выглядела куда менее сердитой, чем обычно, сразу же заметил он. Последние несколько лет Энтони постоянно испытывал чувство вины, глядя на ее вечно напряженное лицо, а теперь она смотрела на него с любопытством: так наблюдают за незнакомцами, от которых не знаешь, чего ожидать, — пристально и с безопасного расстояния.

— Прекрасно выглядишь, — заговорил он.

— Спасибо.

— Как же ты вырос! Господи, мне кажется, ты дюйма на четыре вымахал за эти два месяца.

— За три месяца, — поправила его Кларисса. — Да, в этом возрасте дети быстро растут, — с хорошо знакомым ему легким укором в голосе добавила она, поджав губы.

На мгновение Энтони подумал о губах Дженнифер: кажется, он никогда не видел, чтобы у нее было такое выражение лица, — возможно, она просто от природы не способна на такую гримасу.

— А ты как… нормально? — спросила она, наливая ему чай.

— Более чем, спасибо. Много работаю.

— Как всегда.

— Ну да. Как дела, Филлип? Как в школе? — спросил Энтони, но сын не мог оторваться от меню.

— Ответь отцу, — строго сказала Кларисса.

— Нормально.

— Вот и хорошо. Как оценки?

— Вот его табель, я подумала, вдруг ты захочешь посмотреть. — Она порылась в сумочке и достала тонкую папку.

Энтони с неожиданной для самого себя гордостью пролистал табель: «достойное поведение», «рвение в учебе».

— А еще он капитан футбольной команды, — с нескрываемым удовольствием сообщила Кларисса.

— Какой молодец! — потрепав сына по плечу, воскликнул Энтони.

— Он делает домашнее задание каждый вечер, я за этим строго слежу.

Филлип не поднимал глаз на отца. Неужели Эдгар уже занял его место, заполнил ту пустоту, которая существовала в жизни мальчика? Играет с ним в крикет? Читает ему вслух? Энтони помрачнел и, глотнув чая, попытался взять себя в руки.

— Самое большое блюдо пирожных, пожалуйста, — подозвав официантку, попросил он. — У него скоро день рождения.

— Аппетит перед ужином испортит, — запротестовала Кларисса.

— Ну ладно тебе, день рождения — только раз в году, — отмахнулся Энтони, и она отвернулась, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не наговорить лишнего.

Кафе постепенно заполнялось людьми, гул голосов становился все громче. Наконец принесли пирожные в серебряной менажнице. Мальчик с восторгом посмотрел на пирожные и вопросительно взглянул на отца, прежде чем взять.

— Мне предлагают новую работу, — сообщил Энтони, чтобы хоть как-то разрядить напряженную обстановку.

— В «Нэйшн»?

— Да, но в Нью-Йорке: наш корреспондент при ООН уходит на пенсию, и его место предложили мне. Контракт на год, они оплачивают квартиру в центре города.

Когда Дон сообщил Энтони об этом предложении, сначала тот просто не поверил. Неужели они настолько верят в него, как говорит Дон? Если он их, конечно, правильно понял. Вполне возможно, что через год ему снова придется сорваться с места.

— Очень мило. — Кларисса взяла маленькое пирожное с кремом и положила его себе на тарелку.

— Немного неожиданно, но это отличный шанс.

— Ну да, конечно. Ты ведь всегда любил путешествовать.

— Дело не в путешествиях, я буду работать в городе.

Когда Дон сообщил ему об этом, Энтони испытал нечто похожее на облегчение. Предложение нешуточное — совсем другая зарплата, а значит, Дженнифер тоже сможет приехать, и они вместе начнут новую жизнь. А если она вдруг не захочет уехать с ним, то у него, по крайней мере, останется путь к отступлению, но об этом Энтони старался не думать. Каждый уголок Лондона теперь неумолимо напоминал ему о Дженнифер, со всех сторон на него глядели воспоминания о встречах с ней.

— В любом случае я собираюсь несколько раз в год приезжать в город и, несмотря на то, о чем ты просила, хотел бы иметь возможность писать Филлипу письма.

— Ну, не знаю…

— Мне бы хотелось рассказывать ему, как я живу в Америке. Возможно, он даже сможет приехать ко мне в гости, когда немного подрастет.

— Эдгар считает, что для всех нас будет лучше, если мы не будем усложнять ситуацию. Ему не нравится… беспорядок.

— Эдгар ему не отец.

— Он ему отец намного больше, чем ты.

Родители сердито уставились друг на друга. Филлип смотрел на лежащее на тарелке пирожное, но не решался притронуться к нему.

— Давай не сейчас. Вообще-то, у Филлипа завтра день рождения. Ну что, малыш, — резко сменив тон, обратился он к сыну, — полагаю, тебе охота получить свой подарок?

Мальчик молчал. Господи, подумал Энтони, что же мы с ним делаем?! Он наклонился и достал из-под стола большую красивую коробку.

— Можешь открыть в день рождения, если хочешь, но мама сказала, что вы… что вы все завтра куда-то собираетесь, поэтому я подумал, может быть, тебе захочется посмотреть сразу, — сбивчиво пробормотал он, протягивая сыну подарок.

Филлип взял коробку и осторожно взглянул на мать.

— Хорошо, можешь открыть сейчас, завтра у тебя не будет времени, — натянуто улыбаясь, разрешила она. — Прошу меня простить, мне надо отлучиться.

Кларисса пробиралась между столиков в сторону дамской комнаты, а Энтони смотрел ей вслед, гадая, сильно ли задела ее перепалка. Может, она вообще пошла к телефону-автомату, чтобы позвонить Эдгару и пожаловаться на своего безрассудного бывшего мужа?

— Ну что же ты, открывай, смелее, — подбодрил он сына.

Без постоянно контролирующего взгляда матери Филлип стал вести себя чуть поживее. Он разорвал коричневую оберточную бумагу и замер от восхищения, увидев, что оказалось в коробке.

— Это «Хорнби»,[12] самая лучшая, какая только есть. А это «Летучий шотландец», слышал про такой?

Филлип ошарашенно кивнул.

— Там прилагаются еще запасные пути и человечки, которых можно посадить в здание вокзала, — вон в том пакете. Сможешь сам собрать?

— Попрошу Эдгара помочь, — ответил мальчик.

Энтони показалось, что его ударили ниже пояса, но он постарался взять себя в руки — ведь ребенок-то ни в чем не виноват.

— Да, — процедил он, плотно стиснув зубы, — он наверняка поможет.

Отец и сын некоторое время молчали, а потом Филлип вдруг схватил пирожное и с нескрываемым удовольствием запихнул его в рот. Потом взял еще одно, с шоколадным кремом, и быстро подмигнул отцу, прежде чем съесть и его.

— Так ты все-таки рад видеть папу?

Филлип залез к нему на колени и прижался щекой к груди. Энтони обнял его, крепко прижал к себе, вдыхая запах его волос, ощущая инстинктивное притяжение, которое так долго пытался отрицать.

— Тебе уже лучше? — с улыбкой спросил мальчик, слегка отстраняясь, и Энтони заметил, что у него выпал передний молочный зуб.

— Прости, что ты сказал?

— Мама сказала, что ты был сам не свой, поэтому и не писал, — объяснил Филлип, доставая из коробки паровозик.