Джоджо Мойес - Последнее письмо от твоего любимого

Энтони посмотрел на сына, который увлеченно точил карандаши для кого-то из раздела некрологов. Впервые в жизни он нес ответственность за другого человека. Впервые в жизни он обязан был обеспечивать не только себя. Рука Дона вдруг показалась ему налитой свинцом.

— Дон, а что же я буду делать, если не получится?

Элли ложится спать только в четыре утра. Дело не в том, что она разволновалась и не может заснуть, наоборот, впервые за последние месяцы ей все предельно ясно. Сначала она долго разговаривает по телефону, зажав трубку между ухом и плечом и одновременно глядя в монитор. Потом посылает сообщения, просит об услуге, упрашивает, уговаривает и не принимает отрицательного ответа. Получив все, что нужно, она садится за стол прямо в пижаме, убирает волосы наверх и начинает работать. Она печатает с умопомрачительной скоростью, слова будто сами появляются на экране. В конто веки она точно знает, что хочет сказать. Элли долго работает над каждым предложением, доводя текст до совершенства, меняя местами абзацы, добиваясь наибольшего воздействия на читателя. Перечитывая написанное, она то плачет, то смеется. Теперь она узнает себя — ту Элли, которая в последнее время затерялась. Поставив точку, она распечатывает два экземпляра и засыпает мертвым сном.

Мертвым, но недолгим. Через два часа звенит будильник. Элли собирается на работу к половине восьмого. Она хочет поговорить с Мелиссой наедине. Стоя под душем, Элли смывает усталость, выпивает два двойных эспрессо, делает укладку. В ней бурлит энергия, кровь несется по венам с бешеной скоростью. Когда Мелисса с дорогущей кожаной сумкой через плечо заходит в офис, Элли уже на месте. Начальница садится в кресло, и Элли замечает, что та украдкой бросает на нее удивленный взгляд, обнаружив, что пришла не первая.

Элли допивает кофе, заходит на секунду в туалет, чтобы взглянуть на себя в зеркало: на ней накрахмаленная белая блузка, самые хорошие брюки и туфли на высоком каблуке. Друзья сказали бы, что она выглядит «совсем как взрослая».

— Мелисса…

— Да, Элли, — удивленно, но строго кивает Мелисса, но Элли игнорирует ее взгляд.

— Можно тебя на пару слов?

— Ну разве что на пару, — соглашается Мелисса, взглянув на часы, — у меня через пять минут доклад в отделе Китая.

Элли садится напротив и оглядывается: кабинет Мелиссы почти пуст, за исключением нескольких папок, которые нужны для подготовки завтрашнего номера, и фотографии дочери.

— Хотела поговорить насчет той статьи.

— Только не говори, что не сможешь ее написать.

— Именно так.

— Ну что ж, Элли, — незамедлительно реагирует Мелисса, как будто бы это ее совершенно не удивило, — такого я от тебя не ожидала. У нас на носу самые трудные выходные за всю историю существования газеты. У тебя же было несколько недель на работу. А на что ты, собственно, рассчитываешь? Приходишь ко мне в последний момент…

— Мелисса, подожди. Я выяснила, кто этот мужчина.

— Ну и? — профессионально хмурится Мелисса.

— Он работает здесь. Мы не можем использовать этот материал, потому что он работает в нашей газете.

Мимо кабинета проходит уборщица с пылесосом, гудение заглушает последние слова Элли.

— Не поняла? — переспрашивает Мелисса, когда уборщица отходит.

— Автор этих любовных писем — Энтони О’Хара. — провозглашает Элли, но по лицу Мелиссы со стыдом понимает, что редактор понятия не имеет, кто это такой. — Заведующий библиотекой, который работает, точнее, раньше работал внизу, в архиве.

— Такой седой?

— Да.

— Та-а-ак… — Мелисса ошарашена, на секунду она даже забывает, что должна сердиться на Элли. — Ничего себе! Кто бы мог подумать?

— Да, звучит удивительно, я понимаю.

Они молчат и почти дружелюбно смотрят друг на друга, но потом Мелисса приходит в себя и, шурша бумагами на столе, заявляет:

— Это все, конечно, просто потрясающе, Элли, но не решает нашу проблему. Большую проблему, которая состоит в следующем: у нас на носу юбилейный выпуск, его отправят в печать сегодня вечером, и в нем вместо главной статьи будет огромная дырка, примерно на две тысячи слов.

— Дырки не будет, — отвечает Элли.

— Тот бред про язык любви? Нет. Я не позволю опубликовать компиляцию из уже печатавшихся ранее…

— Нет. Я все написала сама. Две тысячи совершенно оригинальных слов, вот, — протягивает она Мелиссе статью. — Дай знать, если надо будет что-то подправить. Можно, я уйду ненадолго? Вернусь через час.

Элли удалось удивить Мелиссу второй раз за пять минут. Редактор пробегает взглядом по странице, в глазах зажигается огонек интереса, и она, не глядя на Элли, бормочет:

— Что? Да, конечно, раз надо. Только на собрание не опаздывай.

Элли выбегает из офиса, словно на крыльях. Ей и вправду приходится время от времени взмахивать руками, чтобы удержаться на высоченных каблуках.

Она написала Джону накануне, и он не стал возражать, хотя по доброй воле в такие места обычно не заходит, предпочитая гурманские, малоизвестные рестораны. А бистро «У Джорджио» через дорогу от «Нэйшн» — обычная забегаловка, где подают яичницу, жареную картошку и бекон неизвестного происхождения всего за два фунта девяносто девять пенсов.

Когда Элли заходит в кафе, он уже ждет ее за столиком. Среди строителей в оранжевых комбинезонах Джон в своем пиджаке от Пола Смита и тонкой, пастельного цвета рубашке выглядит по меньшей мере странно.

— Прости, — говорит он, едва завидев ее. — Прости, пожалуйста. Она взяла мой телефон, а я думал, что потерял. Потом прочитала пару электронных писем, которые я не успел удалить, узнала, как тебя зовут, ну и… дальше ты знаешь.

— Из нее вышла бы отличная журналистка.

Джон на секунду отворачивается, машет официантке, заказывает еще один кофе и рассеянно отвечает:

— Да, пожалуй.

Элли пристально разглядывает мужчину, который преследовал ее во сне и наяву почти год. Загар не скрывает кругов под глазами, и она думает: интересно, что произошло между ними вчера вечером?

— Элли, я думаю, что нам стоит залечь на дно. Хотя бы на пару месяцев.

— Нет.

— В смысле?

— Все кончено, Джон.

Он удивлен, но не так сильно, как она ожидала. Немного подумав, он спрашивает:

— То есть… ты хочешь, чтобы мы расстались?

— Слушай, давай посмотрим правде в глаза: между нами не то чтобы большая любовь, правда?

— Ты мне небезразлична, Элли, — вяло протестует он, и Элли разочарованно смотрит ему в глаза.

— Возможно. Но этого недостаточно: тебя не интересую я, тебя не интересует моя жизнь. Наша совместная жизнь. Ты вообще мало что обо мне знаешь.

— Я знаю все, что нужно, чтобы…

— Как звали мое первое домашнее животное?

— Что?

— Альф. Моего хомяка звали Альф. В каком городе я выросла?

— Зачем ты задаешь мне все эти вопросы?

— Что тебе от меня нужно, кроме секса?

Джон нервно озирается. Строители за соседним столиком подозрительно притихли.

— Как звали моего первого парня? Что я люблю из еды?

— Элли, это смешно. — Он поджимает губы с кислым выражением лица, какого раньше она никогда не видела.

— Ты ничего не знаешь, потому что тебя интересует только то, насколько быстро я умею раздеваться.

— Ты правда так думаешь?

— Тебе нет дела до моих чувств. Знаешь, как мне было тяжело?

— Господи, Элли, только не надо строить из себя невинную жертву! — возмущенно поднимает руку Джон. — И не надо делать из меня коварного соблазнителя. Да ты хоть раз говорила со мной о своих чувствах? Ты хоть раз намекнула мне, что тебе хотелось бы других отношений? Ты же всегда хотела казаться современной женщиной. Секс по запросу, карьера — прежде всего. Ты казалась просто… — Он запинается, подбирая верное слово. — Просто непробиваемой.

— Я защищалась, — оправдывается Элли, пытаясь не показать, что его слова причиняют ей боль.

— А я как должен был о твоих чувствах узнать? Телепатически? — потрясенно переспрашивает Джон. Похоже, он искренне удивлен.

— Я просто хотела быть с тобой.

— Нет, ты хотела отношений.

— Ну да.

— Ты надеялась, что я уйду от жены, — произносит он, внимательно посмотрев на нее.

— Ну конечно. Рано или поздно. Я думала, что если расскажу тебе о своих чувствах, то ты меня бросишь.

За соседним столиком строители снова разговорились, но по тому, как они поглядывают на них, Элли догадывается, что речь идет о них с Джоном.

— Элли, прости меня, — произносит он, приглаживая выгоревшие на солнце волосы. — Если бы я знал, что тебе так тяжело, то вообще не стал бы в это ввязываться.

Наконец-то он говорит правду — правду, на которую она старательно закрывала глаза целый год.

— Ну вот и все. Видишь, как просто?

Элли встает из-за столика. Мир рушится, но ей каким-то чудом удается выйти из-под града обломков целой и невредимой.

— Ирония судьбы. Учитывая наши с тобой профессии, мы могли хотя бы иногда разговаривать друг с другом, — говорит она на прощание.

Выйдя из кафе, Элли чувствует, как от морозного воздуха стягивает кожу. В ноздри ударяют запахи большого города, она задерживает дыхание, достает из сумочки мобильный, набирает вопрос, отправляет его и, не дожидаясь ответа, не оборачиваясь, переходит через дорогу.

Мелисса идет через холл, бодро стуча каблучками по полированному мрамору. Она говорит с ответственным редактором, но, увидев Элли, на секунду отвлекается и кивает:

— Мне понравилось.

Элли вдруг замечает, что стоит, затаив дыхание, и с облегчением делает выдох.

— Да, очень понравилось. Обложка, воскресенье-понедельник. Еще что-нибудь такое, пожалуйста, — сообщает Мелисса, заходя в лифт и поворачиваясь обратно к собеседнику.

В библиотеке пусто. Элли толкает дверь и замирает на пороге, глядя на два одиноких пыльных стеллажа: ни газет, ни журналов, ни потрепанных томов парламентских отчетов. Она слушает, как по трубам под потолком журчит вода, а потом перелезает через стойку, бросив сумку на пол.

Если не считать двух картонных коробок, приютившихся в углу, первая комната, где хранились переплетенные выпуски «Нэйшн» почти за сто лет, совершенно пуста и напоминает пещеру. Элли выходит на середину комнаты, и эхо шагов разносится по помещению, отражаясь от кафельного пола.

Там, где хранились газетные вырезки от «А» до «М», тоже пусто — остались только стеллажи. В лучах света, проникающих сквозь окна, размещенные на высоте шести футов от пола, танцуют блестящие пылинки. Газеты уже увезли, но в воздухе до сих пор стоит сладковатый запах старой бумаги. Элли прикрывает глаза, и ей кажется, что вот-вот зазвучат голоса, рассказывающие истории былых лет, сотни тысяч голосов, умолкших навеки. Множество жизней идут своим чередом, пропадают за очередным поворотом судьбы — скрытые в этих документах истории, они, возможно, увидят свет лишь через сотни лет. Интересно, сколько еще историй об Энтони и Дженнифер таят в себе эти страницы, с нетерпением ожидая своего часа, необходимого стечения обстоятельств. В углу стоит мягкое кресло на колесиках с запиской «Цифровой архив». Элли подходит к нему и катает туда-сюда.

Внезапно она ощущает поразительную усталость, как будто адреналин, бушевавший у нее в крови последние несколько часов, улетучился за одну секунду. Она тяжело опускается в теплое кресло, прислушиваясь к тишине, и наконец-то замирает. Все внутри ее останавливается, и она делает долгий выдох.

Элли резко просыпается от звука открывающейся двери, вскакивает на ноги, голова немного кружится, но постепенно она вспоминает, где находится. Сколько же она проспала?

— Это ваше? — спрашивает Энтони О’Хара, протягивая ей сумку.

— О господи… простите, — потирая виски, бормочет она.

— Вы здесь вряд ли что-то найдете, — качает головой он, разглядывая ее заспанные глаза и взъерошенные волосы. — Все уже в новом здании. Я вернулся за чашками. И вот еще за креслом.

— Да, оно такое удобное… жаль оставлять. Господи, а сколько сейчас времени?

— Без пятнадцати одиннадцать.

— Собрание в одиннадцать. Все в порядке, собрание в одиннадцать, — бормочет она, пытаясь понять, не забыла ли чего-нибудь, но вдруг вспоминает, зачем пришла.