— Послушай… — Пирс взял сигареты и сдачу, сунул в карман — он всегда распихивал по карманам мелочь, сигареты и всякие бумажки. Она узнала этот жест, такой знакомый, и сердце у нее сжалось. — Извини, что у нас так все закончилось, я должен был сделать это тактичнее. Но знаешь… — Он пожал плечами. — Мужчины так устроены.

— Не надо… — начала было Сэди и остановилась. Что не надо? Извиняться? Или не надо говорить «закончилось», потому что лучше вовсе не слышать ничего, чем слышать, как ты говоришь это слово, особенно в магазине прямо на глазах у этого обезьяноподобного продавца, который прислушивается к каждому слову.

— Нет, честно, я вел себя как последний гад, я понимаю. Мне очень неловко, правда, мне ужасно стыдно. Не знаю, почему я тогда струсил. Мне надо было сказать тебе прямо, еще до отъезда, надо было сказать тебе, что все кончено…

— Нет. — Сэди покачала головой и отшатнулась. — Не… — Ей показалось, что она вот-вот лишится чувств. Держись, сказала она себе. Не раскисай. Не подавай вида, что тебя это задело, не заслужил он такой радости. — Знаешь, Пирс, — Сэди постаралась сделать невозмутимое лицо, — самое главное… самое… — Что? Как там дальше? Неважно — она все равно этого не выговорит.

— Что самое главное?

Пирс придвинулся ближе, он ждал ответа, участливо заглядывал в глаза. Она старательно отводила взгляд. Но теперь у нее не оставалось выбора — вот перед ней его лицо. Глаза все такие же, новых морщинок не появилось, нос не сломан. То же самое лицо, рядом с которым она просыпалась в течение шести месяцев.

— Тебе вредно курить. Вот что самое главное.

— Ну, это не новость, Сэди. Думаю, я это и раньше знал. А как ты сама-то?

— Нормально, нормально. — Она вымученно улыбнулась и сделала шаг назад. — Я подумала: надо тебе сказать, вот и все.

— Как думаешь, мы расскажем другим, что курение — вред, или это будет наша маленькая тайна?

Не красней, сказала она себе, чувствуя, как краска заливает лицо.

— И давно ты играешь в футбол?

— Что?

— У тебя в руке мяч. Я подумал, наверно, это твой, иначе бы ты его так не прижимала.

— Это для друга.

— Для друга? В каком смысле друга?

Ей надо бы сказать — «для личного» или «очень близкого». Он только того и ждал. Сказать Пирсу, что помолвлена с бразильским нападающим, которого перекупил «Манчестер юнайтед».

— Друга одной моей подруги.

— А… А вообще, может, как-нибудь встретимся после работы, выпьем кофе?

Вынув из кармана электронный блокнот, Пирс принялся просматривать сообщения.

— У меня будет несколько свободных дней на следующей неделе — нет, через неделю — тогда и сходим, ладно? Будем держать связь!

«Как это? Как добрые друзья? — удивилась про себя Сэди. — У меня та же работа, квартира пополам с братом, никаких сердечных привязанностей, а у тебя — новая должность, новая подружка; записная книжка пестрит от деловых встреч и заданий? Не думаю, что это будет хорошо».

— Надо подумать, — сказала она.

— Я позвоню. Ты все еще у «Харви и Таннер»?

— Да.

— Отлично.

— Отлично.

Ужасно. Отвратительно. Хуже быть не может.

— Ну, я пошел. Пока!

— Пока.

Пошел ты к черту! Оставь меня в покое. Иди обкуривайся своими сигаретами. Я тебя ненавижу. Чашка кофе через неделю. Как выкрутился!

Она смотрела ему вслед — вот он вышел на улицу, повернул направо. При ходьбе он сильно размахивал руками, словно рассекая воздушные волны.

Очнувшись и заставив себя выйти из магазина, Сэди попыталась привести в порядок мысли. Она не упала в обморок, не распростерлась на земле у его ног и вообще не выказала никаких признаков потрясения. Может, она вела себя не наилучшим образом, но в данных обстоятельствах справилась с заданием вполне сносно. Есть чему порадоваться. Могло быть хуже.

Почему он вернулся? — задумалась она и замедлила шаг. Почему не остался в Манчестере?

Не надо о нем думать. Неважно, почему он вернулся. Мне нет до этого дела. И что теперь делать с этим мячом, который я несу под мышкой?

Сэди положила мяч перед дверью книжного магазина, в надежде, что кто-нибудь, кому он очень нужен, заметит его и использует по назначению. Наверно, обрадуется, решила Сэди. Может, отец принесет его своему двухлетнему карапузу, а тот вырастет и станет новым Дэвидом Бекхемом. Да, а я, может, стану похожей на Кэтрин Зету-Джонс, размечталась Сэди, чуть жалея, что под ногой у нее уже нет мяча и она не может изо всей силы по нему стукнуть.


Когда она входила в лифт офиса «Харви и Таннер», Франческа из бухгалтерии шагнула ей навстречу.

— Быстрей! — Франческа схватила ее и потянула в коридор. — Беги! Спасайся! Надо сматываться, а то тут пыль коромыслом!

— Какая пыль? Что происходит!

— Ты что, ничего не знаешь? Счастливая. Хотя мне лично кажется, что на это стоит посмотреть. Знаешь про электронную депешу от Джессики про форму одежды? Как нам всем одеваться? Ты должна была получить.

— Да. Джессика всем разослала.

— Именно. — Франческа оттеснила Сэди к стене и зашептала: — Именно. Лиза тоже получила. Но Лиза есть Лиза — ты ее знаешь, она решила посмеяться. И она пишет Люси из отдела по изучению рынка: «Подходящая форма одежды? Сестры, должно быть, имеют в виду платья типа «возьми меня, я вся твоя»? Как думаешь, сколько времени они уже сидят без мужиков? Таких голодных стервозных теток я только в монастырской школе встречала. Лично мне кажется, они старые девы. Но хотелось бы знать поточнее». И знаешь что? — Франческа сжала локоть Сэди. — Она не на ту клавишу нажала — и копии разошлись по всей конторе.

— Ты хочешь сказать?..

— Именно. Пять минут назад Джорджи с Джессикой имели удовольствие узнать все о своей сексуальной жизни или о ее отсутствии.

— Не могу поверить!

— Лиза тоже не может. Она сейчас в кабинете Джорджи.

— И Джессика тоже там?

— Да, мои наблюдатели сообщили, что Джорджи бегает по кабинету и крушит стены, а Джессика сидит и точит когти. «Голодными тетками» обозвали, представляешь? — И Франческа заразительно засмеялась.

— Надеюсь, Лизу не уволят.

— Я тоже надеюсь.

Вдруг Сэди заметила, что Франческа смотрит на нее, удивленно подняв брови.

— А что? Интересно… — загадочно произнесла Франческа.

— Ты о чем?

— Ну, это… сама знаешь… то, что ты сделала на голове.

Сэди дотронулась рукой до головы. Краска! Она ведь совсем забыла про перекрашенные волосы.

Глава шестая

— Девы? Она что, действительно считает, что мы старые девы? Уволю!

Джорджи нагнулась, сняла туфлю и шарахнула ею по столу. На прошлой неделе Джессика видела по телику клип, где показывали одного русского, который так же бесился на трибуне в ООН. Она не помнит, с чего он так разъярился — но уж во всяком случае не из-за того, что его обозвали старой девой.

— Лиза не это имела в виду, — сказала Джессика.

А сама подумала: «Я ведь разослала это письмо о форме одежды только потому, что мне было скучно и больше не о чем было думать. Я не хочу, чтобы Лиза потеряла работу из-за того, что я делаю вид, будто она у меня есть».

— Это свидетельствует о неуважении к нам. О крайней степени неуважения!

— Но… — нахмурилась Джессика.

— Ты не согласна?

Когда Джорджи сердилась, то начинала косить правым глазом. Если точнее, то он сдвигался чуть-чуть ближе к переносице, и все лицо приобретало некое плутоватое выражение, которое почему-то у Джессики всегда ассоциировалось с Наполеоном.

Нельзя сказать, что такое сравнение было вовсе неуместно. В каком-то смысле Джорджи была в своей конторе настоящим диктатором. Если сравнение с Наполеоном слишком смело, то Джессика вполне могла представить себе Джорджи в роли этакой московской мафиозной королевы, у которой самые отъявленные злодеи по струнке ходят.

— Но Лиза в чем-то права. Я хочу сказать, пусть мы не старые девы, но все же…

— Договаривай!

— Мы ведь…

Джорджи сунула руку в ящик стола и достала пачку сигарет. Глядя, как она щелкает зажигалкой, Джессика удивленно заморгала. Джорджи редко курила. А если закуривала, значит, она либо злится, либо нервничает.

— Что с тобой, Джесс? О чем вообще речь-то?

— О нашем одиночестве.

— Одиночество. Одиночество-одиночество! — Джорджи всплеснула руками. Джессика на миг показалось, что сигарета вот-вот улетит. — Ну и что теперь? Объявлять по всей стране неделю одиночества?

— Скорее уж десятилетие одиночества, — тихо сказала Джессика.

— Ну да. Ты бы еще сказала «век». Но мы не одни в таком положении. Каждый по-своему одинок. Ну сколько, например, ты знаешь счастливых пар?

— Ну, Поверы, почтальон с почтальоншей, они ведь женаты пятьдесят пять лет…

— Мы не знаем, счастливы они или нет. Знаем только, что они работают на почте и все это время прожили в браке.

— Но если бы они ненавидели друг друга все эти годы, они бы давно уже подожгли свою почту к лешему, лишь бы только не видеть друг друга.

— Не думаю, что твоя логика верна. — Джорджи забарабанила пальцами по столу. — Ну ладно, пусть будут Поверы. Кто еще?

— Не знаю. — Джессика перебрала в уме известные ей пары. — Я так сразу не могу назвать.

— Итак, только Поверы.

— Нет-нет. Я уверена, есть и другие, просто я не могу вспомнить.

— Может, неспроста ты не можешь вспомнить.

— Да боже мой, Джорджи, ты порой просто невыносима. Может, ты не веришь в любовь, а я верю.

— Ты и еще миссис Повер.

— Пожалуйста, не говори больше про Поверов. Я их всегда побаивалась. Как только ни придешь на почту, обязательно спросят, когда я пойду в церковь.

Держа сигарету на отлете, Джорджи рассмеялась:

— Меня они ни о чем таком не спрашивали. Думаю, разочаровались во мне, когда я помыла им машину — из благотворительных побуждений, помнишь? Я каким-то образом взяла не тот раствор, и краска облезла. Им потребовалось все их христианское терпение, чтобы простить меня. Так что после этого вряд ли они захотят видеть меня в церкви — это было бы чересчур. Но ты меня сбила. Я говорила о Лизином письме. «Голодные стервозные тетки». Ладно. Хорошо, может, и голодные. — Джорджи хмыкнула. — Но почему «стервозные»? Это несправедливо.

— Не знаю. Насчет меня она, может, и права. Потому что я и впрямь стервозная. Иногда. — Джессика посмотрела через плечо Джорджи — куда-то за окно. — Интересно, неужели я такая потому, что никогда не любила по-настоящему? Я помню, что влюблялась. Но по-настоящему любить? Кажется, я никого не любила — разве что один раз.

— Один раз? И кто же это был?

— Дэниел.

— Дэниел?

— Дэниел Кантер. Помнишь?

— Джессика?! — Джорджи отъехала назад в кресле и скрестила руки на груди.

На ней был синий костюм и коричневые туфли. Джессика всегда удивлялась, как можно одеваться настолько безвкусно. «Может быть, я имела в виду Джорджи, когда сочиняла то злополучное письмо? — подумала она. — Но я не смею делать ей замечания и вместо этого поучаю всю контору».

— Ты случайно не о том Дэниеле Кантере, который жил рядом с нами сто лет назад? Этого не может быть…

— О нем. Однажды он подарил мне цветы. Думаю, украл с кладбища. Но все равно красивый жест, правда? Безумно романтично.

— Это после того случая он стал угонщиком машин?

— Дэниел не был преступником.

— Не был? — Джорджи выкатила глаза. — Наверно, владелец машины запамятовал, что подарил ее Дэниелу?

— Человеку свойственно ошибаться, Джорджи. Подростки иногда такое вытворяют. Но я… я была без ума от него. Писала ему письма в колонию.

— А Поверы их читали.

— Тебе, кажется, нравился брат Дэниела. Как его звали?

Как долго они об этом не вспоминали! Джессика частенько предпринимала попытки заговорить с Джорджи о прошлом. Джессике нравились такие разговоры, это создавало иллюзию семейного уюта. К тому же обсуждать Дэниела Кантера было куда приятней, чем выслушивать наставнические планы Джорджи.

— Марк. Брата Дэниела звали Марк.

— Верно. Он еще косолапил.

— Джесс! Да ты что, не знаешь? В трехлетнем возрасте ему ампутировали мизинец. С ногами как раз было все в порядке.

— А почему ампутировали мизинец?

— Дэниел из озорства попытался его отпилить. По-видимому, плохо справился с задачей.

— Нет. Этого быть не может. — Джессика покачала головой. — Дэниел бы и мухи не обидел. Он был как ангел.

— Ангел? Джесс? Что с твоей памятью? Дэниел был головорез.

— Нет!