Аида Золотая - Последний поцелуй неба

Его жизнь прекратилась в одно мгновение. Он увидел ее.

Все, что было до этого, перестало иметь значение. Прежнего не существовало. Он, прошлый, остался в другом измерении, в котором все помнилось так, будто отголоски звуков сквозь толщу воды. Все, что случилось после, было связано с ней. Самого себя он связал с ней. Туго, так, что путы впивались в тело, оставляя кровавые следы. Скинуть их было нельзя. Он не хотел их скидывать. Даже если это вело к гибели их обоих.

Но в ту минуту он не мог знать будущего. В ту минуту он ничего не мог знать, кроме единственного — он умер, и он родился заново. Видя ее глаза.

Ее глаза. Затаить дыхание и глядеть в них. В мире нет ничего важнее именно этого времени, когда они не скрыты опущенными ресницами, не играют, не кокетничают, не блестят предательскими слезами. Они не затуманены. Она ясны и ярки. Их синева затапливает все вокруг, затмевая небо. Эти глаза пьянят сильнее поцелуев и запретных мучительных ласк, от которых горит душа и сгорает тело.

Ее глаза, умеющие лгать так сладко, что любая правда померкнет возле этой лжи. Пусть так. Он готов был и к этому. Он сам себя вогнал в это. И не жалел ни минуты.

Всего лишь секунда. Быть может, меньше. Он, пресыщенный и изможденный. Она — порочная и ненасытная. Они стоили друг друга.

Она пролила на него вино — едва ли нечаянно. Он сделал вид, что поверил в ее неосторожность. Она подняла на него взгляд. И все было кончено, когда красное пятно продолжало расползаться по его груди.

Его жизнь прекратилась в одно мгновение. Он увидел ее. И родился заново.

200_ год

В закрытый элитный клуб для истинных ценителей как изящного, так и альтернативного под названием «Носорог», расположенный в загородном особняке, попасть можно было только по надежной рекомендации. Общий зал, где клиенты под видом непринужденной беседы выбирали тех, с кем после проводили время в отдельных комнатах, был декорирован по проекту именитого дизайнера в стиле арт-деко. Стены с черно-белым графическим рисунком, на которых в ассиметричном порядке висели оформленные в стальные рамы работы в жанре ню самых известных фотографов. Облицованные мрамором камины и кожаные широкие удобные диваны. Напыщенная роскошь гостиной отражалась в зеркальном потолке, в самом центре которого сверкала в своем великолепии хрустальная люстра.

В черном кожаном корсете, скрывающем грудь, но открывающем упругие ягодицы, и высоких ботфортах Северина вышла в зал и окинула сегодняшних гостей томным взглядом. Отметила про себя постоянных посетителей и цепко оглядывала новеньких. На одном из них взгляд ее задержался, и ресницы чуть дрогнули. Она взмахнула длинным «конским» хвостом светлых блестящих волос, взяла с подноса бокал вина и, поигрывая в руке коротким хлыстом, двинулась среди гостей в сторону заинтересовавшего ее мужчины.

Не дойдя до него полшага, она сделала вид, что споткнулась, и на его несомненно недешевой рубашке бледно-розового цвета расплылось ярко-красное пятно.

— Я такая неловкая, — забормотала Северина, подняла на него глаза и проговорила с придыханием: — Простите…

Мужчина вздрогнул. Уголок его губ шевельнулся. Руки скользнули по испачканной ткани, будто ее можно было оттереть ладонью. И, наконец, он легко выдохнул и перевел взгляд на ее лицо. Серый взгляд оценивающе касался ее черт, изучая каждую, скользил по гладкой коже. И то и дело возвращался к глазам.

— Ничего страшного, это бывает, — проронил он, а потом улыбнулся.

Северина вслед за ним скользнула ладонью по испорченной рубашке.

— Вы можете меня наказать, — шепнула она, приблизив губы к его уху и протягивая ему хлыст.

Черная бровь дернулась, а улыбка сделалась почти хищной. Он оценивающе посмотрел на хлыст, потом на девушку перед собой — невысокую, тоненькую, но вполне себе соблазнительную.

— Я не бью женщин, это не в моих правилах, — негромко сказал он, едва ли перекрывая музыку и голоса людей вокруг них. Следующий вопрос звучал громче: — Зовут тебя как?

Он не видел, как глаза ее сощурились, и в них промелькнула дикая злость, но уже в следующее мгновение губы ее расплывались в завлекающей улыбке.

— Северина, — проворковала она, — и я могу… я должна загладить свою вину. Любым способом.

Ее голос казался почти кошачьим. Ее взгляд околдовывал. Ее томные движения заставляли забыть весь мир. Мужчина снова, почти осязаемо, коснулся взглядом белой кожи ее рук и груди, выступающей из корсета. А потом усмехнулся:

— В другой раз… Северина. Имя-то что такое дурацкое?

— Мне нравится, — пожала она плечом.

Он следил за этим кратким жестом, как завороженный. Как-то пофигу стало, что только-только вышел от Катиш. И если пофигу это, то почему должно быть не пофигу, что дома ждет жена? Движения этой женщины манили его, она сама с этой минуты врезалась в его существо, не оставив места покою и благоразумию.

— Тебе не идет, — негромко ответил мужчина. А потом чуть склонился, чтобы что-то добавить. Не успел. Секунды не хватило.

— Закс, мать твою! Хрен тебя найдешь! — из соседнего зала к нему пробирался Ольховский. — Ты трезвый или на такси?

Закс обернулся, окинул взглядом Алекса, выглядевшего немного более взъерошенным, чем обычно, и ответил:

— Трезвый, трезвый.

— Тогда к черту все, погнали. Ты все? Дел не осталось?

— Остались, — он усмехнулся, обернулся к той, что назвалась дурацким именем Северина, вынул из кармана визитку и сунул ей в руку. — Звони, или я сам тебя найду.

Звучало как обещание.

Она взяла визитку, посмотрела на имя, которое и без того прекрасно знала, и убрала карточку за корсет.

— Вы знаете, где меня найти, — ее улыбка и ему обещала многое.

Потом они ушли. Она осталась одна. В этом месте для избранных. Северина ходила среди клиентов, призывно улыбалась, составляла компанию и поддерживала ничего не значащие разговоры. И никто бы не догадался, что все ее мысли лишь об одном. О том, что ее чертова жизнь впервые дает ей чертов шанс, о котором она просила долгие десять лет.

Теперь Анна Протасова сможет, наконец, отомстить Виктору Заксу.

Десятью годами ранее

— Мам, ну маааам, — канючила Настя, бродя за матерью по дому. — Ну можно я поеду? Каникулы же. Через пару дней вернусь.

— И что тебе там сейчас делать? — с улыбкой спросила Марго. — К кому намылилась уже?

— Чего сразу «намылилась»? — надулась дочка. — Ну, допустим, с Машкой погуляем. Она же тебе нравится, — Настя показала матери язык. — Всегда говоришь, какая она умница-разумница.

— Ревнуешь?

— Больно надо!

— Лучше бы список литературы на лето открыла хоть, — отмахнулась Марго и направилась из кухни в гостиную.

На даче в это время было хорошо — тишина, хлопот никаких, ужин готов. Погода располагала к философствованию. Марго легко выдохнула и устроилась на диване, вытянув ноги.

— Десятый класс, Насть, определяться пора, — безапелляционно проговорила она.

— Ага, как раз дома и возьму Тургенева, — воодушевилась в ответ Настя. — А Шишкин меня с собой зовет поступать. Он в театральную академию собирается.

— Папа будет против. И против театра, и против твоего Шишкина, и против поездки. Хочешь нарваться — сама у него спрашивай. Я участвовать не буду, — улыбнулась Марго, потом взяла с тумбочки у дивана книгу и, раскрыв ее, не глядя на дочь, добавила: — Но концептуально — право имеешь.

Это означало только то, что по приезду Петра Михайловича, Марго обязательно вставит свое веское слово в дискуссию. И Настя это прекрасно понимала.

— Сама уеду, — проворчала она. — Утренней электричкой.

И выскочила из комнаты.

— Настя! — позвала мать. Но девочка не отозвалась. Что взять с пятнадцатилетнего подростка? Когда самой Марго едва исполнилось восемнадцать лет, она влюбилась без памяти в Петра Горина — в мужчину, старше ее почти на двадцать лет. Человека с прошлым, настоящим и будущим. Не самым простым. Только ее не удержали ни отец с матерью, ни собственные принципы. Ничего. Ушла с одним чемоданом из дома в квартиру, которую снял для нее женатый на тот момент любовник, ничего при этом не обещавший ей. Это потом уже был долгий изнурительный развод, скандалы и истерики Марии Алексеевны, раздел имущества и отъезд последней за границу с весомой частью состояния, заработанного Петром Михайловичем. А еще была свадьба, рождение Насти и их тихая жизнь, в которой Марго была вполне себе счастлива, не задумываясь над чем-то отвлеченным. Она была женой и матерью. Большего и не хотела никогда.

У дочери характер отца. Но бросить все и уехать — вполне в репертуаре Марго. В неизвестность, обрубая все концы. Потому она нуждалась в некоторой свободе выбора и действий. Главное — не навредить. Покладистость — это не про Гориных.

От тревожных мыслей ее отвлек шум за окном. Марго медленно встала и подошла к подоконнику. Одернула занавеску. К дому подъехали две машины. Мягко прошуршали резиной и остановились у самого крыльца. Из второго черного монстра суетливо выскочил Петр Михайлович и взбежал по ступенькам.

— Марго! Анастасия! Живо собирайтесь, — раздался его голос в доме. Сам он направился в свой кабинет. Снял семейный портрет, открыл сейф, принялся сваливать без разбора его содержимое в кейс и снова крикнул: — Берите только самое необходимое. Одну сумку на двоих!

Марго бросилась за мужем и в полной растерянности замерла на пороге.

— Петруша, что? — только и смогла произнести она.

— Не задавай глупых вопросов, — закричал Горин. — Ты что, телевизор не смотришь? Не понимаешь, какие времена? Будете жить в городе, среди людей. Охрану вам найму. Собирайся иди!

— Петь, но ведь тут хорошо, тихо… — испуганно ответила она, осеклась и медленно, как сонная, направилась к лестнице. Потом обернулась и снова спросила: — Это надолго?

— На столько, на сколько надо! — Петр Михайлович кинулся к ящикам стола. — И, пожалуйста, сделай так, чтобы Настя не начала упрямиться. Не до этого сейчас.

— Да, я постараюсь…

Она вышла из кабинета. Позвала Настю. Как-то глупо подумала, что желание дочери приехать в Питер сбудется раньше, чем она ожидала. Чем они ожидали.

Достала сумку из каморки в прихожей. Поднялась с ней в комнату. Стала скидывать вещи. Снова позвала Настю. А потом села на постели. Если бы только она знала, что именно так застанет ее последняя минута в жизни.

Настя зашла в комнату к матери, увлеченно жуя жвачку.

— Чего мам?

Марго не успела ответить. Визг колес у дома заставил ее вздрогнуть. К окну подходить не стала. Только прижала к груди обе руки.

— Кто там, Насть?

Девчонка выглянула в окно и с округлившимися глазами наблюдала, как кавалькада черных джипов рассекает по материнским клумбам, как из них выскакивают коротко стриженные спортивного вида парни. У некоторых в руках были биты.

— Горина позовите! — раздался звучный голос, донесшийся из-за стекла, но отчетливо услышанный Настей.

— На хрена он тебе сдался? — отозвался один из мужиков от отцовской машины.

— Позови, говорю, — сдержанно повторил голос, а она никак не могла понять, кому он, этот голос, принадлежит. Потом поняла — этот впереди, отличающийся от всех, с волосами по плечи, худой, совсем непохожий на мордоворота.

— Петр Михайлович занят, просил не беспокоить, — оскалился Гориновский охранник.

— А ты скажи, что Виктор Закс заехал. Отца помянуть. Выйдет обязательно.

— Хрен тебе!

— По-хорошему не хотим?

Кто выстрелил первым, Настя заметить не успела.

— Мам, — вскрикнула она и отскочила от окна.

Только потом увидела, как Марго грузно повалилась на пол, а из-под ее головы растекается лужица красного цвета. Закусив кулак, Настя выбежала из комнаты, но в холле уже были слышны тяжелые быстрые шаги. Она спряталась в стенном шкафу, оставив узкую щель, в которую было видно вбегающих в дом убийц. Один, второй, третий, тот, который назвался Заксом, еще один, и еще, и еще…

— Живо мне его найти! — заорал Закс. — И чтоб пальцем никто эту тварь не тронул — мой!

На его крик никто не отозвался, только разбежались по комнатам. Насте оставалось лишь сильнее вжаться в шкаф, но оторвать взгляда от красивого лица человека, который пришел, чтобы убить ее, она не могла.

— Ах ты щенок! — вылетел из кабинета Горин, направляя на Закса револьвер. — Весь в своего папашу-мудака.