Элизабет почувствовала приступ тошноты. Определенно эта женщина говорила о каком-то другом мужчине! Элизабет уже готова была допустить возможность путаницы с похожими людьми и с названием дома доктора Хайтауэра, как вдруг в гостиную вбежала безупречно одетая маленькая девочка с развевающимися каштановыми локонами. Элизабет пристально посмотрела на шестилетнюю малышку. Именно ее образ был запечатлен на фотографии, которую Фарадей возил с собой. Это была его дочь Моргана.

Когда девочка назвала мамой женщину, утверждавшую, что она жена Фарадея, и когда она увидела обручальное кольцо на ее пальце, засверкавшее в солнечном свете, который струился из окна, Элизабет почувствовала какое-то оцепенение. Она не могла поверить, что Фарадей мог так обманывать ее, что он мог совершить прелюбодеяние. И все же перед ней сидело доказательство этого, а она как ученый никогда не пренебрегала доказательствами.

Ей пришло в голову, что, возможно, эта женщина лгала, но ведь рядом была маленькая девочка, которая звала ее мамой, да и служанка обращалась к ней «миссис Хайтауэр». Наверняка Фарадей заметил бы такой обман. Даже если бы его намеренно сбили с толку.

На Смит-Пике он казался таким простодушным, таким настоящим в проявлении нежности к ней. Элизабет раньше встречала женатых мужчин, которые обманывали ее, но Фарадей не был похож на них.

И он просил ее выйти за него замуж!

Она посмотрела через сводчатое окно, которое выходило на залитое солнцем патио с ярко-сиреневыми и темно-оранжевыми бугенвиллиями. Все вокруг было таким красивым и настоящим и все же походило на какой-то ночной кошмар.

Когда Элизабет снова посмотрела на хозяйку дома и увидела холодно-вежливое выражение ее лица, она почувствовала, что загнана в ловушку. Если эта женщина говорила правду и она действительно была замужем за Фарадеем, кто мог это подтвердить? Но если лгала, по своим каким-то личным причинам, ситуация опять же была недоказуемой. Ни один из вариантов не был выигрышным для Элизабет — по крайней мере пока Фарадей отсутствовал.

— Когда, — начала она говорить, чувствуя, как сердце уходит в пятки, а в животе все сжимается, — когда вы ждете его возвращения?

— Через неделю, — ответила Беттина, отметив про себя, что он должен приехать завтра.

В это мгновение, за застывшей любезной улыбкой, Элизабет увидела на лице миссис Хайтауэр кое-что еще — открытый вызов: «Сразись со мной, и ты еще пожалеешь!»

— Мне нужно идти, — неожиданно сказала Элизабет. Ей захотелось уйти, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать дальше.

— Да, — сказала Беттина, поднимаясь вместе с ней. — Так будет лучше для всех. Я сожалею, что вы обо всем узнали от меня. Но, как я уже говорила, вы не первая.

Искоса Элизабет посмотрела на женщину, которая по возрасту была моложе ее, но продуманная манера поведения опытной светской матроны говорила, что Беттина не жила, а играла какую-то роль.

Элизабет переполняли смутные, сильные эмоции, когда, извинившись за вторжение, она изящно удалилась, довольная тем, что предусмотрительно попросила таксиста ее подождать. Позже, уединившись в своем купе в поезде, а потом в своем кабинете в университете, она будет кричать и плакать, и изливать душу, и пытаться понять, что же произошло. Потом она напишет Фарадею письмо и потребует объяснений.

Когда «Каса-Эсмеральда» осталась позади и вскоре вовсе исчезла из виду, Элизабет подумала о маленькой девочке с большими глазами, чей папа часто не бывал дома. Она представила себе жизнь ребенка в этом ухоженном, тихом доме, который так недружелюбно встретил Элизабет. Она вспомнила холодный тон миссис Хайтауэр, когда она говорила о своем долге перед мужем. И, наконец, вспомнив комментарии миссис Хайтауэр об их отъезде с ребенком на пару недель, когда дом остался бы в полном распоряжении Фарадея, она поняла, что, прибыв раньше и без предварительного уведомления, она невольно стала причиной драмы, в которой она не намеревалась принимать участия.

Вековая драма, думала она, изобилующая недомолвками и обманом, амбициями, чувством собственности и ревностью. «Если я ввяжусь в драку, — спрашивала она себя, когда такси на полной скорости проехало по тенистой аллее величественных финиковых пальм, — если я буду бороться за право на Фарадея, за мое право любить его, какие разрушительные последствия это может за собой повлечь?»

А что, если он в самом деле женат?

Элизабет удалялась от дома Фарадея. В ее мыслях была такая путаница, а в груди такая острая боль, которая, как она понимала, теперь никогда не пройдет. Слезы застыли в ее глазах — если все, что сказала эта женщина, правда, то, как же ей дальше жить?

Но что, если все это ложь?

Первый раз в жизни доктор Элизабет Делафилд, организатор исследовательской группы, хладнокровная и рассудительная, контролировавшая практически любую ситуацию, не знала, что ей делать.


Беттина, наблюдая, как отъезжает такси с той женщиной, гордилась сообразительностью. Она и подумать не могла, что гость, которого пригласил к ним в дом Фарадей, — женщина! И не обычная женщина. Беттина сразу почувствовала в ней вымогательницу.

Она вздохнула. В ее список добавилась еще одна обязанность — защищать ее свояка от хитростей каждой корыстолюбивой потаскушки, на которой он однажды задержал свой взгляд.

— Мама?

Моргана усиленно дергала ее за юбку. Верхняя губа шестилетней девочки была испачкана кремом, но Беттина была не в том настроении, чтобы читать ей морали. Она наклонилась к девочке и сказала:

— Моргана, ты знаешь, кто была та леди, что только что ушла? Она хотела работать у нас экономкой. Но я не думаю, что она справится.

Три дня провел Фарадей в Баннинге, но зато он нашел великолепный туалетный столик для спальни Элизабет Он распорядился, чтобы его доставили в повозке, запряженной мулами, и установили до ее прибытия.

Но день их встречи наступил и закончился, а она так и не появилась. Фарадей отправился на железнодорожную станцию узнать, не приезжала ли одна леди, которая спрашивала, как добраться до поместья «Каса-Эсмеральда». Никто не приезжал. Он послал телеграмму в «Харвей-Хаус», в Барстоу, чтобы узнать, где группа профессора Делафилд. В ответе говорилось, что профессор Делафилд и ее группа уехали из Барстоу девять дней назад.

Беттина сказала, что во время его поездки в дом приходили лишь женщины, которых она отбирала на должность экономки. Фарадей запаниковал. Известив свояченицу, что у него срочные дела на севере, Фарадей первым же поездом уехал в Барстоу. Там он снова нанял лошадей и отправился к древнему соленому озеру, которое высохло тысячу лет назад, но там не обнаружил никаких следов Элизабет и ее лагеря.

Спрыгнув на землю, он сбросил шляпу, подставил голову ветру и закричал:

— Моя любовь, где ты?

Как безумный он рыдал от горя. Ранена ли она? Или она больна? Когда он вернулся в поместье, он вел себя как одержимый и просто сходил с ума от беспокойства. Он послал срочную телеграмму в университет, где Элизабет преподавала, но не получил никакого ответа. Он послал еще одну — заведующему кафедрой и в ней выразил свое беспокойство и тревогу. Ее коллега написал ему, что с доктором Делафилд не произошло никаких несчастий, она вернулась в университет и преподает своим студентам.

Потрясенный Фарадей, не отрывая взгляда, смотрел на письмо. Он ничего не чувствовал. Он даже не дышал.

«Доктор Делафилд чувствует себя отлично, и она снова читает лекции в университете».

Фарадей написал Элизабет длинное, страстное письмо, где он спрашивал ее, что случилось, умолял вернуться в Калифорнию. Когда он не получил ответа, он написал второе, потом третье письмо, и в каждом он просил объяснений. Снова не получив от нее ответа, он наконец осознал, что Элизабет отвергла его, хотя он и не знал почему.

Фарадей погрузился в депрессию. Почему она отвернулась от него? Неужели он был просто очередным развлечением для нее? Женщина, которая курит и носит брюки, играет с мужчиной, чтобы отомстить всем мужчинам, которые играют с женщинами? Голова шла кругом, было больно, обидно, грустно, а потом он просто рассердился.

Фарадей решил сесть на поезд и отправиться в Нью-Йорк, но Беттина напомнила ему, что он несет ответственность за свою дочь и за нее тоже. Расстроенный Фарадей уединился в саду «Каса-Эсмеральды», угрюмо размышляя над цветными набросками, которые он сделал в пустыне, пока однажды малышка Моргана не забралась к нему на колени и, обняв его за шею, не спросила, почему он такой грустный. Он прижал ее к себе, погрузив свое лицо в ее каштановые локоны, а затем показал ей рисунки Пуэбло-Бонито, хоганов навахов и пуэбло хопи.

Греясь на солнышке в испанском патио и держа на коленях свою дочь, он показывал ей рисунок, который он нарисовал на вершине столовой горы, в доме одного индейца-хопи.

— Этот танец — мольба о дожде. Знаешь, ангелочек, хопи верят, что змеи — их братья, которые спускаются в потусторонний мир и просят своих предков о дожде. Вот эти люди, которые торжественно ходят вокруг площади и распевают молитвы, — жрецы змей.

Моргана задумчиво рассматривала на рисунке тринадцать фигур. На них были скудные лоскутья ткани, длинные бахромчатые юбки, мокасины и головные уборы из красно-коричневых перьев. Некоторые из жрецов несли во рту живых змей, другие несли их в руках, а у двух танцоров руки были переплетены змеями.

— Я был одним из последних белых людей, который воочию наблюдал этот ритуал, — сказал Фарадей. — Индейцам не разрешают его больше проводить. Теперь он объявлен незаконным.

— Как это «объявлен незаконным»?

— Это означает, ангелочек, что у них нет разрешения его проводить. Правительство не разрешает местным индейцам исполнять их ритуальные танцы.

— Почему?

Он почесал подбородок. Как это объяснить?

— Они думают, что если они запретят индейцам проводить их традиционные ритуалы, то индейцы станут похожими на белых людей.

Фарадей задал такой же вопрос Джону Уилеру, тот с отвращением ответил:

— Тогда это был способ остановить восстания, а теперь это политика. Запрети им их традиции — и ты сделаешь из них «послушных овец».

Фарадей подумал о том, что придет время, когда танец змей полностью исчезнет из памяти человечества. Был ли этот рисунок последним упоминанием об исчезающей традиции? Жаль, что он не мог запечатлеть много таких событий. Он по-прежнему жалел, что не зарисовал тот ритуал в навахском хогане.

Фарадей снова подумал об Элизабет и ее страстном увлечении фотографировать местные наскальные рисунки. «Мы с тобой создадим замечательную исследовательскую команду, Фарадей». Боль снова пронзила его сердце, и он знал, что так будет всякий раз, когда он будет вспоминать ее. Если бы только они могли осуществить их мечту работать вместе, собирать антропологические находки и хранить их между обложками книг.

Фарадей перевернул рисунок, под ним обнаружился еще один — женщина из племени хопи молола зерно. И тут его осенило, что он уже начал работу, о которой они с Элизабет мечтали. Месяцы, проведенные с Джоном Уилером, не прошли даром — Фарадей создал богатую и яркую коллекцию рисунков, воспроизводивших индейские традиции, которые уже исчезали на Западе. Несмотря на боль расставания с Элизабет, он вдруг почувствовал то прежнее волнение, которое посещало его на Смит-Пике. Захотелось продолжать работу, путешествовать по стране с альбомом для набросков и сохранять последние остатки культуры исчезающего народа.

Увлеченный этой идеей, Фарадей раскрыл новый рисунок из его коллекции: портрет девушки, которую он называл «тыквенный цветок». Он посмотрел в ее миндалевидные глаза, потом на ее спелые губы, как будто ждал, что сейчас она заговорит.

— Что это, папочка? — спросила Моргана, указав на три вертикальные линии на лбу девушки.

— Это называется татуировка, ангелочек. Индейцы режут кожу и втирают в нее чернила.

— Зачем?

— Я думаю, так они отмечают, кто к какому племени принадлежит.

Моргана долго рассматривала татуировку, а потом спросила:

— А мы принадлежим к какому-нибудь племени, папочка?

— Я не знаю, ангелочек, — ответил он, подумав о снобистском семействе Хайтауэр и о том, как бы им понравилось слово «племя».

Моргана не могла отвести глаз от татуировки. Хотя она и не знала, что такое племя, но решила, что это, наверное, здорово принадлежать к какому-нибудь племени.

— А где эта девушка живет?

— Ты помнишь развалины, которые мы исследовали в прошлом году? Там я показывал тебе очень древние комнаты, где много веков назад жили люди.

Она кивнула, едва припоминая разрушенные стены и громадные каменные глыбы, но зато она хорошо помнила разноцветных ящериц, переливающихся на солнце всеми цветами радуги.