Краем глаза она оглядела гостиную — трупов не было, но на полу ещё остались очерченные мелом силуэты лежащих фигур.

— Раз уж мы ответили на ваши вопросы, — приветливо продолжала Наташа, — может, вы ответите и на наши: что вы делаете в квартире Головиных в такое позднее время? Судя по лицу хозяйки, вы — не долгожданные гости и не добрые друзья.

Майор удивленно воззрился на нее, словно она сморозила неслыханную глупость. Как видно, он не привык, чтобы гражданские лица говорили с ним в подобном тоне.

— Мы ответим на этот ваш вопрос, хотя вовсе не обязаны, — сказал майор с нехорошей ухмылкой. — В этой квартире произошло убийство, и мы как раз беседовали с хозяйкой о том, как это случилось.

— То есть вы хотите сказать, что она была очевидцем этого самого убийства? — подал голос Борис.

— Пока мы этого не знаем, — нехотя ответил майор, — потому что гражданка Головина все категорически отрицает.

— Но на всякий случай вы уже называете её гражданкой, а не товарищем, — утвердительно проговорил Бессонов.

Майор, похоже, разозлился.

— А вот об этом вас никто не спрашивает, товарищ как-Вас-там! — зло выдохнул он.

— Вам, конечно, виднее, — пожал плечами Борис, — но со стороны это смотрится не очень хорошо: двое мужчин-офицеров насели на бедную женщину, которая, судя по всему, от волнения еле держится, чтобы не упасть в обморок.

— Судя по всему, — хмыкнул капитан, — Катерина Остаповна не из слабеньких, а о таком буржуйском понятии, как обморок, даже не подозревает!.. Кстати, а где вы были приблизительно с семи до девяти часов вечера?

— Сначала ужинали, потом пили чай с тортом, — охотно пояснила Наташа.

— Конечно, одни, — съехидничал капитан.

— Нет, зачем же, — мягко пояснил Борис. — Вместе с нами была… родственница моей жены и моя падчерица.

На лице офицеров отразилось разочарование. Но в глазах майора по-прежнему сквозило недоверие.

— Все-таки ваш приход… Слишком уж нетипичен он для людей, которые только поженились. Насколько я знаю, в такой день люди стараются быть наедине, а не тащиться в гости даже к самым близким друзьям!

— Вы нас в чем-то подозреваете? — поинтересовалась Наташа.

— Пока нет, — нехотя откликнулся майор.

— Но если я могу чем-нибудь вам помочь… — доброжелательно предложила Наташа. — Мы дружим с Катериной Остаповной уже много лет, и я хорошо знала её погибшего мужа, майора НКВД Дмитрия Гапоненко, который, насколько я осведомлена, был на хорошем счету в вашем ведомстве.

В глазах капитана отразилось легкое недоумение, а майор нехотя кивнул. Два чувства боролись в нем: одно — не глядя ни на какие-то там заслуги погибших мужей — обвинить во всем эту гражданку Головину и закрыть дело. Очень неприятное дело. В противном случае, получалось, что убили друг друга подполковник НКВД и внедренная к нему в семью агент Политуправления! Кого-то из них тогда надо объявлять замаскировавшимся врагом.

Если Головина — тогда надо перешерстить весь его исследовательский центр, потому что в таком случае именно там надо искать преступную группу. Но в центре у НКВД немалые интересы, и майор догадывался, что коллеги станут сопротивляться, ежели он попытается бросить тень на коллектив ученых, которые работают для будущего славных органов.

Если объявлять врагом Азалию Степаненко, агента по кличке Снежинка — некий полковник НКВД развлекался таким образом, давая своим бойцам невидимого фронта столь нелепые клички, в которые он, впрочем, вкладывал какой-то свой особый смысл — придется вступать в конфликт с этим самым полковником…

Тут к майору пришла мысль, как доказать, что агент Снежинка была двойным агентом — самого полковника и одной из вражеских разведок, какой, уточнится в процессе расследования — и этим убить сразу двух зайцев, потому что таким образом можно бросить тень на строптивого полковника, который в последнее время слишком много о себе возомнил.

Если уж на то пошло, Головина и впрямь еле держалась на ногах: в лице ни кровинки, на лбу испарина. Еще бы, уйти ненадолго, а вернувшись домой, найти сразу два трупа… Он даже вдруг пожалел эту женщину, а пожалев, обратил внимание на то, что она очень хороша, хоть и не молоденькая, но красота подлинная, зрелая, и мысль об этом напомнила майору время, когда была ещё жива его жена, и он знал, что такое семейное счастье…

— Нам пора, — произнес он, поднимаясь.

Его подчиненный, не подозревавший о мыслях майора, замешкался и уточнил:

— Гражданка Головина поедет с нами?

— Товарищ Головина останется дома, — неожиданно доброжелательно проговорил тот и добавил. — Если нам понадобятся какие-нибудь подробности, Катерину Остаповну можно будет вызвать повесткой.

Он направился к выходу, уводя остальных своих коллег за собой.

— Теперь я, пожалуй, поверю, что ты — колдунья, — сказал Борис, когда они трое несколько пришли в себя.

— Но я ничего такого не делала, — пожала плечами Наташа, — все получилось будто само собой.

— Как же так? — не могла поверить и Катерина. — Значит, они меня не арестовали. Но я ведь чуть было не призналась. Уже открыла рот, чтобы все сказать, но тут вы позвонили в дверь… Кажется, и я поверю Борису: ты настоящая колдунья!

— Если здесь и произошло чудо, то я не имею к этому никакого отношения! — продолжала настаивать Наташа, которая не хотела слушать в свой адрес похвалы за то, чего она не совершала. — Почти никакого. Я только объяснила этому майору, какая Катюша хорошая. Мысленно.

— Ну и ну! — покачал головой Борис. — Вот уж не думал, что стану свидетелем такого события! Но сейчас, наверное, будет лучше, если Катя пойдет с нами. Пусть сегодня она переночует у нас.

— Что вы, как я могу! — запротестовала Катерина. — Лучше я поеду к отцу. Там мои сыновья, а вы сегодня только поженились… Навязалась на вашу голову!

— Даже и не думай! — поддержала мужа Наташа. — Нам ещё надо поразмыслить, что делать дальше. Кажется, Борис прав: из страны нужно уезжать.

— Я об этом и говорил, — обрадовался тот. — Завтра же попрошу ускорить мой перевод в Туркмению.

— В Туркмению? — удивилась Катерина.

— Именно, — кивнула Наташа, — и, по-моему, тебе с сыновьями лучше поехать с нами.

Катя рассеянно кивнула, соглашаясь с ней. Видимо, сейчас она согласилась бы на все, лишь бы уехать куда-нибудь со своими детьми, где перед нею не будет маячить призрак ареста. И где каждая мелочь не будет напоминать ей о том преступлении, которое она совершила во имя… дружбы? Своей погибшей любви? С этим ещё предстояло разобраться, а теперь она безропотно позволила друзьям увести себя из квартиры, которую прежде так любила и считала самой надежной своей крепостью.

Катерину положили в комнате с Олей и Авророй. Гостья упорно хотела лечь на раскладушку, но Оля, которую она порой шутливо называла невестушкой, воспротивилась:

— Тетя Катя, вам нужно отдохнуть! А какой отдых на раскладушке? Только намучаетесь.

— А тебе завтра в школу, ты, выходит, тоже не выспишься.

В ответ на её слова Аврора насмешливо фыркнула:

— Наша Олька могла бы заснуть и стоя, не то что на раскладушке. Да и нервы у девчонки — не чета вашим. Ложитесь на кровать, никому от этого хуже не будет!

Наташа выждала, пока её домочадцы заснут, тихонько пробралась в их комнату и села на постель к Катерине.

— Не спишь?

— Как тут уснешь? — пожаловалась та.

— Вот видишь, пришла пора мне показать, что я могу, как знахарка, — улыбнулась Наташа. — Закрой глаза и вспомни что-нибудь хорошее, теплое…

— Как мы с Пашкой и Севой отдыхали в Крыму.

— Пусть будет так. Вспомни море, солнце, пляж, — она поднесла к глазам подруги ладонь и прошептала. — Как хорошо тебе на море. Легко и ясно, ничего тебя не мучает…

Через минуту Катерина крепко спала.

— Колдовать ходила? — встретил её вопросом Борис.

— Ходила, — вздохнула Наташа. — Что еще я могу для неё сделать, как не дать временное забытье. Если хочешь знать, она нас с тобой защищала.

— Как это? — удивился Борис, которому Наташа просто не успела все рассказать.

И она поведала ему все. С самого начала.

— Отважная женщина, — задумчиво проговорил он. — Хотел бы и я иметь такого преданного друга.

— Если ты согласен иметь их в лице женщин, то как минимум троих ты уже получил, — пошутила Наташа.

— А третий-то кто? — не сразу понял он.

— Олька, кто же еще!

А ночью Наташе приснился сон. Кажется, она уже привыкла, что ей снятся странные сны, только на этот раз сон был не о ней и даже не о её необычных предках.

Вначале она увидела совершенно чужих людей и не где-нибудь, а в большой крестьянской избе, в которой — она в том была совершенно уверена никогда прежде не бывала.

Хотя нет, лицо одной участницы разворачивающихся во сне событий было ей знакомо: Таня Поплавская. Она сидела за столом вместе с какими-то мужчиной, женщиной, четырьмя детьми, среди которых Наташа узнала и Варвару, дочь Поплавских.

На лицах сидящих был написан страх, потому что ворвавшиеся в избу люди в полушубках и кожанках со звездами на шапках что-то им кричали, а один, самый нервный, подскочил к плите и опрокинул стоявший на ней чугунок с какой-то похлебкой.

Тут из-за стола поднялся кряжистый мужчина — Наташа вгляделась в его лицо и поняла, что он ещё совсем молодой, просто усы и борода делали его старше. Так вот, мужчина поднялся и сказал что-то людям, ворвавшимся в избу. Наверняка, неприятное, потому что один из ворвавшихся, мужик в кожанке, ударил его прикладом в лицо, и мужчина упал, заливаясь кровью. И тут в её сне, будто в фильме, на полную громкость включился звук, и Наташе в уши ударил истошный женский и детский визг…

Она чуть сама не закричала, но проснулась и, понимая, что это происходило во сне, не будя спавшего рядом Бориса, осторожно сползла с кровати. Прихватив висевшую на стуле шаль, Наташа укуталась ею и пошла на кухню.

Спать больше не хотелось. Было пять часов утра, рассвет ещё и не начинался; она уткнулась лбом в затянутое инеем оконное стекло кухни и задумалась. Кажется, семейство Яна Поплавского оказалось не в лучшей ситуации. Он хотел уберечь их от преследований НКВД, а бедные его женщины попали в другой переплет, ничуть не менее опасный…

"Ян! — чуть не закричала она в темноту. — Ян! Что же мне делать?! С твоей семьей плохо, а я не знаю, как им помочь…"

И вдруг услышала издалека — или ей показалось? — как мужской голос, она даже не поняла, чей, сказал: "Попробуй сделать что-нибудь. Кроме тебя этого никто не сумеет".

Наташе хотелось зароптать: почему вдруг на неё так много свалилось? Она только завела свою семью, у неё только начался медовый месяц, у Кати такие проблемы, а теперь ещё и ЭТО. И устыдилась. Неужели Ян стал бы раздумывать, что да как, если бы семья Наташи попала в беду?!

И представила себе, что сказала бы ей Любава: "Ты и так слишком долго спала, вместо того чтобы жить полнокровной жизнью!" Ей показалось или в голове у неё действительно кто-то хмыкнул, вроде: "Взялась за ум!"

Но думать о помощи попавшей в беду семье Поплавских — это одно, а вот действенная помощь — совсем другое. Наверное, все-таки для начала надо разобраться со своими проблемами.

Тихо отворилась дверь на кухню, и вошла Катерина. Несмотря на перенесенные волнения, выглядела она хорошо, только некая затравленность плескалась в глазах.

— Поспала хоть немножко? — спросила её Наташа.

— Спала, как младенец, даже странно, — с расстановкой проговорила Катя. — Никто из убиенных во сне не являлся и пальцем не грозил…

Наташа понимала, что Катерина сама себя растравляет, будто хочет наказать за то, что не испытывает ужаса перед содеянным. Ей кажется это ненормальным, она подозревает в себе не женщину, а чудовище, и от таких размышлений находится на грани психического срыва. Потому Наташа её просто спросила:

— У тебя был выбор?

— Они не оставили мне выбора, — мрачно отозвалась та, и Наташа подумала, что если она не убедит Катю посмотреть на случившееся другими глазами, подруга до конца жизни будет себя изводить и окончательно лишится покоя.

— Ты согласна поехать с нами в Туркмению? — спросила она, чтобы хоть ненадолго увести мысли Катерины от её несчастья.

— Вначале я должна похоронить мужа, — напряженно ответила та и вдруг разрыдалась. — Что я скажу Севке? Что собственными руками лишила его отца?

— Ты скажешь, что его отец погиб от руки врага, который пробрался в ваш дом под видом близкого человека, — суровей, чем хотелось бы, сказала Наташа. — Я не хотела тебе говорить, но несколько раз нечаянно подслушала его мысли. Он постоянно думал о том, как ему выслужиться перед органами, и, видимо, он спокойно препроводил бы тебя в лагерь на веки вечные, ничуть не угрызаясь сомнениями насчет этичности своего поступка…