Лариса Шкатула - Последняя аристократка

— Значит, ты все знаешь?

— Да уж, не лаптем щи хлебаем… Ты мне напоминаешь птенца, которому дали родительские крылья, а летать не научили.

— Наверное, кое-чему научили, раз ты так лихо лопатой машешь.

— Что ты теперь думаешь делать? — он бережно взял сверток и опустил в вырытую яму. — Прощай, Танечка, извини, что больше ничего для тебя сделать не могу… Ты над нею молитву прочтешь или мне?

— Я прочту, — прошептала Наташа, потому что сухие рыдания перехватили ей горло.

Когда они вернулись в избу, Петр усадил Наташу на лавку и почти приказал:

— Сиди, набирайся сил. Я тебя позову, когда понадобишься.

Он полез в свой мешок с травами и уверенно стал смешивать их, в отличие от Наташи вовсе не нюхая. Поставил на плиту чугунок, подбросил в печь поленьев — теперь доски шли уже со стены сарая, собачья будка вся сгорела — и подошел к лежащей без движения Варе.

— Освободи-ка мне стол, — обернулся он к Наташе, и она захлопотала.

Петр положил на стол девочку, и Наташа мимоходом подумала: "Как в моем сне". Но все же спросила.

— А другие дети?

— Их я уже осмотрел, у них дела получше, а с Варей ты мне поможешь. Только уговор: я буду считать твой пульс и когда скажу, хватит, ты немедленно прекратишь свое воздействие на девочку. Договорились?

— Договорились, — кивнула изумленная Наташа.

Он взял её за запястье и велел:

— Приступай!

Как бы то ни было, его лидерство она восприняла с радостью. Теперь Наташа была не одна. И уже не надо было думать, делать что-то или нет, и если делать, то как? Возможно, и Петр точно не знал, но интуиция врача у него была развита великолепно…

Теперь она даже почувствовала некоторую неуверенность, какую ощущает студент на экзамене у профессора, пусть и ответ на билет ему известен. До сих пор она применяла свой дар, особенно не задумываясь, так ли она это делает? А у Петра она вдруг робко спросила:

— Откуда начинать?

— С головы, — уверенно ответил он, как будто работал с нею в паре не первый год и её вопрос вовсе не застал его врасплох.

Она простерла над лежащей девочкой ладони и сосредоточилась. И приготовилась к ощущению, как из неё медленно уходят силы, она ослабевает, но услышала окрик Алексеева.

— Достаточно.

Наташа тотчас послушно убрала руки и взглянула на Варю. Она что-то делала не так? Но нет, на щеках девочки проступил румянец, а чернота из-под глаз исчезла. И перевела взгляд на Петра — в его глазах светилось восхищение.

— Попей-ка, — врач сунул ей в руки чашку с заваренным настоем своих трав, и Наташа жадно припала к напитку.

Против ожидания, она не только не потеряла сознания, но и почти не обессилела. Травяной же чай почти полностью восстановил её силы. Значит, и народная медицина кое-что может?

Насколько легче ей работалось под присмотром врача! Если её воздействия на человека нужно было так немного, выходит, она от незнания попросту неэкономно расходовала свою силу…

— Ох, недаром народ испокон веку называл это ведьмачеством. Умом твое действо осмыслить трудно. Косным умом, — сказал он задумчиво. — Наверное, сам бы не увидел, на себе не почувствовал, так и относился бы, как к красивой легенде… Но представь, сколь совершенен будет человек в будущем. В таких, как ты, наше предполагаемое совершенство лишь проступает, как будто из густого тумана выглядывает знакомый образ.

— О чем ты говоришь? — не поняла Наташа. — При чем здесь будущее человечества?

— А ты уж подумала, что особая, богом избранная?

— Хотелось бы так считать, — смущенно призналась она.

Выражение его лица — недалекого сельского мужичка — оказалось обманчивым, стоило лишь внимательно вглядеться в его умные проницательные глаза.

— Я имел в виду то, что возможности своего организма, заложенные в него природой, человек не использует и наполовину. Это оттого, что мы не знаем, как это делать. Думаю, иначе такое было бы по силам каждому…

— Хочешь сказать, и ты бы так смог? — ехидно поинтересовалась уязвленная Наташа.

Она и вправду до сей поры считала себя если и не избранной, то от других людей отличающейся.

— Наверное, смог бы, — спокойно ответил он, — да времени у нас нет, чтобы спокойно изучить этот метод.

— Пить, — тихо прошептала Варя.

Наташа поднесла к её губам чашку, из которой только что пила сама.

— Горький, — пожаловалась девочка, и голос её больше не был голосом тяжелобольной.

— Зато полезный, — строго сказал Петр.

— Дядя Петя, — Варя повернула к нему голову, — а где моя мама?

— Ей пришлось уехать, — буркнул он, отводя взгляд.

Он поднял девочку на руки и переложил на лавку, на которой прежде лежал сам. Она тут же опять уснула.

На остальных детей Наташе пришлось затратить совсем немного сил, так что она почти не почувствовала усталости.

— Им нужно меньше твоей энергии, оттого что их организм сам подключился к выздоровлению, — пояснил Петр в ответ на её протесты. — Нет необходимости тебе работать на износ. Побереги силы для дороги.

— Для какой дороги? — опять не поняла она.

— Думаю, скоро нам придется отсюда уезжать.

— Уходить, — решила уточнить Наташа.

— Пешком мы далеко не уйдем, — упрямо сказал он.

— Да где же это мы раздобудем транспорт? — рассердилась она. — В селе не осталось даже кошек и собак, неужели может найтись хотя бы одна лошадь.

Петр ответил не сразу. Он напряженно размышлял о чем-то, потирая пальцы.

— Если не возражаешь, этим вопросом я займусь сам, — наконец сказал он.

Аполлон подписывал бумаги и что-то тихонько напевал, а так как слуха он был лишен начисто, то не слыша слов, нельзя было догадаться, что это за песня. Правда, Аренский и не пытался гадать, он думал о том, как бы поделикатнее завести с товарищем разговор на довольно щекотливую тему: о кознях, которые пыталась строить против Ковалева его гражданская жена.

— Ты будто повеселел, — сказал ему Арнольд как бы между прочим.

— Юлия выздоравливает! — ответил майор.

— Я за тебя рад… Значит, Поплавский ей больше не нужен?

— Как так, не нужен? — Аполлон повернулся к нему вместе со стулом. — Я не сказал, выздоровела, а сказал, выздоравливает. Разницу ущучил?

— Ущучил. А как она к тебе относится?.. То есть я хотел сказать, у вас все нормально? — последнюю фразу он произнес уже скороговоркой, заметив как сразу напряглось лицо Аполлона. — Ну, чего ты стойку-то сделал? Нельзя поинтересоваться, как друг живет? Ты же меня спрашиваешь…

— Или мне показалось, или в твоих словах что-то прозвучало, не понял: то ли жалость, то ли осторожность. Как будто ты и предупредить хочешь, и обидеть боишься…

Арнольд в который раз про себя подивился прямо-таки звериному чутью Аполлона. Виолетту ему удавалось обманывать, если он не хотел её зря тревожить, или что-то рассказывать. Она спрашивала, что случилось, он отвечал, ничего, на том расспросы и кончались.

Аполлон же мог вывернуть его наизнанку. Так что приходилось ему рассказывать то, чего и не собирался. Но сегодня Арнольд решил все-таки попытаться обойти его извечную настороженность. Как говорится, и капитал приобрести, и невинность соблюсти.

— Тебя не обманешь, — широко улыбнулся он. — А настороженность у меня такого сорта, что ежели ты не в духе, я со своей просьбой и приставать к тебе не стану.

— Что же это за просьба такая?

— А такая, что хочется мне в отпуск пойти…

— Отпуск? Какой отпуск? Я не знаю такого слова!

Лицо майора вроде никаких эмоций не выражало, но Аренский достаточно его знал, чтобы пропустить некий промелькнувший в глазах начальника и друга огонек.

— Понятное дело. Устал. Семейная жизнь кого хочешь утомит: где был, что делал, почему задержался… А на время твоего отпуска скрипачка пусть с Растопчиной живет или её в лагерь вернуть?

Умел товарищ майор ткнуть в самое уязвимое место. Он внимательно следил за реакцией Арнольда и хмуро сказал:

— Профессор мне все про какую-то логику талдычит, а я по твоему лицу и так вижу: ты мне хотел сказать вовсе не про отпуск. Это ты уже по ходу дела придумал!

— Но как ты определил… — даже растерялся Арнольд.

Аполлон расхохотался.

— Зеленый ты еще, Алька, супротив меня! И в университете тебя обучали, и главный жрец натаскивал, а то, что жизнь в меня вбила, никакой теорией не взять… Что же ты, друг ситный, знаешь про мою жизнь такого, чего я не знаю?

— Видишь ли, я это не наверняка знаю, так что вполне могу ошибиться…

— Говори! Что ты как девица невинная в борделе!

— Не торопи меня, я и сам собьюсь… Обещай не злиться, я вовсе не хочу невиновного под удар подставлять.

— Скажите, какие нежности при нашей бедности!

— Видишь, я ещё ничего не сказал, а ты уже рычишь!

— Не будешь тут рычать, когда… Когда комиссия приезжала и меня дома не было, ты что-то заметил?..

— Хуже.

— Хуже?! Что может быть хуже?

— Это началось ещё при тебе. В общем, я надеюсь, тебе удастся сохранить хладнокровие. Честно говоря, я кое-что подслушал. Но меня беспокоит, что я мог это и неправильно истолковать…

— Аренский, не тяни кота за хвост!

— В общем, Юлия разговаривала с этим врачом… не так, как должна разговаривать замужняя женщина.

— А почему ты мне об этом сразу не сказал?

— Не придирайся, я говорю сразу. Почти… Интересно, что бы ты чувствовал на моем месте, зная, что у друга любовь?

— Если бы я знал, что друга обманывают…

— Погоди, об обмане пока нет речи. Это был всего лишь разговор.

— Всего лишь?!

Аполлон вскочил и потянул с вешалки шинель.

— Сейчас я пойду и выясню, что это был за разговор…

— Погоди! — Арнольд чуть ли не ухватил товарища за полу шинели. — Что ты выяснишь? Не пойман — не вор.

— Значит, ты предлагаешь её ловить, когда она уже украдет?

— Ей-богу, ты как будто не в следственной части работаешь. С другими был такой умный, такие ловушки расставлял… Да она от всего отопрется! Скажет, показалось этому Аренскому, а потом и меня со свету сживет!

— Как же это она без моей помощи тебя сживет?

— Не волнуйся, с твоей и сживет. Скажет что-нибудь вроде: этот Аренский и сам ко мне пристает. В любую минуту, как тебя поблизости нет… Да мало ли что ей придет в голову…

— А ты почему насчет Поплавского интересовался? Хотел просто его от Юлии убрать?

— Да нет, — пожал плечами Арнольд. — Меня начальник культчасти про него спрашивал. У него жена что-то хворает, вот он и просил с тобой поговорить.

— Скажи культурнику, пусть берет врача на сегодня. А моей женушке поскучать придется. Тем более что она его уколов боится!

Аполлон мрачно хохотнул. Некоторое время в воздухе почти материально висело напряжение. Арнольд ерзал на стуле и вздыхал. Потом наконец решился.

— Видишь ли, проницательный ты наш, я ведь опять тебе не все сказал. Списываю это на твое волнение. Ты же не можешь в такой ситуации быть холодным, как лед…

Получилось у него грубовато, но Аренский, как оказалось, привык к Аполлону и не только чувствовал к нему особое расположение, но и понимал, как тот страдает и пытался по-своему смягчить удар.

— Вытаскивай из-за пазухи свой очередной камень! — махнул тот рукой.

— Ну зачем ты так! — Арнольд даже обиделся. — Просто я хотел сам: пообещать, а потом тянуть резину, сколько смогу. Глядишь, у неё надобность и отпадет…

— Та-ак, и что она у тебя ещё просила? Или требовала.

Он понял, что разговор продолжается о Юлии.

А сегодня возлюбленная Ковалева подкараулила Арнольда перед работой он никогда не мог прийти на службу раньше Аполлона — и поманила пальцем. Она стояла на пороге их дома и не хотела выходить и разговаривать с ним на ветру. Холодно ей, видите ли, было.

И сказала ему без всякой там преамбулы.

— Мне нужен пистолет.

— Вороны донимают? — неловко отшутился он. — Или крысы заели?

— Крыса, — холодно ответила она. — Одна, но большая, спасу от неё нет.

— Что ж ты у мужа не попросишь? Он тебе не то что пистолет, пулемет достанет!

— И, если ты помнишь прошлый наш разговор, муж не должен об этом знать. Ни в коем случае!

Представление о собственном всемогуществе у Юлии были какие-то детские. Она считала, что стоит ей только захотеть, и все станут плясать под её дудку, а уж Аренского она вообще держит на крючке. Он подумал с усмешкой: "Тоже мне, интриганка королевских кровей!" И воспринял её просьбу, как очередной каприз. Но теперь, рассказывая об этом Аполлону, вдруг представил, как такую "игрушку" Юлия могла применить…