Лариса Шкатула - Последняя аристократка

— Раздевайся. Телогрейку сюда брось. Не дай бог, на хозяйскую шинель вши переползут… Тебе шприц кипятить нужно?

И голос Поплавского:

— Не знаю. Посмотрю, как она себя чувствует, может, и без укола обойдемся.

— Тогда поднимайся, я тебя в коридоре подожду. Мне ребята из Москвы газеты прислали. Просмотрю.

— Повезло тебе!

— Может, и тебе сегодня повезет.

— А вот это навряд ли.

И послышались шаги поднимающегося по лестнице врача. Открылась дверь. И прямо в уши ударил томный голос Юлии:

— Я-а-нек! А я уже заждалась. Тебя ко мне не пускали?..

Почему она с ним так разговаривает? Неужели за два раза, что они виделись, между ними возникли такие панибратские отношения?

— Что ты придумала на этот раз: тебе лучше, хуже или ещё какая болезнь обнаружилась?

— Можно подумать, тебе неприятно сюда приходить.

— Не все ли равно, куда ходить под конвоем!

— Ага, понял теперь, что такое неволя! А ведь ещё на лесозаготовки тебя не отправляли, урки с тобой разборки не проводили.

— Почему не проводили? Было дело…

— Как же так? А если бы они тебя покалечили? Почему ты мне не сказал? Тебя перевели бы куда-нибудь в безопасное место.

— Спасибо за беспокойство, но я сам справился.

— Какое там беспокойство. Оказать услугу старому другу…

Что? Они были знакомы раньше? А почему он узнает об этом только теперь?! Аполлону захотелось вскочить, прибежать наверх и потребовать от Юлии объяснений. Но он удержал себя: чего теперь-то выяснять? Снявши голову, по волосам не плачут.

А Юлия продолжала щебетать.

— Ты так и будешь стоять у двери? Сколько лет прошло, а ты все ещё меня боишься?

— Я не боюсь тебя, Юлия, я лишь хочу знать, что тебе от меня нужно? Только, пожалуйста, без намеков, конкретно…

— Мне кажется, Янек, ты чего-то не понимаешь. Мне от тебя ничего не нужно. Зато от меня ты можешь получить очень многое…

— Я ничего от тебя не хочу.

— Но почему?! Разве я не красива? Помнится, в замке ты называл меня царицей…

— Мне тогда было восемнадцать лет.

— Ах, как это нехорошо, напоминать о моем возрасте.

— Прости, я хотел лишь сказать, что теперь нас разделяет целая жизнь. У меня есть жена, у тебя — любящий муж.

— Любящий — ещё не значит любимый.

— Но это уж не мне решать, кто у тебя любимый. Скажи ему об этом, вернись в лагерь. Насколько я знаю, тебе осталось совсем немного…

— Дурак ты, Поплавский, и всегда был дураком. Тогда, в нашем замке…

— Это был не ваш замок.

— Какая разница! Ты мог познакомиться со своим родным дедом, жить в богатстве и знатности, а вместо этого принял сторону неизвестного тебе Головина. Ты считаешь, он был лучше?

По голосу Поплавского Аполлон понял, что тот взволнован словами Юлии.

— Это правда? Тот мужчина, который назвал меня именем отца, был моим дедом?

— Именно, твоим дедом! Теперь понял, как важно вовремя оказаться на нужной стороне? Ты знаешь Ковалева, этого плюгавого майора, который и майором-то стал потому, что организовал донос на своих товарищей. А сколько смертей на его совести! Неужели ты будешь охранять его честь, вместо того чтобы бежать со мной на свободу?

— Если я соберусь бежать, то уж прости, Юлия, не с тобой.

— Тогда ты умрешь, Ян Поплавский, женщины из рода Беков не прощают оскорблений…

Дальше Аполлон не стал слушать и с пистолетом в руке побежал по лестнице. Он оттолкнул с дороги несколько удивленного Арнольда и уже не думал о том, как грохочут на ступеньках его сапоги.

Ударом ноги он распахнул дверь, и в ту же минуту раздался выстрел. Аполлон не сразу понял, что выстрелили в него, что он ранен, но увидел горящие торжеством и мстительным удовольствием глаза Юлии, её палец, снова и снова давящий на курок, и тоже выстрелил в нее.

Он и не глядя знал, что попал ей точно в сердце.

Весь оставшийся день дотемна Наташа занималась хозяйственными делами. Ко всеобщему удовольствию, "добрые люди" из дома вынесли не все.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло! — как всегда пословицей отметил это Петр.

У энкавэдэшников хватило совести не беспокоить умирающую от голода Аню, которая лежала на сундуке, так что именно в нем Наташа обнаружила чистое белье, кое-какую одежду и солдатские крепкие ботинки Алексеева, в которых он, по его словам, играл свадьбу с Зоей.

Белье она постелила на кровать и теперь уложила туда обеих девочек, а на сундуке собиралась позднее разместиться сама.

Стемнело. Детей уложили спать, хотя непоседа Гриша настолько пришел в себя, что отчаянно протестовал:

— Я уже выспался, — говорил он, поочередно заглядывая в глаза отца и тете Наташе, которая кормила их такой вкусной едой.

А потом стал собираться Петр. В сенях, очевидно, по причине постоянно царящего в них полумрака, те, кто обчистил и дом, и подворье Алексеевых, не смогли докопаться до всех укромных мест. Потому хозяин пошарил в закутке и вынул обернутую мешковиной винтовку.

— Запас беды не чинит! — подмигнул он удивленной Наташе и погладил приклад. — На зайца ходил. Добрая винтовка, хорошо пристреляна… Что ты на меня так смотришь. Тебе не нравятся винтовки?

— Не притворяйся! — рассердилась Наташа. — А то ты не знаешь, почему я так смотрю. Скажи, зачем тебе ружье?

— Лучше пропасть, чем терпеть злую напасть! — сказал он.

— Ты эти свои прибаутки брось! Пропасть он надумал! Собираешься оставить меня одну с детьми? Подумай, Петя, неужели ради мести ты подвергнешь опасности жизни пятерых человек, четверо из которых, в отличие от тебя, не могут за себя постоять?

— С чего ты решила, что ради мести, — будто заколебался он.

— Решила, не решила… Решение-то на поверхности лежит. Я понимаю, ты лежал на лавке, думал, но, выходит, думал не о Зое, а о себе, свою мстительность лелеял… Пойдешь на этот пост, что у входа в село, убьешь двух-трех стражников, а кто-то четвертый расправится с тобой. Думаешь, моих продуктов надолго хватит? Опять детям с голоду помирать?

— Ты упрекнула меня, что я думаю только о себе, — выговорил он после долгого молчания.

— Прости, я ляпнула, не подумав. Я хотела тебя разозлить, сбить с настроя, чтобы ты стал думать и о нас…

— Погоди, не перебивай. Я думал о своем долге перед Зоей и, конечно, о детях. Когда кончится это безумие, — он кивнул на дверь, — они спросят меня: папа, где могила нашей матери? И что я им отвечу? Дети, ваш батька так быстро убегал от чекистов, что не успел и маму похоронить.

— Петя, перестань! — взмолилась Наташа. — Как хочешь, но одного я тебя не отпущу!.. Мы пойдем вместе…

— И погибнем оба.

— Если с тобой что-то случится, мы погибнем все, но вдвоем у нас куда больше шансов выжить. Если ты помнишь, я кое-что могу.

— И отговаривать тебя, конечно, бесполезно?

— Я знала, что ты умный человек, — улыбнулась Наташа.

В сундуке для неё нашлись сапожки Зои, размером чуть больше Наташиного, но зато в них можно было надеть носки. Словом, и её, и Петра удалось экипировать так, что они могли легко двигаться и находиться на морозе без риска замерзнуть.

В темноте село и вовсе казалось вымершим. Скорее всего, так и было: представители власти, по словам Петра, подмели у сельчан все сусеки.

Наташа с Петром как ни старались, не могли идти совсем уж бесшумно снег скрипел под ногами.

И странно, и страшно было не слышать ни одной собаки, которые в доброе время давно залились бы дружным лаем.

— Какое село загубили, — вдруг тихо сказал Алексеев. — Идешь, как по кладбищу. Кругом одни мертвецы. И за что? Нашли врагов! Люди цеплялись за жизнь, как могли… Неужели это и есть обещанное светлое будущее?

Окна сторожки, как её называла теперь про себя Наташа, светились. И когда они подошли совсем близко, то услышали и звуки: из сарая справа от дома отчетливо доносилось лошадиное фырканье.

— А вот и наш транспорт, — опять шепнул Петр.

— Кто ж нам его даст? — спросила Наташа; ей все ещё не верилось, что врач собирается пустить в ход свою пристрелянную на зайцах винтовку.

— Сами возьмем!

Нет, решительности его не только не поубавилось, но и с каждым шагом словно становилось ещё больше.

Они тихонько подкрались к сараю — их шаги, очевидно, заглушались лошадьми, которые шумно возились, уминая корм; его как раз сейчас раздавал им военный в форме сержанта внутренних войск.

Сержант говорил с лошадьми, любовно их оглаживая, и Наташа, повинуясь внезапному порыву милосердия, шепнула Петру:

— Не убивай его!

Наверное, и врач подумал о том же, потому что поднял приклад и… Лошади почувствовали постороннего, завозились, и сержант как раз начал поворачивать голову в сторону двери, когда мощный удар сбил его с ног. И к счастью, лишил сознания.

К счастью, так подумала Наташа, потому что была уверена: если сержант останется при памяти, Петр его добьет.

Вдвоем мужчина и женщина связали упавшего вожжами и сунули в рот кусок его же гимнастерки, который Алексеев с треском оторвал, не затрудняя себя поисками кляпа. А потом взял в руки фонарь, висевший здесь же, на столбе у лошадиного стойла.

— Что ты хочешь посмотреть? — спросила Наташа, впрочем, подозревая ответ.

— Место, где они хоронят убитых, — хрипло отозвался он.

Чекисты не затрудняли себя ни выбором какого-то особого места для захоронения, ни самим захоронением. На заднем дворе отыскалась огромная яма, в которой были попросту свалены трупы.

Наташа задрожала от ужаса, невольно ухватившись за Петра.

— Не бойся, — сказал он ей успокаивающе, — это мои сельчане. Добрые люди. Крестьяне, виновные лишь в том, что родились не в той стране и не в то время.

Он дал Наташе в руки фонарь.

— Подержи.

Неестественно спокойный тон Петра не смог обмануть Наташу. Если он и не дрожал от ужаса, как она, то даже в свете фонаря был бледен мертвенной бледностью, так что ей хотелось стать рядом и поддержать его. Все-таки он ещё так слаб после болезни!

А Петр методично работал: доставал трупы и аккуратно складывал их возле ямы. Внезапно он покачнулся, и Наташа намертво вцепилась в его рукав.

— Зайка! — сказал он горестно. — Зайка!

Тело Зои было обнаженным, и когда Петр вытаскивал его из ямы, её распущенные русые волосы зацепились за чью-то мертвую руку, словно остальные мертвецы не хотели отпускать её от себя.

Они вернулись к сараю: Петр на руках со своей страшной ношей, Наташа впереди с фонарем. В сарае он бережно опустил труп жены на большую охапку сена. Лошади в загородке всхрапнули.

Алексеев вытащил из деревянного пня, стоявшего посреди сарая, воткнутый в него топор и пальцем попробовал лезвие. Лицо его было страшным.

— Петя! — испуганно шепнула Наташа.

— Я не звал тебя с собой, — он искривил в гримасе рот.

— Подожди! — она схватила его за руку. — Ты идешь на верную смерть, даже не оглянувшись. А кто похоронит Зою? Я же не смогу нести её на руках…

Кажется, эти жестокие слова несколько отрезвили Петра.

— Ты права, — согласился он. — Но что же делать? Я не могу это так оставить.

С чего начали, к тому и пришли! Месть! Неужели это непременная черта каждого человека?

Слова, которые произнес Петр, вроде, невинные. "Не могу так оставить". А переводятся на язык действия зловеще: "Никого из этих тварей нельзя оставлять в живых!"

Опять жизнь загоняет Наташу в угол. Казалось бы, кто ей этот бывший студент по кличке Знахарь? А вот поди ж ты! Не только пошла вместе с ним на опаснейшее для жизни предприятие, но и раздумывает, как бы помочь ему убрать… сущую ерунду! Всего-навсего, небольшой заградительный отряд войск НКВД. Кстати, сколько их там может быть? Домик-то сравнительно небольшой.

Наверное, эти слова она произнесла вслух, потому что Петр на них ответил:

— Их там семеро. Остальные стоят на выходе из села. Если точнее, там для них вход, потому что отсюда дорога ведет лишь на маленький железнодорожный полустанок, а оттуда на большой тракт… Как бы они ни называли наше село: мятежным, восставшим, никому и в голову не придет, что крестьяне могут здесь организовать сколь-нибудь серьезное сопротивление. Особенно теперь, когда умирают от голода.

— Значит, в доме их шестеро? — уточнила Наташа, в глубине души удивляясь собственной воинственности.

— Шестеро, — кивнул он.

— А у нас одна винтовка.

— И топор, — добавил он.

— И ты сможешь вот так хладнокровно расстрелять их одного за другим, даже если мы застанем их врасплох?