Филиппа Грегори - Последняя из рода Тюдор

– Да, нас и правда связывают радостные воспоминания, – наобум говорю я.

По моему бледному лицу стекает пот, он наверняка это заметит. Герберт берет мою ладонь.

– Я не переставал думать, что мы женаты. Все время считал вас своей женой.

– Я тоже, я тоже, – соглашаюсь я, вдруг с ужасом представив, что ребенок родится прямо сейчас, у всех на виду. Нужно пойти в дальнюю часть баржи, где-то присесть и стиснуть зубы, молясь о том, чтобы эта водная прогулка скорее закончилась и я могла бы вернуться в свою комнату. Не могу же я разродиться здесь, перед всем двором! На барже, на королевской барже! В моем лучшем платье!

Он опускает голову и показывает мне что-то на своей ладони. Это мое прежнее обручальное кольцо, сохранившееся с того далекого дня бракосочетания.

– Вы примете его в знак нашей помолвки? – шепчет Герберт.

– Да! Да! – Я едва не выхватываю кольцо из его рук, лишь бы он побыстрее ушел.

– И еще я отправлю вам мой портрет.

– Да-да, хорошо.

– А вы пришлете мне свой?

– Конечно, только сейчас прошу меня извинить…

– Мы снова помолвлены.

– Помолвлены.

* * *

Какая же я глупая. Эти мощные толчки были вовсе не родами – просто ребенок шевелился, но кто же знал, что ощущения при этом такие ужасные, будто сейчас умрешь? В Библии ничего подобного не говорится. Но теперь, когда со мной это случилось, я знаю наверняка. Я точно беременна, отрицать это больше нельзя. Теперь тряска в животе происходит часто. Малыш двигается сам по себе, так что иногда я просто лежу в постели и вижу, как мой раздутый живот шевелится и что-то в нем подпрыгивает, словно под ночной рубашкой у меня спрятан котенок. Против котенка я бы не возражала, я знаю, что с ним делать, но внутри меня ребенок, которого мне не позволено рожать и растить. Его зачатие тоже было противозаконным, и все же, хочу я того или нет, разрешено это или запрещено, он появится на свет. Словно страшная неодолимая сила, словно туча, мрачная и зловещая, что покрывает небо над открытой местностью.

– У тебя все хорошо? – спрашивает Мария с непосредственностью младшей сестры. – Раздулась, как королева, когда ей нездоровится, да еще и злая в последнее время.

Как же хочется рассказать ей, что я влюблена в Неда, но от него нет вестей. Что он собирался уехать на пару недель, а не возвращается уже несколько месяцев. Вот бы поделиться тем, что мы женаты, но он оставил меня, и теперь я беременна и не могу даже пожаловаться на отношение Неда ко мне, ведь наш брак был тайной, а наличие ребенка – еще более страшный секрет, который я больше не в силах скрывать. Когда-нибудь он все равно родится, и тогда тайна станет явью – я буду опозорена и паду низко, как проститутка, которую секут прямо у телеги.

– Плохо себя чувствую, – с несчастным видом отвечаю я. – Ужасно плохо. Ах, Мария, если бы я могла сказать, насколько мне плохо.

Она залезает на сиденье у окна, ее маленькие ножки болтаются в воздухе.

– В жар не бросает?

– Нет-нет, это не болезнь, – противоречу я самой себе. – Просто мне плохо.

– Ты скучаешь по Неду?

– Ничего подобного.

Мария хмурит свое милое личико, как будто совсем меня не понимает.

– У меня есть друг, тайный друг, чье имя я тебе не скажу, но его существование я не отрицаю. – Она предлагает мне свой секрет в обмен на мой. – Он говорит, что любит меня, а я люблю его. Больше я ничего не расскажу – просто знай, что я умею хранить тайны, я взрослая женщина, хоть и очень маленьких размеров. Ты можешь поведать мне, что любишь Неда, и я добавлю это в список секретов. Можешь поделиться со мной.

При мысли о том, что сестра окажется в той же страшной ситуации, что и я, у меня вырывается легкий стон отчаяния.

– Не говори о нем, кем бы ни был этот твой тайный друг. И не разговаривай с ним. Не храни его тайну, забудь его. Не смей о нем мечтать. А если он захочет жениться, скажи, что не выйдешь замуж без разрешения королевы.

– Она никогда не позволит мне вступить в брак, – отмахивается Мария, угрюмо пожав плечами. – Испугается, что я рожу наследника престола. Елизавете не нужен принц Тюдор ростом в четыре фута[18].

Мысль об этом так пугает, что я удивленно спрашиваю:

– Разве у тебя не родится нормальный малыш?

– Кто знает? – Мария снова пожимает своими округлыми плечами, настоящая миниатюрная кокетка. – Кто знает, как это случается? В любом случае, мне надо выбрать высокого поклонника, чтобы уравнять шансы.

– Мария, какие поклонники! Не смей даже шутить об этом! Поклянись, что ты не станешь искать себе пару. Что положишь конец своему секрету.

– Это все из-за Неда? Вы с ним тайно поженились?

Я закрываю рот сестры рукой и бросаю на нее гневный взгляд.

– Больше ни слова. Серьезно, Мария. Молчи. У меня нет никакого секрета, и у тебя их тоже не должно быть.

Она убирает мою руку.

– Ну и ладно, – равнодушно говорит Мария. – Я не блоха в твой постели – не надо меня давить. Но и сплетни не распускаю. Я сохраню твою тайну, которая не существует. – Она двигается к краю сиденья у окна и спрыгивает на пол. – Правда, Генри Герберт тебе не пара, попомни мои слова. Он человек ненадежный, действует по ситуации и подчиняется отцу, а отец его заботится лишь о благополучии их семьи. Сейчас они думают, что парламент объявит наследницей тебя, а не королеву Марию, и ты взойдешь на престол после смерти Елизаветы. Поэтому они вьются вокруг тебя, якобы проявляя любовь. А это вовсе не так.

– Никто меня не любит, – печально отзываюсь я.

Мария берет мою ладонь и подносит к своей щеке.

– Я люблю, – говорит она. – У меня большое сердце. По крайней мере, больше, чем у Генри Герберта.

– Мне не на кого надеяться, кроме него, – безрадостно замечаю я.

– Ты действительно собираешься за него замуж? – недоверчиво спрашивает Мария. – Потому что я хочу предупредить тебя, что он всему двору показывает твой портрет и говорит, что вы помолвлены. Люди меня спрашивали, но я все отрицала.

Ребенок шевелится, как бы не соглашаясь. Я издаю едва слышный вздох.

– Я не посмею отказать ему.

– Он дал тебе кольцо? – интересуется Мария.

– Да, с той нашей свадьбы. Он сохранил его. Еще подарил браслет и кошелек с золотом в подтверждение своей искренности. От отца Генри я получила брошь, принадлежавшую его матери.

– Спроси у королевы разрешения на брак во время поездки, – советует Мария. – Когда мы уедем из Лондона и Елизавета сможет целыми днями – и ночами тоже – быть рядом с Дадли, ее настроение улучшится. Или, может, обратиться к Дадли, пусть он попросит за тебя? Этим летом его самого переполняют чувства, так что он на стороне любви в ее противостоянии с миром. Осторожность ему неведома, он хочет поскорее склонить Елизавету к браку. Проси, если, конечно, ты этого хочешь. Я вот не понимаю, зачем тебе это.

– У меня даже вещи не собраны, – некстати отвечаю я. – Никак не могу найти корзинку Мистера Ноззла, в которой он путешествует.

– Я тебе помогу, – говорит моя удивительная младшая сестра. – Хватит плакать. Скоро приедет Нед и вернет тебя – или же ты выйдешь замуж за Генри. В любом случае у тебя будет дом и супруг. Кто-то будет любить тебя такой, какая ты есть. Я, по крайней мере, люблю. Чего же еще ты хочешь?

Мы уезжаем из Лондона и в первую ночь останавливаемся во дворце Уонстед, где нас встречает гордый хозяин, лорд Ричард Рич, так спешно бросивший Джейн. Роберт Дадли показывает, чтобы тот отошел в сторону, снимает королеву с ее лошади и переносит через порог, словно это его дом, а Елизавета – невеста. Королева смеется от радости, Ричард Рич выдавливает тонкую улыбку.

Слуги распаковали наши вещи и драгоценности, но в Уонстеде все такое прекрасное, что мы будем пользоваться их бельем, а также золотыми и серебряными тарелками. Елизавета осматривает богатые парковые насаждения вокруг величественного дома таким взглядом, что становится ясно – завтра двор поедет на охоту. Мне придется найти отговорку, потому что после дороги в десять миль до Уонстеда я почувствовала мучительную боль – едва могу ровно стоять, когда мне помогают слезть с лошади. Нестись галопом за гончими я точно не сумею.

– Вам письмо. – Один из слуг Рича в ливрее кланяется и подает мне конверт с моим именем.

– Письмо?

Я не сразу беру его – сначала просто смотрю с растущей внутри надеждой, а затем медленно и удивленно протягиваю руку. Кажется, что кто-то принес мне ключ от тюрьмы беспокойства.

Наконец-то Нед написал мне, наконец-то. Возможно, он отправил это послание с побережья и уже вернулся в Англию – тогда сейчас он едет на север, чтобы найти меня. Я так рада его письму, что забываю о возмущении по поводу долгого молчания. Это не важно. Совсем не важно. Если Нед вернется ко мне, я разорву помолвку с Генри Гербертом и мы во всем признаемся королеве. Все будет хорошо. Как сказала малютка Мария, невероятно мудрая для своих лет, чего еще мне хотеть, кроме дома и супруга?

Но тут я замечаю, что это не почерк Неда и не его печать. Все надежды рушатся. Я покидаю людный конный двор, откуда конюхи выводят лошадей на изобильные луга, и ступаю в сад. На каменной скамье в тени деревьев я смогу дать отдых моей разболевшейся спине и прочитать письмо.

Прислал его Генри Герберт, и оно отвратительно.

«До сих пор я вел жизнь, полную добродетели, и не намерен, теряя достоинство, провести остаток жизни со шлюхой, имя которой на устах почти каждого мужчины…»

Лист бумаги едва не выскальзывает у меня из рук. Я готова упасть в обморок, я задыхаюсь от ужаса. Читаю письмо еще раз. Он называет меня шлюхой, говорит, что меня обсуждают все мужчины. Сердце бешено стучит, а ребенок, наоборот, угомонился, как будто оскорбления в адрес матери его ошеломили.

– Нед, – печально шепчу я.

Поверить не могу, что он не вмешается и позволит такому кошмару случиться со мной. Поверить не могу, что наша любовная связь окончится катастрофой: внутри меня растет ребенок, Генри Герберт – не кто-нибудь, а Генри Герберт! – обвиняет меня в развратном поведении.

«Вы пытались завлечь меня греховным искушением, замаскированным под льстивую дружбу, однако (слава Господу) я так чист, что вы хитростью лишь выманили у меня несколько памятных подарков, скрывая и свою, и его мерзость».

Он знает, что я беременна. Неда не упоминает, но быстро найдутся те, кто запятнает его доброе имя вместе с моим. Нужно вернуть Герберту его подарки, умоляя держать все в тайне. Он в ярости из-за моей попытки обмануть его, и, честно говоря, я не стану заявлять, что он не прав, а я совсем невинна. Не могу винить его за негодование. Я собиралась выйти за Герберта и за его именем скрыть свой страшный позор. И, конечно, в глубине души я понимала, что это не сработает. Возможно, я родила бы еще до того, как мы пошли бы к алтарю. После свадьбы пришлось бы сразу все рассказать, и тогда Герберт злился бы не меньше.

Однако я уже стала бы его женой, а ребенок носил бы его имя, и я получила бы хоть и временное, но пристанище. Что еще мне было делать? Я думала, что быть замужней на момент родов – это спасение. У ребенка появилось бы имя, у меня – супруг. Теперь меня ждет позор при рождении малыша, а юноша, которого я хотела заполучить в мужья и при этом обмануть, называет меня шлюхой.

Опускаю голову на ладони и плачу, уткнувшись в его жестокое письмо. Я правда не знаю, что мне делать. Не представляю, как мне сейчас поступить. Ребенок вдруг переворачивается и начинает сильно давить на живот, поэтому нужно поспешить в уборную и пописать. Боже, какое мучение. Худшего и придумать нельзя, но именно это со мной и происходит. Я была так счастлива в качестве жены Неда и подруги Джейни, королевской наследницы и сестры святой, а теперь я низко пала. Совсем низко. Так низко, что сомневаюсь, смогу ли я снова встать с колен.

* * *

Фрейлин из покоев Елизаветы легко убедить в том, что мне нездоровится. Утомленное выражение лишает мое лицо девичей миловидности, ночами не сплю, потому что малыш начинает толкаться, едва я ложусь в кровать. Под глазами залегли темные круги, чудесную кремовую кожу портит россыпь прыщей. Со стороны может показаться, что это дизентерия. Я опухла, словно от водянки, постоянно болят спина и промежность. И каждый день, прислуживая королеве, я вынуждена стоять и стоять, пока она сидит, прохаживается или танцует. Мне приходится делать реверанс с прямой спиной и улыбаться. Это похоже на длительную пытку самым жутким приспособлением в Тауэре – лучше бы уж признаться во всем и получить наказание, чем врать и терпеть бесконечную боль. Подними они меня на дыбу, и то не было бы так плохо.