– Мучить благородную леди они не смеют, – усмехаюсь я, – однако беспокойства причиняют немало. Зато теперь ко мне приходит акушерка, и, по ее словам, со мной все в порядке.

– Она не сказала, когда родится ребенок?

– Точно не сказала. Да и никто не знает. Вроде бы скоро.

Женщина у двери зашевелилась, и Мария говорит:

– Долго оставаться нельзя. Разрешили только прийти и проверить, что у тебя все хорошо и есть все необходимое.

– Мне надо увидеться с моим мужем. Надо повидать королеву.

Мария слегка надувает губы и поводит плечами. Мы обе понимаем, что это сказано только из-за шпионки. Сестре позволили принести мне немного яблок, но не свободу.

– Я приду на следующей неделе. – Она соскакивает с кресла и смотрит на моих питомцев. – Щенят кто-нибудь выгуливает? Запах стоит ужасный.

– Почти и не пахнет, – говорю я. – А если и пахнет, это все ров. И я надеюсь, комендант выпустит меня в сад, и тогда я погуляю с животными. Если он не позволяет мне жить в комфорте, пусть нюхает.

* * *

Дни тянутся долго, в комнате жарко и душно. Я играю со щенятами, посвистываю коноплянкам, выпускаю их полетать, а потом зову обратно к своей руке. Мистер Ноззл печально скребет у основания каменных стен, но потом начинает скакать по стульям, перелетая с одной резной спинки на другую. Он прыгает на стену, держится за нее тонкой черной рукой, затем бросается ко мне.

– Как же ты отнесешься к малышу? – спрашиваю я. – С ним нельзя щипаться, надо быть добрым…

Я прислушиваюсь к движениям Неда и иногда слышу его шаги. Он посылает мне небольшие подарки, а еще каждое утро и вечер топает ногой в знак любви. Отправлять записки ему не позволяют, и нас обоих все еще постоянно допрашивают. Слышно, как они проносятся по лестнице наверх и спускаются обратно через час. Видимо, хотят доказать, что мы вместе строили заговор против королевы, однако к концу месяца лорды, которых Сесил посылал для допроса, похоже, устали от всего этого не меньше меня. По отдельности мы рассказываем одну и ту же историю – простую правду, и они вынуждены поверить, что это был брак по любви, что мы лишь двое молодых влюбленных, которые не устояли друг перед другом и подумать не могли, будто королева увидит в нас врагов. Это действительно было ясно всем с самого начала. Лишь испуганная Елизавета разглядела здесь заговор. Только хладнокровная Елизавета будет искать объяснение там, где остальные видят молодость, юную страсть и легкомыслие.

Тауэр, Лондон.

Осень 1561 года

Вопросы заметно меняются. Они больше не спрашивают, кто знал о наших планах, с кем мы дружили при дворе и как часто я встречалась с испанским послом. Теперь сосредоточились на другой тактике: кто присутствовал на помолвке, кто засвидетельствовал бракосочетание. Задают вопросы о слугах – кто готовил мясную нарезку, которая была в спальне Неда? Кто подавал вино? Что за священник нас женил? Спрашивают и про Джейни.

– Получается, вы не знали этого так называемого священника? – допрашивает меня сэр Эдуард. Коллегия их троих мужчин позволила мне сесть, так как я жаловалась на усталость, да и вообще мне скоро рожать и время близится к вечеру.

– Как я и сказала в первый раз.

– Он не был приписан к какой-либо церкви?

– Вряд ли. Джейни убежала и привела его.

– Откуда привела?

Да, в ответ на такой вопрос звучит неправдоподобно.

– Не знаю. Думаю, она пошла туда, где читают проповеди, например, к Кресту Святого Павла. Просто привела его, он зачитал службу, и Джейни заплатила ему десять фунтов.

Мужчина у края стола поднимает голову.

– Где она взяла десять фунтов?

– Я не знаю! – нетерпеливо отвечаю я. – Может, у нее были, а может, Нед дал ей.

– Откуда вам вообще знать, что это был церковный священник? – высокопарно спрашивает сэр Эдуард.

– Потому что на нем была меховая мантия, как на швейцарском священнике, ясно? – с дерзостью откликаюсь я. – Потому что он пришел с Джейни, когда она искала его. Потому что принес Библию и зачитал венчальную службу. Потому что сказал, что он священник. Что еще, мне надо было спросить документ, подтверждающий его статус? С чего бы мне сомневаться? Почему вы вообще сомневаетесь?

Они обмениваются неловкими взглядами, и я понимаю, что им было приказано испытать новую линию допроса вопреки их собственному желанию.

– А кольцо?

Я гордо протягиваю руку, показывая, что на безымянном пальце левой руки красуется кольцо с заостренным бриллиантом, которое Нед подарил мне на помолвку, и обручальное из пяти звеньев. После свадьбы я носила их на цепочке на шее, теперь же они на моем пальце.

– Это от него. Я не расставалась с ними с самого дня свадьбы. – Прижимаю кольца к губам. Допрашивающие потупляют свои грозные взгляды.

– Как насчет предложения руки и сердца в письменном виде и завещания, оставленного графом перед отъездом во Францию, где он называет вас супругой? – продолжает сэр Эдуард.

Он знает, что эти бумаги не при мне. Все в курсе – они пропали. Моя глупая горничная думает, что отнесла коробку с документами в хранилище вместе с остальными вещами, которые я хотела надежно уберечь в Лондоне на время путешествия с королевой. Но когда она пошла забрать их, бумаг на месте не оказалось, а после этого меня арестовали, и теперь никто не может их найти.

– Они лежали вместе с другими документами, – говорю я. – Если бы меня пустили в мои покои, я бы обязательно их нашла.

– Ваши комнаты обыскали, – сообщает он мне, как преступнице. – И коробки в хранилище тоже. Никто не обнаружил бумаги, подтверждающие ваш брак.

Я показываю ему мой натянутый живот.

– Думаю, вполне очевидно, что я замужем.

Сэр Эдуард откашливается.

– Брак может оказаться недействительным, – смущенно говорит он, – если обряд не был совершен настоящим священником. Граф и его сестра могли хитростью заманить вас, позвать мнимого священника, так что вы не более замужняя дама, чем… – Он прерывается, будто ему в голову не приходит пример другой незамужней женщины, лишенной девственности, хотя, держу пари, думает он о королеве.

– Сэр Эдуард, вы превышаете свои полномочия, – тихо заявляю я. – Конечно же, я замужем. Я леди Сеймур, графиня Хартфорд, и не забывайте о том, что я королевских кровей. Никто не вправе усомниться в моих словах.

Он опускает голову, эти допросы даются ему не легче, чем мне.

– Прошу прощения, я лишь имел в виду, что у нас нет доказательств.

– Мне доказательства не нужны, потому что я была там, – настаиваю я. – Моя подруга Джейни ни за что не обманула бы меня таким образом. Зачем ей так поступать, если она действительно хотела, чтобы мы поженились? Ее брат – мой настоящий супруг. С чего бы ему предавать меня? Он желал брака по чести, по любви. Так мы и поступили. Сами его спросите.

– Мы спрашиваем. – Последний в ряду мужчин за столом отрывается от своих записей. – Правда, кроме него нам больше некого спросить. Свидетелей, кроме его сестры, которая умерла, у вас нет, того священника найти мы тоже не можем, письменных доказательств не имеется.

– Тогда вам остается поверить на слово мне и графу Хартфорду, – с гордостью предлагаю я. – И этого было бы достаточно любому жителю Англии. Брак двух людей, заключенный перед Господом, действителен перед самим Богом и перед законом. Вы знаете это не хуже меня. Нам даже не нужен был священник, мы просто решили позвать его, чтобы он зачитал венчальную службу – а дай мы клятвы сами перед Господом, брак все равно был бы законным. Нам не требовался свидетель, Бог и так видел, что это хороший брак. Вот что мы сделали. Для меня этого объяснения достаточно – как должно быть и для вас и для всех тех, кто просит вас задавать мне такие вопросы.

* * *

Беседа так меня утомила, что, когда они уходят, топая по лестнице и жалуясь друг другу на отсутствие результата, я ложусь в кровать и сплю до самого утра. На завтрак фрейлина подает мне хлеб с мясом, легкий эль, немного слив, но еда в меня не лезет. Я беспокойно хожу из одной комнаты в другую, глядя на реку и зеленую площадку. Ребенок притих и явно опустился ниже, отчего я чувствую себя еще более громоздкой и неуклюжей.

Новая линия допроса меня озадачила. Неужели решили признать мой брак недействительным, раз не доказали наличие заговора? Но зачем позорить меня? И кто поверит, что молодой человек вроде Неда, заботящийся о своей чести, мог бы так поступить? Кто поверит, что молодая женщина, сестра праведницы Джейн, вышла замуж без протестантского проповедника?

Пока я смотрела на реку и кружащих чаек, вдруг появилось ощущение, будто все мои внутренности перевернулись – ощущение настолько сильное, что мне кажется, я сейчас умру. Хватаюсь за спинку стула и шумно выдыхаю. Боль такая мучительная, что кричать нет сил. Подбегает фрейлина и тут же отскакивает, так как на каменный пол выливается поток красной воды. Мистер Ноззл прыгает на гобелен и карабкается по нему вверх, щенки залезают в коробку и скулят. Понюхав жидкость, кошка Булавка уходит и трясет лапой.

– О боже, ребенок готов родиться! – кричит фрейлина. – Воды отошли, а вы не в уединенном месте!

Боль уходит так же быстро, как пришла, и я едва не смеюсь при мысли о том, что можно считать Тауэр неуединенным местом. Конечно, я должна бы находиться в темной комнате с двумя акушерками, двумя фрейлинами, парой служанок, кормилицей и няньками, готовыми укачивать появившегося на свет малыша, а также супругом, расхаживающим между часовней и столовой. Конечно, все не так. Но ничто не помешает этому ребенку родиться.

– Скажи коменданту Тауэра, чтобы послал за акушеркой и чтобы сообщили графу Хартфорду, – прошу я, едва не плача от ужаса, что мне придется пройти через это без помощи матери, сестры или любой другой любящей женщины. – Пусть молится за меня и за малыша.

Она колотит в дверь, и проходит целая вечность, прежде чем раздаются медленные шаги стража, поднимающегося по лестнице.

– Выпустите! Мне надо к сэру Эдуарду! – кричит фрейлина в ответ на бормотание охранника из-за плотной двери. – Она рожает!

Я кое-как добираюсь до угла, где на стене висит простой крест, а перед ним раскрыта Библия. Опускаюсь на колени и произношу молитву. Жду, когда снова придет боль, и молюсь за то, чтобы мы с малышом были в целости и сохранности, молюсь, чтобы поскорее пришла акушерка. Нам нужен хоть кто-то, знающий, что делать.

Когда акушерка стучит во внешнюю дверь и бежит по ступенькам, я слышу, как начинает барабанить в дверь мой муж Нед, моя любовь.

– В чем дело? Что происходит?

Его крики доносятся даже сквозь толстую деревянную дверь.

– Нед! Нед! Он скоро родится! – кричу я в балочный потолок.

Мистер Ноззл прыгает в мою незаправленную кровать и прячет голову под подушку. Нед быстро пересекает свою комнату, и до меня доносятся приглушенные вопли, словно он прижимает губы к каменному полу своей камеры, отчаянно желая, чтобы его слова достигли моих ушей.

Сквозь каменный пол, холодный и толстый, я не слышу, что он говорит, но это и не важно. Я знаю, что Нед любит меня, знаю, что он будет страшно переживать, пока я не пришлю весточку о том, что со мной и ребенком все в порядке. Забегает акушерка, за ней хлопают дверью, закрывают ее на засов, а я тем временем нахожу хоть какое-то утешение в том, что Нед всего на этаж выше меня, стоит на коленях, прильнув лицом к каменному полу, ждет первого крика своего ребенка и молится за свою жену, терпящую невероятную боль.

* * *

Муки длятся долго, хотя акушерка заверяет, что для первого малыша это довольно быстро и что она помогала женщинам, чьи роды заняли несколько дней. Я пытаюсь заткнуть уши, лишь бы не слушать ее мрачные предсказания и жуткие истории о смерти при родах и мертворожденных младенцах, когда фрейлина перебивает акушерку и говорит:

– Но у ее светлости все идет хорошо!

– Леди Катерина старается как может, – согласно кивает старая ведьма.

Вытерпев очередной приступ боли, я поправляю ее:

– Леди Хартфорд. Я графиня Хартфорд.

– Как скажете, миледи, – говорит она, отводя взгляд.

Неужели попытки опровергнуть наш брак дошли до того, что и ей приказали не называть меня по титулу супруга?

Я не могу ясно мыслить, разум затуманен болью и страхом – во время схваток я хожу туда-сюда, а потом ложусь в кровать и отдыхаю. Такое чувство, что меня разрывает пополам, ужасное ощущение, что меня четвертуют, отказав в милости повешения. Я думаю о Джейн, которая встретила свою смерть совсем рядом от этого места, думаю о мучениях, что она испытала, когда опустился топор. Может, и я умру в Тауэре, как моя сестра, как мой отец? Остается надеяться лишь на то, что после этих страданий я увижу их в раю.