Филиппа Грегори - Последняя из рода Тюдор

В результате я боюсь ее еще сильнее. Как же хочется обсудить свои растущие переживания с Недом. Это уже не политика и не стратегия. Королева не просто сторонится наследницы, боясь, что та отвлечет внимание двора от трона, а делает все, лишь бы досадить сопернице. Она готова потерять любовь всей своей жизни и объявить врага страны преемницей, чтобы не дать мне шансов взойти на престол и жить счастливо с Недом и нашими детьми. Как же сильно она меня ненавидит, раз рискует всем! Как же ей отвратительна мысль о счастливом браке с чудесными детьми, если Елизавета уничтожает себя, чтобы испортить мое существование. Далеко ли она зайдет в своей мести за то, что я моложе, симпатичнее, счастливее и к тому же являюсь более законной наследницей?

Я помню, какую злобу Елизавета проявила к своей единокровной сестре Марии. Смотрела, как та погибает, и мучила ее, заигрывая с мужем Марии и отказывая в комфорте. Помню, что Эми Дадли умерла дома в одиночестве, а ее убийцу так и не нашли, однако Елизавете стало известно ее о смерти раньше всех остальных. Любой женщине стоит опасаться соперничества с ней. Я молюсь о том, чтобы моя кузина Мария Стюарт не попала под влияние Елизаветы, как это случилось со мной. Что до Маргариты Дуглас, ее освобождение – настоящее чудо. Возможно, королева приносит погибель своим родственникам, прямо как ее беспощадный отец.

Стоит ужасная жара, каменные стены Тауэра раскалены до такой степени, что на них невозможно смотреть – слепит глаза; на ощупь они тоже огненные. Ров превратился в застойную вонючую канаву из фекалий и потрохов, не помогают даже приливы с отливами – они лишь взбалтывают грязь, оставляя после себя гниющие водоросли и мертвых рыб. Вечером доносится запах разложения с реки и страшная тошнотворная вонь Лондона.

Лорды требуют, чтобы меня вместе с Недом и детьми выпустили из Тауэра и отправили за город. Каждое лето по Лондону гуляет зараза, а в этом году ожидается эпидемия чумы. Бедные солдаты побежденных войск, возвращающиеся из Франции, сильно болеют, им не хватает еды. Они валяются на дорогах, прося милостыню, кашляют и плюют в открытые водостоки, медленно текущие в середине каждой улицы, заваленной мусором. Погода стоит сухая, душные дни тянутся долго – вот бы смыло дождем эту чумную заразу и сдуло бы ветром тошнотворные испарения.

Ко мне приходит побледневшая Люси и говорит, что ее матушка, живущая за пределами Тауэра и стирающая мое белье, слегла в постель с симптомами чумы – опухание в подмышках и бубоны в паху. Люси трясется от страха.

– Еще вчера она стирала ваши вещи. Я сама их принесла и запеленала ребенка. – Она вся дрожит от беспокойства. – Упаси нас Господь, ваша светлость, я не знала! Я ни за что бы так не поступила! Вдруг малыш заразится чумой?

Дом Люси забили досками и пометили красным крестом на двери. Ее не пускают к матери, как и всех остальных. Больная женщина ворочается в постели совсем одна. Никого не будет рядом, когда она умрет или выздоровеет, хотя она догадывается, что, скорее всего, ее ждет смерть, а дочь не может даже подать ей кружку свежей воды. Когда жар повышается и тело опухает так, что хочется кричать, больные чумой молятся о смерти, но к ним все равно никого не подпускают.

– И брата я не видела, – тревожится Люси. – Он служит герцогу Норфолку.

– Может, он уехал за город вместе с двором, – беспомощно предполагаю я, – и сейчас находится в безопасности Виндзорского замка с королевой.

– Как думаете, переодеть малыша и постирать его вещи еще раз?

Мой новорожденный сын полдня провел закутанным в белье из чумного дома.

– Да, Люси, пожалуйста, – неуверенно прошу я, – и пожги тра́вы у двери и окон.

Бессердечная Елизавета не рискует собственным здоровьем, зато оставляет меня и моих мальчиков в самом сердце заразного города. Она прячется в Виндзоре, не принимая никого из Лондона, и даже приказывает построить виселицу на окраине, чтобы казнить тех, кто посмеет приблизиться к ней. Ворот и громадного привратника недостаточно, ее должен охранять еще и палач, а вот меня с детьми можно бросить в самом болезненном месте Англии.

Что хуже всего, невозможно понять, почему один человек заражается, когда другого болезнь обходит стороной. В хороший год бывает, что умрет лишь один житель целой улицы из маленького домишки посередине. В плохой же чума накрывает всю улицу, оставив только один домик, окруженный смертью, где жгут свечи и используют все предупредительные средства, которые можно достать. Августовская жара не спадает, и становится ясно, что это плохой год, один из худших. Церковные приходы каждую ночь отправляют повозки для сбора и последующего захоронения тел; по их сведениям, за неделю погибает около тысячи человек.

Я все больше волнуюсь за себя и за мальчиков, а также за Неда в башне.

– Держитесь подальше от детей, – с беспокойством говорю я миссис Ротер и Люси, да и всем, кто приходит в Тауэр из заразного города. – Сегодня я сама о них позабочусь. И выкину белье, что принесли прачки с Темзы. Сделаю уборку в комнатах, подмету полы, и все будет хорошо.

Угрюмая Люси смотрит на меня с обидой. Скорбя по матери, она озлобилась.

– Ваш сын Томас спал с кормилицей, – говорит она. – Лоскут ткани, в который он завернут, подшивала моя покойная мать. Если чума, как вы думаете, передается через прикосновение, то мальчики уже могли заразиться.

От страха у меня вырывается стон. Я умру от горя, если потеряю хоть одного из сыновей. На это Елизавета и рассчитывала. Она молилась о моей смерти и о смерти моих мальчиков, но никто не сможет ее обвинить. Я буду как Эми Дадли – жертвой, о которой все позабыли.

* * *

Вывешиваю из окна голубой платок, показывая Неду, что у нас все в порядке, и жду ответа – наконец и у его стены развевается ткань того же цвета. Он наверняка в ярости меряет камеру шагами и пишет письма друзьям при дворе. В плохой чумной год заточение в Тауэре становится смертельным приговором. Здесь, в самом сердце Лондона, в окружении вонючей канавы всю одежду и еду мы получаем из зараженного города, к тому же они проходят через полдюжины рук, пока доберутся до нас.

Я сама пишу Уильяму Сесилу и умоляю отправить меня с Недом и детьми за город. За всю свою жизнь я ни разу не проводила лето в Лондоне добровольно. Нед, я уверена, тоже. При наличии загородного особняка или даже маленького домика никто не остается в городе во время летнего разгула чумы.

Весь день жду ответа, но не получаю его. Видимо, Сесил уже покинул Лондон, уехал в свой чудесный новый дом в Берли, а может, укрылся вместе с жизнерадостным двором в Виндзоре под защитой стражей, готовых повесить любого, кто ищет убежища среди знати. Как пережить лето, если все уезжают, забывая обо мне? Елизавета обрадуется, вернувшись в Лондон осенью и узнав, что я умерла и похоронена в могиле для больных чумой, куда вместе со мной бросили завернутые в пеленки трупики моих детей.

Я не знаю, закрыть ли окна, чтобы уберечься от опасных испарений с реки, или, наоборот, распахнуть их, чтобы избавиться от духоты в комнате. Вечерами, когда дети уже спят, я накрываю голову и плечи шалью и гуляю в саду коменданта. Сэр Ричард Блаунт, занявший место бедного сэра Эдуарда, наблюдает за мной из окна. У ворот стоит страж. Я чувствую себя страшно уставшей – может, так проявляется чума? Если утомление и предчувствие дурного разрастутся быстрее бубонов, то я, вероятно, не увижу рассвета.

Едва я оборачиваюсь, чтобы пойти обратно в дом, как раздается звон. Это не набатный колокол, возвещающий о тревоге, а более низкий звук, с треском, создаваемый чьей-то раздраженной рукой. Слышен скрип колес телеги, а с ним приближается звон, будто повозка проехала через ворота и движется вокруг караульного помещения и маленькой деревушки, где живут слуги Тауэра. Колокольчик звенит снова и снова, а между звяканьем звучит крик:

– Выносите мертвых! Выносите мертвых!

Спаси нас, Господи, повозка для чумных заехала и в сам Тауэр. Видимо, зараза распространилась в домах прислуги или среди конюхов. Я прикрываю рот шалью и, быстро забежав внутрь, запираю дверь, словно это поможет укрыться от самой смерти.

* * *

Получаю от Марии записку, пропитанную уксусом. Кто-то побрызгал ее выдохшимся вином, надеясь таким образом отогнать чуму.

Мы в Виндзоре, но о тебе не забыли. Лорды настаивают на том, чтобы тебя увезли из Тауэра в этот чумной год. Говорят Елизавете, что это своего рода смертный приговор. Держись от всех подальше и не давай никому прикасаться к мальчикам. Думаю, через несколько дней тебя отпустят.

Я сама стираю вещи сыновей. Вожу Тедди поиграть на улицу только утром: полуденное солнце слишком опасно для Тюдора со светлой кожей и медными волосами, а в вечерних туманах полно заразы. Я мою нашу посуду, но воду беру из колодца в Тауэре, и иногда она бывает мутная; с едой, которую приносят с кухонь коменданта, я вообще ничего не могу поделать. Малыша кормит женщина, чье молоко, возможно, испорчено. Точно я узнать не в силах; прогнать ее, оставив мальчика голодным, тоже не решусь. С Люси пока все хорошо, я слежу за ней, чтобы уловить признаки слабости и жара, и советую не ходить туда-сюда. Миссис Ротер присылает весточку о том, что ее сестра больна и она поедет с ней за город. Говорит, что ей жаль бросать меня, но дело безотлагательное. Деревушки близ Лондона закрывают ворота, не пуская никого из города, и, если миссис Ротер не уедет сейчас, ей придется ночевать в надворных постройках вместе с больными, пытающимися спастись от заразы.

Каждый день Нед вывешивает голубой платок, показывая, что здоров. Я даю одному стражу серебряный пенс – пусть передаст Неду, что никто из нас не болен и мы надеемся на скорое освобождение. Супруг присылает мне стихи:

Мою любовь не погубит чума,

Не сожжет солнце,

Моя любовь неизменна

И приведет к нашей свободе.

Перед тем как взять записку у охранника, я посыпаю ее пудрой и читаю, держа в вытянутой руке. Запомнив слова наизусть, сжигаю бумагу.

Рано утром, когда еще прохладно, я слышу топот ног, поднимающихся по лестнице к моим комнатам, что означает приход нового коменданта Тауэра сэра Ричарда. Я стою у потрепанного трона, прижимая к себе Томаса и держа Тедди за руку, на плече у меня сидит Мистер Ноззл. Люси держится позади. Думаю, мы больше похожи на семью попрошаек, пораженных чумой, чем на королевских наследников из кошмаров Елизаветы.

Открывается дверь, сэр Ричард входит с поклоном.

– Прошу прощения, – говорю я, – но стражи пусть будут снаружи. Я опасаюсь чумы.

– Конечно. – Он жестом показывает, чтобы все отошли. – Рад сообщить, что вам больше не надо бояться. Вас отпускают.

Меня так переполняет радость, что я не осознаю его слова.

– Что?

Комендант кивает.

– Да, миледи, вас отпускают из Тауэра. Вы можете уехать прямо сегодня утром.

– Отпускают?

– Все верно, – подтверждает сэр Ричард. – Благодаря Господу и милости нашей королевы.

– Благослови ее Бог, – шепчу я. – Можно уезжать, когда захочу?

– Лошади и повозка для вас и ваших вещей уже готовы.

Я показываю на треснутый стол и потертые стулья.

– Брать мне особо нечего. Люси быстро соберет все наши вещи.

Он кивает.

– Буду ждать ваших указаний. Советую выезжать как можно скорее, пока еще не жарко.

– Граф Хартфорд отправится со мной? – спрашиваю я, когда сэр Ричард подходит к двери.

Он снова отвечает кивком.

– Его светлость тоже свободны.

– Хвала Господу, – говорю я. – Слава милостивому Богу за то, что ответил на мои молитвы.

* * *

На сборы ушло полчаса, и вот мы готовы ехать. Я не позволю, чтобы меня хоть что-то задержало. Потертую мебель повезут вместе с сундуком одежды. Клетку с коноплянками я накрою шалью, мопсиха Джо с потомством будет в корзинке с сеткой, чтобы обезопасить их путешествие в открытой повозке. Клетку с Мистером Ноззлом я поставлю в тень. Тедди устрою перед собой в седле, кормилица понесет Томаса привязанным к груди. Люси поедет в дамском седле за стражем, и, если Тедди устанет, она возьмет его на руки.