Филиппа Грегори - Последняя из рода Тюдор

– Идеально, ваша светлость, – говорит горничная как раз в тот момент, когда стучат в дверь. Я ловлю ее взгляд и улыбаюсь.

– Наконец-то. Слава богу. Свершилось.

Сажусь на стул, а она открывает дверь, делает реверанс перед сэром Уильямом и отходит в сторону, чтобы впустить его. Он входит в комнату и низко кланяется. Позади него глава прибывшей группы с беретом в руке, он кланяется, увидев меня, и я ответ наклоняю голову.

– Леди Мария, грядут внезапные перемены, – с поклоном сообщает сэр Уильям.

Я не в силах сдержать улыбку.

– Да, я услышала лошадей.

– Вас забирают отсюда, – растерянно продолжает сэр Уильям. – Без какого-либо предупреждения, конечно. Нам будет жаль расставаться с вашей светлостью.

Я слезаю на край стула и спускаюсь на пол. Подаю руку, и он целует ее, опустившись на одно колено.

– Храни вас Бог, – хрипло говорит сэр Уильям. – Слава Господу, что вы свободны.

– Хоть вы и были добрым хозяином, я рада покинуть вас.

– Собирайте вещи, вы уезжаете утром. Надеюсь, вас это не затруднит.

Я бы уехала отсюда, оставив эту старую кровать, стул, столик и задвинутый под него табурет. Уехала бы без вещей и пошла бы пешком в ночной рубашке, если бы мне позволили вернуться в Брадгейт этой же ночью.

– Замечательно, – отвечаю я.

Глава охраны, стоящий за сэром Уильямом, кланяется и говорит:

– Поедем после завтрака, ваша светлость. В семь часов будет удобно?

Я киваю и снова говорю:

– Замечательно.

Сэр Уильям нерешительно интересуется:

– Вы не спросите, куда вас везут?

Я издаю легкий смешок. Я думала только о свободе и так давно мечтала выбраться из этого дома, что и забыла о пункте назначения. Лишь представляла, как выезжаю верхом из каменных ворот и скачу куда угодно. Я захочу поехать в Лондон и навестить своего мужа Томаса, если он все еще в тюрьме. Если его освободили, я, вероятно, отправлюсь в Кент – он должен быть там. Мне все равно. Просто хочу отправиться в путь, и не важно, куда он приведет.

– Конечно, стоило спросить. Куда меня везут?

– К вашей приемной бабушке, герцогине Саффолк, – отвечает он. – Я сопровожу вас в ее лондонский дом.

Это не имеет значения. Я желаю оказаться в Лондоне, чтобы освободить Томаса, и бабушка Кэтрин – одна из немногих моих родственников, кто еще жив. Она всегда мне нравилась, к тому же у нее большой жизненный опыт как у фаворитки короля, чья благосклонность оказалась роковой. Правильно, что меня отправляют к ней, и я надеюсь, мою сестру тоже отпустят и привезут туда.

– А что насчет Катерины?

– Я не знаю, что предлагается для ее светлости, – говорит сэр Уильям. – Будем надеяться на лучшее.

Я замечаю, что теперь нам можно надеяться вслух. Он и сам полон надежд. Я поеду к приемной бабушке и освобожу своего супруга.

Несомненно, я увижусь с Робертом Дадли или его братом Амброзом, тем более что они заинтересованы в нашем освобождении. Встречусь с Уильямом Сесилом, навещу Катерину с моим маленьким племянником и добьюсь свободы для них. Елизавета все-таки одумалась и поняла, что не может отдавать предпочтение Марии, королеве Шотландии, забыв обо мне и моей сестре. У нее может быть только одна наследница, и это моя сестра Катерина. Мы снова займем свое место в мире. Мы получим свободу и воссоединимся. Возможно, даже будем счастливы. Почему нет? Мы с Катериной всегда отличались радостным настроем. Мы станем свободны, чтобы снова познать счастье.

Мы выезжаем в перламутровом свете английского летнего утра, в лучшее время дня лучшего сезона в стране. Солнце вышло из-за светлых облаков, кремовыми лентами опоясавших Чилтерн-Хиллс, и мы скачем на восток к светящейся золотом древней римской дороге Эйкман-стрит, прямой как клинок меча.

Движемся небольшой процессией: головной отряд, потом через небольшой промежуток, чтобы избежать пыли от их копыт, я с сэром Уильямом и главой стражей, а за нами все остальные. Через пару часов останавливаемся напоить лошадей и поесть, и сэр Уильям спрашивает, не устала ли я.

– Нет, – отвечаю ему. – Все хорошо.

Это неправда. Спина уже ноет, ноги разболелись после седла, ведь я еду верхом так, как учил меня отец: не в женском седле, будто деревенщина позади какого-то болвана. Я гордо восседаю на отдельной лошади с прямой спиной. Но после долгого пребывания в крошечной комнатке я потеряла былую силу и энергию. Однако я не лишилась жажды жизни и страстного желания оказаться на свободе. Лучше умереть от боли из-за судорог в седле, чем признаться, что устала – вдруг глава охраны решит повернуть обратно в Чекерс и снова двинуться в путь лишь тогда, когда найдет паланкин. Ничто не заставит меня вернуться в тюрьму. Пусть потрескается кожа на руках и до крови будут натерты ноги, я не зайду в ту комнатку с крошечным окном, из которого видно лишь маленький клочок неба.

Я будто снова родилась – надо мной высится небо, ветер обдувает щеки, впереди светит солнце. Не обращаю внимания на боль в спине и во всем теле. Чувствую запах жимолости и дикой фасоли в живых изгородях. На высоких холмах, где пасутся овцы, слышно, как машет своими маленькими крылышками летящий ввысь жаворонок. Ласточки кружат и устремляются вниз к деревенским прудам, люди машут с полей, собаки бегают и хватают лошадей за пятки. Когда мы обгоняем уличного торговца, он ставит свои товары на землю и умоляет меня остановиться и посмотреть. Картины и звуки повседневной жизни ослепляют меня: я никогда не думала, что снова их увижу.

В полдень мы делаем перерыв на обед, а в четыре часа глава стражи подъезжает ко мне на своей лошади и говорит:

– Ночь проведем в Хедстоун-мэнор в деревне Пиннер. Нас ожидают.

– Я не стану снова сидеть взаперти, – с тревогой откликаюсь я.

– Нет, вы свободны, – отвечает он. – У вас будет своя спальня и приемный зал, и вы сможете поужинать вместе с хозяевами дома, если пожелаете. Это не очередная тюрьма.

– Вы меня не проведете. – Я вспоминаю о Катерине, покинувшей Тауэр в твердой уверенности, что она будет жить у дяди вместе со своим мужем.

– Клянусь, я отвезу вас к герцогине Саффолк, – заверяет меня начальник стражи. – Но за один день нам не проделать такой путь. Завтра утром отправимся и будем ехать еще полдня.

– Хорошо, – говорю я.

* * *

Хозяин дома Роджер, лорд Норт, приветствует меня крайне уважительно. Так встречают сестру наследницы английского трона. Его супруга Уинифред неуклюже делает реверанс, наклоняясь слишком низко в попытке выказать должное почтение члену королевской семьи, – так низко, что уже практически кланяется, но я перевожу все в шутку, и она провожает меня в спальню. Две хозяйские горничные приготовили горячей воды для мытья, а моя собственная достала чистое платье из небольшой сумки с моими вещами.

Я ужинаю отдельно в гостевой комнате, чтобы не сидеть за высоким столом со всеми. После такого долгого – почти двухлетнего! – заключения я робею. И подозреваю, что среди ужинающих будут как шпионы, так и доброжелатели. Я не готова к шуму и суете большой столовой. Я столько времени была одна, что отвыкла слышать множество голосов одновременно.

Рано утром на следующий день мы просыпаемся, идем в часовню и завтракаем, после чего нас опять ждет дорога – часы на конюшне показывают девять. Моя лошадь отдохнула, и, несмотря на покрытые синяками ноги, меня переполняет такой восторг от ощущения свободы, что я широко улыбаюсь главе стражи, а когда мы достигаем участка прямой сухой дороги, говорю сэру Уильяму, что можно пустить коней легким галопом.

Я еду так быстро, словно лечу. Наклоняюсь вперед, подгоняю лошадь – от стука копыт и летящих в лицо грязи и ветра я готова запеть. Свободна, я наконец-то свободна.

В деревушках близ Лондона привыкли видеть путников на Уотлинг-стрит, а заметив королевский флаг, люди узнают меня и начинают выкрикивать мое имя. Начальник подъезжает ко мне и говорит извиняющимся тоном:

– Нас просили не привлекать к себе внимания. Не будете ли так добры накинуть на голову капюшон, миледи? Не стоит собирать толпу.

Я послушно надеваю капюшон и думаю, что, судя по всему, жители не очень благосклонно настроены к королеве, раз появление на дороге такой незначительной родственницы вроде меня может представлять опасность.

– Где ваша сестра? Где леди Катерина и ее крепкие малыши? – кричит кто-то, когда мы приближаемся к восточному въезду в город.

– Где маленькие принцы? – подхватывает другой, и я замечаю, что глава охраны кривит лицо. – Где мальчики Сеймуры?

Я плотнее натягиваю капюшон и догоняю сэра Уильяма.

– Тоже задаюсь этим вопросом, – сухо замечаю я.

– Мне такими вопросами задаваться не позволено, – отвечает он.

Стук копыт приближается к дому моей неродной бабушки в Минериз. Вообще-то раньше это был наш дом. Помню, отец рассказывал, что его подарил нам юный король Эдуард, помню, как шарахалась от массивной двери из темного дерева и каменных галерей бывшего монастыря, где громко разносилось эхо. Конечно, мы потеряли дом, когда была убита Джейн, – тогда мы потеряли все.

Бабушка Кэтрин, невозмутимая и красивая женщина почти пятидесяти лет, выходит из холла в своей дорожной накидке. Вздрагивает, увидев нас на взмыленных лошадях у двери ее лондонского дома.

– Мария! Дорогая! Я думала, ты приедешь только в следующем месяце! Не ждала тебя так скоро. – Она подзывает одного из слуг в ливрее и говорит: – Помогите леди Марии, Томас.

С его помощью я слезаю с лошади, и тогда бабушка наклоняется и сердечно меня целует.

– Я так рада, что тебя отпустили под мою опеку. Добро пожаловать, дитя. Вид у тебя бледный. Оно неудивительно.

Кэтрин обращается к сэру Уильяму:

– Как так вышло? Мне сказали, что ее привезут в течение месяца. Я сейчас уезжаю в Гринвич.

Спустившись на землю, сэр Уильям кланяется.

– Позавчера стража явилась за ней без предупреждения, – отвечает он. – Таков приказ. Ее светлость так долго ждала освобождения – было бы жестоко и дальше держать ее взаперти. Она бы и дня там больше не выдержала, честное слово. Видит Бог, она заслужила свободу.

На лице бабушки мелькает тень.

– Ты же знаешь, что не свободна? – спрашивает она у меня.

– Что?

– Ее не освободили, – говорит она сэру Уильяму, – а отпустили под мою опеку.

Хорти поворачивается к лошади, чтобы тихо выругаться. Когда мы снова видим его лицо, оно все красное от гнева, в глазах стоят слезы.

– Не освободили? – переспрашивает он. – И кто же дал такой указ… – Сэр Уильям замолкает, чтобы его слова не приняли за речь изменника. – Я думал, ее отправляют к вам как к бабушке, после чего леди Мария будет вольна идти куда пожелает. Думал, вы встретите ее и отведете обратно ко двору.

– Заходите, – говорит бабушка, желая побеседовать вдали от ждущих слуг и слоняющихся по улице людей. Она ведет нас в большой холл, затем поворачивает в сторожку привратника, где мы можем побыть наедине. Там есть стол, стул и подставка для письма. Я опираюсь о стол, вдруг почувствовав себя изможденной.

– Моя дорогая, присядь, – ласково обращается ко мне Кэтрин. – Сэр Уильям, не желаете стакан эля? Или вина?

Сидеть я не могу. Если сяду, за мной захлопнут дверь и не выпустят, так что я продолжаю неуклюже стоять с больной после двухдневного пути спиной, и меня переполняет мучительное чувство страха.

– Не свободна? – с трудом выговариваю я, губы опухли и не шевелятся, будто меня с силой ударили по лицу. – Я думала, меня отпустили.

Она качает головой.

– Ты под моей опекой, как и твой бедный маленький племянник у его бабушки в Ханворте. Но королева не дарует тебе свободу. Мне пришлось пообещать, что я буду держать тебя под домашним арестом.

– Не могу, – вырывается у меня. По лицу текут слезы, я прерывисто всхлипываю. – Миледи, бабушка, я не могу больше находиться взаперти. Мне нужен простор. Я больше не выдержу в маленькой комнатке, будто кукла в коробке. Я этого не перенесу, бабушка. Я умру. Клянусь, умру, если мне не позволят ездить верхом и гулять где захочется.