Кристофер Гортнер - Последняя королева

Я остановилась перед возвышением, чувствуя тяжесть похожего на шар живота. Филипп встал, поправил расстегнутый камзол и пригладил волосы. В его глазах мелькнул предательский огонек, знакомый мне с первых дней супружества по тем мгновениям, когда он, не в силах сдержаться, готов был утащить меня откуда угодно в ближайшую комнату. Но на этот раз страсть в его взгляде смешивалась с благоговейным трепетом, будто он не мог решить, пасть ли передо мной ниц или овладеть мною не сходя с места.

Филипп поднес мою руку к губам:

– Жена моя, ты знаешь, что только императрицы могут носить пурпурный бархат?

Сердце мое подпрыгнуло в груди.

– Ты?..

Он кивнул, и лицо его расплылось в широкой улыбке.

– Да. Перед тобой признанный принц Фландрии и официальный наследник Габсбургов. Мой отец наконец уступил. Генеральные штаты согласились с тем, что я достиг совершеннолетия и могу править своим государством без постороннего вмешательства.

Я шагнула ближе и прикоснулась животом к его промежности.

– В таком случае я самая счастливая будущая императрица в мире, – выдохнула я. – Но что еще важнее, я самая счастливая мать нашего будущего сына.

Улыбка его стала еще шире, показавшись мне тем более соблазнительной, поскольку прошли месяцы с тех пор, как мы делили постель. Филипп посмотрел туда, где стояли мои женщины.

– Твоя дуэнья мне голову оторвет, если я позволю тебе остаться. Она уже и без того полагает, что, если бы не я, ты вела бы себя куда скромнее.

– Пусть думает что хочет. – Я пожала плечами. – Я пришла танцевать. И я буду танцевать.

– Танцевать? – рассмеялся он. – Если мои глаза меня не обманывают, ты можешь в любой момент родить.

Я тоже рассмеялась, негромко и шаловливо, заставив его вновь посмотреть на меня.

– Пусть будет что будет. Сегодня я буду танцевать, празднуя возвращение моего мужа. Если хочешь, можешь оказать мне честь, а если нет – найду кого-нибудь другого.

– Да ты с ума сошла, – пробормотал он, но все же махнул рукой в сторону галереи.

Раздалось нестройное бренчание струн, и музыканты заиграли снова.

– Павана, – вздохнула я, протягивая руку Филиппу.

Мы шагнули вперед, расправив плечи и подняв голову. К нам поспешили присоединиться придворные.

Музыка заполонила меня без остатка. Забыв о дрожащей спине, о боли в боку, о тяжести живота, я закружилась под звуки адажио и засмеялась, когда Филипп внезапно поцеловал меня в грудь. Взявшись за руки, мужчины и женщины перемещались в танце по всему залу. Филипп снова поцеловал меня, и те, кто не танцевал, стоя возле стен, зааплодировали.

Танец стал энергичнее, женщины задирали юбки, демонстрируя лодыжки. Я сорвала чепец и отшвырнула в сторону. Волосы мои рассыпались по плечам, вызвав новый взрыв аплодисментов. Уперев руки в бока, я остановилась среди женщин, глядя, как Филипп и остальные мужчины выбрасывают вверх ноги, подобно охваченным страстью оленям.

В зале стало душно от тепла разгоряченных тел. Я продолжала хлопать в ладоши, и никто сперва не замечал, что в моей утробе нарастает безжалостная, раздирающая внутренности боль, пока из моего рта не вырвался судорожный вздох. Я пыталась не обращать на боль внимания, но, когда последовал очередной приступ, а за ним еще один, я согнулась пополам, чувствуя, как подкашиваются колени.

Ко мне подбежала Беатрис.

– Ребенок, – задыхаясь, проговорила я. – Я его чувствую!

Она дала знак остальным дамам, которые поспешно окружили меня и повели прочь из зала.

– Я устала! – крикнула я, подумав, что Филипп может последовать за мной. – Ничего страшного, мне просто нужно отдохнуть.

Обернувшись, я увидела, что он улыбается мне, окруженный танцующими придворными. Остановившись среди моих женщин у подножия лестницы, я помахала ему, смеясь сквозь стиснутые зубы.

– Сколько было схваток? – рявкнула донья Ана. – Как часто?

– Я не считала. Кажется… – Я застонала. – О нет…

Из-под моего платья хлынула бледно-розовая вода, заливая атласные туфли. Не раздумывая, донья Ана обхватила меня сильной рукой за пояс.

– Нужно немедленно в твои покои.

Повиснув между дуэньей и Беатрис, я кое-как поднялась по лестнице. Добравшись до верха, поспешила по коридору, последним усилием воли пытаясь удержать стремящегося высвободиться из утробы ребенка. Поток воды превратился в струйку, схватки временно стихли. Ускорив шаг, я свернула в галерею, ведшую в мои апартаменты.

Еще немного…

Почувствовав, как по бедру стекает теплая кровь, я споткнулась и у меня вырвался крик:

– Господи, началось!

Галерея, казалось, тянулась в бесконечность. Дальше идти я уже не могла. Распахнув ближайшую дверь, я ворвалась в уборную и, отшвырнув ногой солому на полу, начала приседать.

– Нет, только не здесь! – крикнула донья Ана.

– Или здесь, или там, – бросила я.

Беатрис без лишней суеты закатала рукава до локтей и помогла мне лечь на пол, задрав ноги на стульчак. В закутке воняло мочой и испражнениями, но, к счастью, никто из местных пьяниц сюда еще не добрался. Моя дуэнья застыла, пораженная ужасом, но, услышав мой срывающийся стон, опустилась на четвереньки и сунула голову мне под юбку.

– Словно свинья в грязи, – услышала я ее бормотание. – Что скажет ее величество, когда узнает? – Я ощутила прикосновение ее пальцев. – Принесите кто-нибудь пеленки и мою шкатулку со снадобьями. Быстрее!

Послышались удаляющиеся шаги.

Я бы наверняка рассмеялась над нелепостью своего положения, если бы не боль, какой я никогда еще прежде не испытывала. Донья Ана, в сползшем набок чепце, выбралась из-под моей юбки.

– Вижу головку. Тужься, mi niña. Тужься, как если бы от этого зависела твоя жизнь.

– Тужиться? – завопила я. – Не могу! Меня надвое разорвет!

– Разорвет, если не будешь тужиться, – стальным голосом ответила она. – Делай, что говорю. Ahora![20]

Я напряглась, вцепившись одной рукой в край стульчака, а другой – в присевшую рядом Беатрис, и, выдохнув сквозь зубы, начала с силой тужиться.

Донья Ана вновь полезла под мою юбку, задранную теперь выше пояса.

– Уже почти. Еще раз… Да, вот так… Пусть природа делает свое дело.

Вернулась Сорайя, с пеленками и шкатулкой со снадобьями. Я закричала, чувствуя, как меня раздирает нечто огромное. Жгучая боль охватила все тело, и когда я уже подумала, что больше не выдержу, что-то выскользнуло из меня, и нахлынуло ни с чем не сравнимое облегчение.

– Мальчик, – выдохнула донья Ана. – Быстро, дайте ножницы!

Сорайя метнулась к ней. Между моих ног вывалилась комковатая масса. Я увидела, как донья Ана хватает маленькое окровавленное тельце, щелкает ножницами и шлепает его свободной рукой. Тишину разорвал пронзительный вопль, и я без сил прислонилась к Беатрис. Мне хотелось спросить, здоров ли ребенок, мальчик ли это, но во рту у меня полностью пересохло. Взяв из шкатулки флакон, донья Ана натерла орущего младенца мазью из бархатцев и начала заворачивать в льняные пеленки.

За дверью уборной послышался шум.

– Мое дитя, – прошептала я. – Дайте его мне.

Я заставила себя сесть. Донья Ана положила младенца мне на руки. Она еще не закончила его пеленать, но, почувствовав меня, младенец сразу успокоился. Я посмотрела на него, ощущая растущую изнутри радостную дрожь.

Подняв глаза, я увидела на пороге Филиппа. Глаза его широко раскрылись при виде вспотевших женщин и меня, сидящей в пышном наряде на полу с раскинутыми ногами.

Я протянула ему ребенка:

– Смотри – это твой сын.

Сквозь слезы он уставился на нашего мальчика. Я громко и торжествующе рассмеялась.

1500 году мне исполнился двадцать один год – возраст, в котором женщины моего положения уже примерно знали, какая жизнь ждет их впереди. Я родила здоровых дочь и сына, прошла через ряд испытаний, какими неизбежно сопровождается любой брак, и теперь не могла дождаться, когда смогу посвятить все время воспитанию детей и исполнению своей роли в новообретенном королевстве.

Уделом высокопоставленных женщин была благотворительность и покровительство аббатствам и монастырям, бедным и падшим – примером чему могла служить судьба моих бесчисленных предшественниц. К этому меня готовили с детства. Меня и моих сестер учили, что наш пол ограничивает нашу власть, что мы должны не править, но заботиться о наших мужьях и их подданных, не особо вмешиваясь в их дела. Мы должны были сажать сады, а не возводить монументы, оставляя после себя лишь эхо, а не легенды.

Никто не ожидал от нас чего-либо иного.

* * *

Чудесный город Гент стал одним из моих любимых во Фландрии. Его дома с высокими крышами и разноцветными карнизами, арочные каменные мосты над каналом, шумные рынки и величественные готические шпили воплощали пылкий фламандский дух. Погода редко бывала суровой – умеренный климат Фландрии не мог даже сравниться с кастильской жарой, – а наш дворец казался филигранным украшением посреди обширного сада, где весенние цветы усеивали живые изгороди, а вокруг фонтанов росли тюльпаны.

Сидя в кресле под навесом, я наблюдала за моей золовкой Маргаритой: с маленьким Карлом на руках она прогуливалась по гравийным дорожкам. За ней семенила Элеонора с мадам де Гальвен. Моя двухлетняя дочь росла крепкой девочкой; оливковый оттенок кожи и янтарно-зеленые глаза, так похожие на мои, подчеркивали ее арагонскую кровь. Карл же, напротив, был настоящим Габсбургом, с необычно серьезным взглядом и столь белой кожей, что его нельзя было выносить на улицу без огромной шляпы.

– Chérie! – позвала Маргарита. – Мальчик – настоящий ангел! Такой терпеливый и спокойный!

Я улыбнулась, коснувшись изящной золотой броши, которую подарил мне Филипп в честь рождения Карла, с выложенным рубинами изображением замков и щитов Кастилии. Я была рада, что Маргарита вернулась домой, пусть и ненадолго. Она приехала из Савойи, заявив, что иначе умрет от скуки при дворе нового мужа, где ей целый день нечего делать, кроме как собирать новый гардероб. Сегодня она была одета в розовое платье с таким количеством побрякушек, что они звенели на ней, словно на епископе. Отдав Карла кормилице, она присела рядом со мной. Ее продолговатое лицо сияло здоровьем.

– Вам и впрямь обязательно возвращаться? – спросила я. – Может, останетесь с нами? Вы так хорошо обращаетесь с детьми, к тому же нам не хватает помощников.

– У вас же тут целый дворец слуг, моя дорогая! – рассмеялась она, погладив меня по руке. – Увы, остаться никак не могу. Мой муж – отвратительный старый козел, но он меня любит и довольно богат – что мне еще остается? Но я все-таки сказала отцу, что это в любом случае последний брак, на который я согласна ради его империи. – Она вздохнула. – Но я буду скучать по малышам. Дети – такая радость в жизни.

– Когда-нибудь и вы станете прекрасной матерью. Возможно, у вас с герцогом…

Она громко фыркнула, заставив вздрогнуть сидевших неподалеку фрейлин:

– Ma chérie, весьма мило с вашей стороны! Увы, мой бедный герцог едва в состоянии залезть на стульчак в уборной, не говоря уже обо мне.

Мы рассмеялись, после чего Маргарита продолжила:

– Не думала, что когда-либо увижу вас столь счастливой. – Она помолчала. – Значит, у вас все хорошо?

– Да, – тихо ответила я.

– Прекрасно, – кивнула она. – Так и должно быть. – Маргарита взглянула на Элеонору, тянувшую мадам де Гальвен к фонтану, и вскочила. – Ах ты, непослушное дитя! Хватит тащить мадам, словно мул!

Она направилась на помощь гувернантке и подхватила Элеонору на руки. Мадам заковыляла туда, где сидели остальные женщины.

– У этой девочки сил на троих, – тяжело дыша, проговорила она.

– Сядьте, мадам, – сухо заметила донья Ана, – пока вас удар не хватил.

Я едва удержалась от смеха. После рождения моих детей дуэнья и гувернантка сумели прийти к некоторому согласию, поскольку даже донья Ана вынуждена была признать, что многолетний опыт позволяет мадам стать идеальной воспитательницей для Элеоноры.