– У французов всегда есть мотив, – возразила я, но тут же впервые усомнилась в собственных словах.

Мне с самого детства внушили настолько прочную ненависть к Франции, что я никогда этого не оспаривала.

– У Луи сейчас только один мотив – удостовериться, что мы не заключим пакт с твоими родителями, который настроит против него половину Европы. Он страшно боится за свою безопасность. Твоя сестра Каталина вышла замуж за английского принца, другая сестра, Мария, – за португальского; мы с тобой теперь наследники Испании, не говоря уже о том, что когда-нибудь я унаследую империю отца. Я стал угрозой для Луи. Ему нужна моя дружба, и, если все пойдет по плану, я намерен ее ему дать.

Он поднял руку, не позволяя мне возразить:

– Предупреждаю сразу: я не наследую владения твоих родителей. Вражде между Испанией, Габсбургами и Францией нужно положить конец.

– Тогда пусть Луи сперва положит конец своим притязаниям на Неаполь. – Мой прежний страх сменился гневом. – Я знаю, что ты хочешь как лучше, но мои родители никогда не одобрят союз между нами и французами.

– Я заключаю союз не ради Испании. Я делаю это ради Фландрии. – Он помолчал. – Хуана, мы граничим с Францией. Нам может грозить та же опасность, которая грозила Арагону. Давая разрешение на наш отъезд, мои Генеральные штаты настаивают, чтобы мы приняли приглашение Луи. Моя обязанность как эрцгерцога – согласиться с их решением, точно так же, как твоим родителям приходится соглашаться с решением кортесов.

– Тогда поезжай без меня. – Я высоко подняла голову. – Меня не должны там видеть.

Филипп вздохнул:

– Ты – моя жена, наследница Кастилии. Естественно, ты должна ехать. Нет ничего унизительного в том, чтобы проявить милость к монарху, чье положение слабее твоего. К тому же мы пробудем там самое большее неделю или две.

Я противилась его логике, не желая видеть мир таким, каким видел его он, поскольку тот полностью противоречил миру, который я знала всю жизнь. Мне казалось, будто я могу опозорить отца, Арагон, сами основы Испании. Я жалела, что нет возможности поговорить с Лопесом, прежде чем принять решение, но догадывалась, что он скажет мне. То, что я уже знала и так: если за этой встречей с Луи стоит Безансон, нам следует выяснить, чего он хочет этим добиться. К тому же Филипп был прав: наше положение наследников Испании затмило могущество Франции. В будущем нам предстояло объединить империю Габсбургов и Испанию под одной короной, окружив Францию, словно загнанного зверя. Чего мне, собственно, было бояться?

Я вздохнула, набираясь решимости:

– Хорошо. – Я уверенно взяла вышивание. – Но мне хотелось бы знать о всех приготовлениях к нашей поездке.

– Зачем? – нахмурился Филипп. – Вряд ли это интересно для женских ушей.

– Не сомневаюсь. Но, как ты сказал, мы будем долго отсутствовать, и нужно заранее составить планы насчет детей. Не говоря уже о том, что не каждый день инфанта отправляется во Францию.

– Понятно, – усмехнулся он. – Хочешь взять с собой самые роскошные платья и драгоценности? Они тебе не понадобятся, любовь моя. Ты могла бы затмить Анну Бретонскую даже в ночной сорочке.

Филипп насмешливо смотрел на меня. Неужели он действительно считал, будто мною движет лишь тщеславие? А может, просто дурачился? Он наклонился ко мне, но я вдруг поняла, что его поцелуй совершенно меня не возбуждает.

– Я тебе все расскажу, – прошептал он. – И поужинаем сегодня вдвоем, как подобает после долгой разлуки.

Я потянулась к нему губами, пытаясь преодолеть внезапную апатию. Для него у меня всегда хватало тепла – но сейчас, похоже, я вела опасную игру.

И все же, когда он вышел, чтобы переодеться к ужину, я решила действовать не колеблясь.

* * *

Последующие недели стали испытанием для моей решимости. Безансон вернулся ко двору в мрачном настроении и тотчас же уединился с Филиппом. Лопес подтвердил, что я приняла верное решение, но посоветовал оставаться начеку. Продолжающийся обман лишал меня присутствия духа, но я утешала себя мыслью, что в итоге мне придется потерпеть лишь несколько дней, и не более того.

Меня тревожила предстоящая разлука с детьми, особенно с маленькой Изабеллой, которой еще не исполнилось и полугода. Перебрав около сотни кормилиц, я наконец остановилась на той, которая, похоже, понравилась Изабелле. К счастью, мадам де Гальвен и, к моему удивлению, донья Ана заверили меня, что останутся надзирать за детьми. Моя дуэнья уверяла, что слишком стара для перехода через Пиренеи и к тому же лучше умрет здесь, чем ее увидят живой во Франции. Я избежала ее упреков, утешая себя тем, что именно она будет присматривать за детьми, и бо́льшую часть своего времени проводила с Карлом, Элеонорой и Изабеллой.

Наконец ясным зимним днем в ноябре 1501 года мы покинули Гент. Собравшиеся на обочинах толпы провожали нас изумленными взглядами. Филипп возглавлял кавалькаду на белом коне, в блистательных красных одеждах. Я ехала рядом с ним на пестрой кобыле, в янтарной парче под цвет моих глаз.

«В Испанию, в Испанию», – пела моя душа. При мысли, что скоро я вновь встречусь с родителями, воспоминаниями детства и обещаниями нового будущего, глаза мои наполнились слезами радости. Я могла пережить что угодно, даже визит во Францию, ибо нас с Филиппом ждала моя родина.

И там должна была свершиться наша судьба.

Глава 13

Едва мы пересекли границу Франции, ко мне вернулась прежняя тревога. Луи послал нам навстречу целую свиту из знатных дам и господ, и я подозрительно разглядывала пышно разодетых и напудренных женщин. В воздухе, словно перед надвигающейся бурей, в буквальном смысле пахло старой феодальной враждой между Францией и Испанией. Я остро осознавала, что, несмотря на все заявленные намерения, здесь меня воспринимают как врага, дочь коварного Фернандо Арагонского, чьи притязания на Неаполь постоянно раздражали Францию словно бельмо на глазу.

И все же меня привели в восторг прекрасные просторы Франции, ее казавшиеся бескрайними долины и роскошные леса, сияющие небеса, богатые селения и великолепные виноградники. Я никогда прежде не думала, что хоть одна страна может сравниться в своем величии с Испанией, и, когда впереди в туманной дымке показался Париж, меня охватила невольная радостная дрожь.

Над лабиринтом улиц в лучах заходящего солнца возвышался шпиль Нотр-Дама. Во всех церквях оглушительно звонили колокола, призывая парижан выйти наружу. Люди приветствовали нас, крича и бросая букеты осенних цветов, лепестки которых мерцали в воздухе подобно медным блесткам.

Нас препроводили в старый дворец Лувр, где нам сообщили, что Луи и его королева отправились в долину Луары, чтобы приготовить для нас замок Шато-де-Блуа. Вместо них нас принимали принцы из дома Бурбонов, и, пока Филипп со своей свитой объезжал город, мне нанес неожиданный визит граф дон де Кабра, посланник моей матери при дворе Тюдоров, который узнал о моей остановке во Франции и заехал повидаться со мной по пути в Англию. Я приняла его несколько сдержанно, решив, что он, возможно, желает сообщить о недовольстве матери моей поездкой, но вместо этого он рассказал, что моя сестра Каталина прибыла в Англию и в Лондоне вела себя с безупречным достоинством, несмотря на непривычную обстановку. А однажды вечером в ее покои бесцеремонно явился король Генрих Седьмой и потребовал, чтобы она сняла вуаль.

– Естественно, ваша сестра была ошеломлена подобным поведением, а ее дуэнья пришла в ярость. Однако король настоял, что, прежде чем разрешить ее свадьбу с наследником, он должен лично удостовериться в отсутствии у нее каких-либо изъянов. Она милостиво подчинилась, на сей раз уже ошеломив его самого своей красотой, и он тут же представил ее двору, словно ценный трофей.

Я вспомнила, как сама сняла вуаль перед Безансоном, с болью представив себе, что чувствовала в тот момент Каталина, среди чужих людей и далеко от дома.

– А ее жених, принц Артур? – с тревогой спросила я. – Они понравились друг другу?

– О да, – улыбнулся граф. – Они подобны ангелам. Принц Артур весьма худ и робок, но, похоже, очарован ее высочеством – как и его младший брат принц Генрих, который сбросил камзол во время свадебного пиршества и начал прыгать перед ней в одной рубашке, словно дикарь. Эти англичане – настоящие варвары, неотесанные и шумные. Им воистину повезло, что инфанта Каталина – их будущая королева. После замужества ее стали звать Екатериной Арагонской.

– Я должна ей написать, – пробормотала я, стыдясь, что из-за всяческих хлопот в моей собственной жизни забыла о ее отъезде.

Мне стало грустно, что я не увижу сестру, приехав в Испанию. В тот же день я написала ей длинное письмо и передала его графу, который обещал позаботиться, чтобы письмо в целости и сохранности дошло до Англии. В письме я пообещала оставаться любящей сестрой несмотря ни на что и попросила писать мне в любое время – ибо я знала, что значит исполнять долг ради нашей страны.

На следующий день мы отправились в долину Луары. Утром седьмого сентября под ледяным дождем мы прибыли в Блуа. Промокшая до костей, я въехала через главные ворота во внутренний двор замка. Филипп со своей свитой ускакал вперед. Едва я сошла с лошади, ко мне поспешила молодая женщина, не старше семнадцати лет, черноглазая, с непривлекательным ртом и плотно сжатыми губами. Ее сопровождали еще несколько дам с ничего не выражающими лицами.

Она присела передо мной в реверансе:

– Мадам эрцгерцогиня, я мадемуазель Жермен де Фуа, племянница его величества короля Луи. Мне оказана честь сопровождать вас и быть вашей почетной фрейлиной во время вашего визита.

Судя по ее тону, никакой радости ей это не доставляло. Дав знак Беатрис и Сорайе, я начала объяснять мадемуазель де Фуа, что в дополнительной прислуге не нуждаюсь, но она схватила меня за руку и потащила за собой в здание из красного кирпича. Мои женщины поспешили следом, и я оказалась во дворце, еще не успев что-либо сообразить. Меня вели по каменным коридорам, увешанным огромными гобеленами, в окружении отряда французских дам.

Возможно, мы так и прошли бы мимо зала, если бы я не заметила слева открытые двустворчатые двери и не остановилась. Огромное помещение освещала большая серебряная люстра, висевшая на цепях под богато украшенным потолком. Я шагнула вперед.

– Madame, c’est le chambre du roi![21] – прошипела за моей спиной мадемуазель де Фуа.

Я уставилась на возвышение в дальнем конце, где спиной ко мне стояли Филипп и Безансон. Мускусный запах влажных плащей и духов, исходивший от десятков людей в зале, смешивался с поднимавшимся от жаровен ароматным дымом.

Высоко подняв голову, я вошла, и все повернулись ко мне.

В наступившей тишине легкий шорох моих юбок по мозаичному полу казался громким, словно звон шпор на сапогах. Послышались негодующие возгласы. Побледнев, Филипп развернулся кругом, и я увидела на возвышении короля.

Я помедлила. Несмотря на свою репутацию бесстрашного храбреца, Луи Двенадцатый выглядел не слишком впечатляюще. Корону он унаследовал поздно, в сорок с лишним. Жидкие седеющие волосы едва закрывали выступающие уши, на узком лице выделялся крючковатый нос – отличительный признак семейства Валуа. Серебристая ткань не могла скрыть узкие плечи, а ноги в черных лосинах напоминали паучьи. Лишь взгляд прищуренных стальных глаз свидетельствовал об уме и хитрости, благодаря которым он стал заклятым врагом моего отца.

Приседать перед ним я не стала: в жилах его текло не больше королевской крови, чем в моих, а может, даже и меньше. Его тонкие губы изогнулись в улыбке.

– Мадам эрцгерцогиня, добро пожаловать во Францию.

– Благодарю вас, ваше величество. – Я чувствовала на себе гневные взгляды французских придворных, недовольных моим отказом признать превосходство их короля.

Филипп с каменным лицом подошел ко мне и схватил за рукав.

– Что ты делаешь? – проговорил он сквозь зубы.

Судя по выражению его лица и злобному взгляду архиепископа, они не ожидали меня здесь увидеть, хотя я никак не могла понять почему. Или во Франции существовал некий обычай, запрещавший женщинам появляться перед королем без разрешения? Меня бы это, впрочем, не удивило: Франция оставалась одной из немногих держав, где все еще запрещалось престолонаследие по женской линии. Но я была не просто женщиной. Я была наследницей Кастилии.

– Приветствую его величество. – Я сумела даже улыбнуться и коротко присесть. – Разве мы не для этого приехали?