Маргарита как будто не помнила, что ей, обрученной с моим братом, вскоре предстояло точно такое же путешествие. Она хлопнула в ладоши, и ее фрейлины поспешили ко мне.

Я стояла в полном оцепенении, пока фламандки раздевали меня, словно рабыню на аукционе, и не сразу обрела дар речи. Стоило мне возразить, как все тут же замерли. Маргарита странно посмотрела на меня, но я вцепилась в свою сорочку.

– Я… я хотела бы помыться одна, – запинаясь, проговорила я по-французски.

Ко мне подошли Беатрис и мои фрейлины. Донья Ана и остальные дамы словно окаменели.

– Eh, bon.[11] – Маргарита пожала плечами. – Прослежу, чтобы вам приготовили ужин.

Снова поцеловав меня, как будто не произошло ничего особенного, она быстро вышла. Ее фрейлины, хихикая, последовали за ней.

– Да они просто варвары! – Я нервно рассмеялась, обхватив себя руками.

– Что верно, то верно, – кивнула Беатрис. – Ее величество была бы вне себя от гнева.

– Не сомневаюсь. – Я взглянула на лохань. – Но помыться все-таки стоит. Помоги-ка мне.

Под судорожные вздохи дам я стащила сорочку через голову и отбросила в сторону.

– Ни в коем случае! – воскликнула донья Ана. – Я тебе запрещаю! Чем наполнили эту ванну? Я даже отсюда чувствую запах духов в воде. От тебя будет пахнуть, как от какой-нибудь язычницы-одалиски!

– Какая разница, если после недель в море от меня пахнет как от козла?

Беатрис помогла мне забраться в лохань, и я расслабилась в ароматной воде.

– Вот это действительно рай, – вздохнула я.

Ко мне скользнула Сорайя и начала массировать ступни с благовонными маслами, которые магическим образом извлекла из карманов своего платья. Бросив на нас яростный взгляд, донья Ана развернулась кругом и начала отдавать приказы служанкам. Вскоре они уже тащили мои уцелевшие сундуки и перебирали их содержимое в поисках подходящей одежды.

Меня, раскрасневшуюся после ванны, одели в бордовое бархатное платье с рубином матери на шее. На фоне голубой комнаты я сияла подобно пламени. Донья Ана надела мне на голову вуаль, и тут же вошли Маргарита с вельможами. За ними следовали мужчины из моей свиты – все в той же грязной походной одежде, явно недовольные, что им даже не дали как следует отдохнуть.

Я с трудом подавила желание снять вуаль. По кастильской традиции только муж мог открыть лицо невесты королевской крови, но я считала ее столь же абсурдной, как мавританский обычай держать женщин в заточении. Замерев будто статуя, я услышала слова Маргариты:

– Какое красивое платье! А рубин просто великолепен, моя дорогая. Позвольте представить наших придворных, которым не терпится выразить вам свое почтение.

Я кивнула, слегка вздрогнув, когда эрцгерцогиня наклонилась ко мне и прошептала:

– Вся эта церемония крайне утомительна, моя дорогая, но они не желают следовать голосу рассудка. Остается лишь надеяться, что их речи будут коротки и вскоре вы сможете спокойно поужинать.

Не зная, что сказать, я наклонила голову. Эрцгерцогиня представила вельмож, а также бывшую свою гувернантку и фрейлину мадам де Гальвен, сухопарую женщину в желтовато-зеленом шелковом платье. Большинство имен вылетели у меня из головы в то же мгновение, когда их произнесли; я ничего не видела, кроме упитанных тел и оценивающих взглядов, пока в комнату не вошел дородный мужчина в темно-красной мантии. Его мясистое лицо лучилось улыбкой.

– Его преосвященство архиепископ Безансон, верховный канцлер, – провозгласила Маргарита.

Испанцы почтительно поклонились представителю церковных властей. Безансон был высшим духовным лицом Фландрии, равным по положению Сиснеросу в Испании. Именно его постскриптум вызвал неудовольствие моей матери. Я присела было в реверансе, но он тут же выбросил вперед увешанную перстнями жирную руку, удерживая меня.

– Mais non,[12] мадам. Это я должен вам кланяться.

Кланяться он, однако, не стал, лишь слегка наклонил голову, после чего обратил свой взгляд к Маргарите и что-то отрывисто проговорил по-фламандски.

Я озадаченно посмотрела на эрцгерцогиню. Покраснев, та перевела:

– Его преосвященство желает знать, почему ваше высочество носит вуаль.

– Таков наш обычай, – вмешалась донья Ана, прежде чем я успела ответить. – В Испании невеста до венчания должна скрывать лицо от всех мужских взглядов.

Лицо Безансона расплылось в улыбке. Быстро подняв руку, я сняла раздражающую ткань. На мгновение наступила тишина. Затем Безансон воскликнул:

– Trés belle![13]

Словно по сигналу, фламандцы разразились аплодисментами. Архиепископ дал знак двум пажам, и те бросились прочь из комнаты.

– Это произвол! – рявкнула донья Ана. – Как он посмел нарушить приличия?

– Он ничего не нарушал, – сквозь зубы ответила я. – Это сделала я. Не хочу, чтобы у него возникали какие-то сомнения. И похоже, ему понравилось.

– Какое он имеет право? – бросила донья Ана. – Он всего лишь…

Она обернулась, услышав за дверью шаги. Фламандцы заулыбались, эрцгерцогиня Маргарита коротко рассмеялась. Шаги стали громче, все приближаясь и приближаясь.

Вбежали пажи Безансона, кланяясь до пола.

Вошел высокий юноша в обтягивающем грудь кожаном камзоле и сапогах из кордовской кожи. Он снял шляпу, и по его плечам волной рассыпались золотисто-каштановые волосы. На лице с выступающей челюстью, орлиным носом и красивым ртом выделялись близко посаженные голубые глаза, такие же, как у Маргариты. Столь же безупречной была и его белая кожа.

Его полные губы медленно растянулись в улыбке.

Мне не требовалось объяснять, кто это. Сомнения быть не могло – то был принц, которого его подданные звали Филиппом Красивым. И действительно, я никогда еще не видела столь совершенной красоты, в которой, однако, не было ничего женственного. Чем-то он напоминал отважного молодого оленя.

Мне стало слегка не по себе. Он стоял в оглушительной тишине, уперев в бока руки в перчатках и разглядывая меня так, будто вокруг никого больше не было. Взгляд его упал мне на лицо, затем опустился на грудь и задержался там, словно он почувствовал, как участился мой пульс. Несмотря на откровенное бесстыдство принца, я вдруг ощутила, что мне льстит его внимание. Ни один мужчина в Испании не осмеливался смотреть на меня, женщину королевской крови, подобным образом. Я понимала, что мне следует вернуть на место помятую вуаль, но под откровенным взглядом принца все внутри у меня таяло.

Как и Безансону, принцу Габсбургу явно понравилось увиденное.

– Его высочество эрцгерцог, – запоздало произнес архиепископ Безансон, проследив, чтобы никто не забыл поклониться.

Филипп сбросил перчатки, подошел ко мне и, взяв за руку, поднес ее к губам. Я ощутила острый запах пота и лошадей, приправленный незнакомым солоноватым ароматом, который иногда исходил от моего отца.

– Bienvenue, ma petite infanta,[14] – тихо проговорил он.

Я взглянула на его руку с прекрасными пальцами – сильными, сужающимися на конце, без единого шрама. Вряд ли эти руки когда-либо держали что-нибудь посерьезнее охотничьего лука или меча.

Я улыбнулась дрожащими губами. Казалось невозможным, что этот красавец – мой будущий муж. Готовая к тому, чтобы его в лучшем случае терпеть, а в худшем – презирать, я ожидала брака без любви, государственного союза ради блага Испании. Даже думала, что могу его возненавидеть, и у меня не возникало мысли, что он может пробудить во мне какие-то добрые чувства. Но впервые в жизни у меня возникло чудесное ощущение, будто в душе порхают бабочки.

Внезапно я поняла, что он ждет от меня ответа.

– Для меня это большая честь, ваше высочество, – с трудом пробормотала я.

Широко улыбнувшись, он повернулся к собравшимся:

– Я восхищен своей испанской невестой. Мы должны пожениться немедленно!

Его заявление произвело в рядах моей свиты эффект разорвавшегося пушечного ядра. Донья Ана пошатнулась, словно собираясь упасть в обморок, глаза других дам яростно вспыхнули. Даже Беатрис, похоже, стало неловко. Маргарита натянуто рассмеялась:

– Дорогой мой братец, неужели тебе так не терпится? Она только что прибыла из утомительного путешествия. Может, сперва поприветствуешь ее свиту?

– Да, да, – махнул рукой Филипп, продолжая сжимать мои пальцы.

Мои сопровождающие приблизились к нему, и я, заставив себя сосредоточиться, начала называть их имена, как до этого делала Маргарита. За ними последовали дамы и фрейлины. Я слышала, как постукивает по ковру сапог Филиппа. Лишь когда пришла очередь духовенства, у него вдруг возник внезапный интерес.

– Мой учитель теологии, епископ Хаэна…

– Епископ? – прервал меня Филипп. – Посвященный в духовный сан?

– Да, ваше высочество. – Пожилой епископ остановился. – Я посвящен в сан.

– Превосходно! Тогда вы можете нас поженить.

– Я… – Епископ посмотрел на меня. – Боюсь, ваше высочество, не смогу.

– Почему? У вас что-то с речью и вы не можете прочесть пару обетов? – Филипп повернулся ко мне. – Что с ним такое, моя милая?

В его лазурных глазах мерцали белые пятнышки, похожие на алмазные осколки. Ни у одного мужчины я еще не видела столь длинных ресниц, таких светлых, что они казались свитыми из белого золота.

– Ну? – поторопил он, издав горловой смешок. – Что с ним такое?

– Ничего, ваше высочество! – выпалила я. – Но нам не подобает венчаться до…

– Не важно. Безансон!

Фламандский архиепископ поспешно шагнул вперед.

– Есть причины, по которым мы с инфантой не можем обвенчаться прямо здесь и сейчас?

– Никаких, – сдавленно фыркнул Безансон. – Вы должны лишь лично повторить обеты, чтобы освятить ваш союз. По каноническому праву ваши высочества уже муж и жена.

Филипп взял меня за подбородок:

– Можешь придумать хоть какую-то причину?

– Ради чести ее высочества, – воскликнула донья Ана, – она должна венчаться в церкви!

Даже не взглянув на нее, Филипп уставился на меня, словно пытаясь подчинить собственной воле. Вдруг я в замешательстве поняла, что мне самой этого хочется. Конечно, это был лишь порыв души, даже скандал, поскольку, естественно, имелось несколько причин, по которым мы не могли обвенчаться подобным образом. И главная из них состояла в том, что такого рода события полагалось праздновать долго и с размахом. Сейчас, в шестнадцать лет, мне предстояло принять первое по-настоящему взрослое решение, не зависящее от правил и обычаев. Внезапно я подумала, что смысла рассуждать на эту тему вообще никакого нет. Я никогда не знала Филиппа, и тем не менее меня отправили в такую даль, чтобы я стала его женой. Какая разница, случится это сегодня или через неделю?

– Не вижу никаких причин, ваше высочество, – наконец сказала я.

Донья Ана горестно застонала. Я повернулась к епископу Хаэна:

– Если не возражаете, святой отец…

Он не осмелился мне отказать.

– Библия, – срывающимся голосом проговорил он. – Нужна Библия.

Безансон немедленно принес требуемый том. С трудом сдерживая злость, моя свита опустилась на колени рядом с фламандцами. Эрцгерцогиня Маргарита встала с другими дамами.

Здесь, в этой комнате, без благовоний и алтаря, я стала женой Филиппа Габсбурга.

– Что Бог сочетал, того человек не разлучит, – закончил епископ.

Филипп наклонился ко мне и прижался губами к моим. От принца пахло вином, и первый поцелуй показался мне не столь уж неприятным.

– А теперь – праздновать! – отстранившись, с торжеством объявил он.

* * *

Едва мы вошли в зал, как я поняла, что в подготовку предстоящего пиршества были вложены многие часы.

Столы на козлах тянулись через весь зал к возвышению под балдахином, где заняли места мы с Филиппом. Заиграли музыканты, вошли слуги, неся фаршированные засахаренными грушами печеные кабаньи головы, тушенных в вине с пряностями павлинов, цапель в медовой глазури, жаренные в корице оленьи окорока и множество незнакомых блюд под жирными соусами. При виде каждого блюда, которое ставили передо мной, я бросала вопросительный взгляд на Филиппа, и он называл его по-французски. Я улыбалась, притворяясь, будто понимаю.

Во время пиршества я не сводила взгляда с Филиппа, безуспешно пытаясь найти в нем хоть каплю заносчивости сверх той, что считалась нормальной для человека его положения, черствость или избалованность, какую можно было бы ожидать от наследника империи. Он был внимателен и учтив, как и подобает хорошо воспитанному принцу. Лишь когда наконец подали десерт, он прошептал: