Кроме того, будущая императрица родилась не в Цербсте, а в Штеттине, где служил ее отец и должна была бы находиться вместе с супругом ее мать. Удивительно, но среди по-немецки педантично сохраненных документов города не оказалось ничего, что могло бы пролить свет на пребывание в Штеттине Иоганны Ангальт-Цербстской, словно она там и не проживала, а только приехала рожать дочь. Зато есть достоверные сведения, что юная супруга Христиана-Августа, не слишком жаловавшая захолустье, довольно много времени проводила в Париже и была там тесно (ну очень тесно) знакома с русским дипломатом, красавцем Иваном Бецким, побочным сыном князя Трубецкого. Для галантного века ни успехи побочных детей, ни раздельное проживание супругов, ни даже беременность от другого удивительными не были. Супруги сквозь пальцы смотрели на обоюдные измены, мужьям приходилось признавать своими детей, рожденных не от них, а собственным детям на стороне давать свою фамилию, но в урезанном виде. Так появился и Бецкой вместо Трубецкого.

Иван Юрьевич Трубецкой, попавший в плен к шведам, имел роман с баронессой Вреде, родственно связанной с королевской семьей. Рожденный от этой любви сын Иван получил блестящее образование, но падение с лестницы сделало его на всю жизнь прихрамывающим и заменило военную карьеру на дипломатическую.

Когда пришло время выбирать супругу для наследника Елизаветы Петровны Петра Федоровича, именно Трубецкие приложили особенные усилия, чтобы таковой оказалась Софья Фредерика Ангальт-Цербстская. Свою кровь ко двору привлекали? Получилось.

Вероятно, в молодости Иван Иванович был замечательно красив, потому что его портрет в весьма почтенном уже возрасте показывает нам именно такую красоту – достойную красоту породы. И губы у Бецкого очень характерно сжаты, точно так, как на портрете молоденькой Софьи Фредерики Ангальт-Цербстской. Отец?

При дворе в этом, похоже, не сомневались, а когда пошли разговоры о феноменальном сходстве Бецкого и императрицы, Иван Иванович предпочел больше не появляться на балах и приемах, чтобы не компрометировать своим видом дочь. Но тесная связь с ней не прервалась. Бецкой оказался и идейным отцом Екатерины, он во многом способствовал развитию ее как правительницы и как человека тоже. Отец заботился о своей дочери, как мог, они много часов провели вместе за письменным столом, и Иван Иванович мог гордиться результатами такого труда.

А еще своего внебрачного сына Алексея Бобринского Екатерина поручила воспитывать… ну конечно, Ивану Ивановичу! Была уверена, что дед воспитает внука весьма достойно. А что для этого нарочно создано учебное заведение, так кому оно помешает…

Бецкой прожил долгую жизнь, он умер на полтора года раньше своей венценосной дочери, весьма активно служа ей при дворе до самой смерти. Иногда, правда, как в случае с Фальконе, излишне рьяно, что, кстати, тоже показательно: в споре Екатерина предпочла Бецкого. Но мы можем простить Ивану Ивановичу невольную обиду знаменитого скульптора, он сделал для Петербурга немало полезного, берега Невы одевались гранитом по его замыслу и под его присмотром. Под руководством Бецкого были составлены планы перестройки и перепланировки многих русских городов, помимо Петербурга. Жители Твери и Ярославля, Тулы и Костромы, Нижнего Новгорода и Воронежа, Вятки и Смоленска, Вологды и Астрахани, Екатеринбурга и Владимира, Зарайска, Истры (бывшего Воскресенска) и многих других городов и ныне ходят по улицам, спланированным именно комиссией Ивана Ивановича Бецкого, даже если самих старинных зданий на этих улицах уже почти не осталось (давно дело было…). Конечно, и без Бецкого Петербург рано или поздно имел бы гранитные набережные, только какие и когда? И в городах, без конца горевших, заменили бы деревянные здания на каменные, пусть и не с такими прямыми и ровными улицами. А без любого из нас мир вообще смог бы обойтись…


Екатерина Романовна Дашкова управляла академией твердо, хотя и не всегда праведно. Чтобы создать новой администраторше все условия, императрица приказала оплатить долги бывшей подруги и купить ей дом.

А вот с Ланским у княгини были временами даже серьезные споры, в своих заметках Екатерина Романовна, конечно, представила их так, словно Ланской, например, скандалил из-за пропущенного своего имени в каком-то из отчетов. Сомнительно, все остальные и весьма надежные источники отзываются о Саше Ланском как о человеке совершенно равнодушном ко всякого рода наградам и упоминаниям. У него не было врагов именно из-за этой отстраненности, Ланской не гнался за наградами, чинами, даже богатством, перед своей смертью он вернул все недвижимое имущество в казну, а деньги и драгоценности завещал Екатерине. Завещание потянуло на 7 миллионов рублей! Едва ли за три с половиной года фавора Екатерина успела надарить ему на заметно большую сумму. И ни в каких победных реляциях Ланской рядом с Екатериной нигде не упоминался, потому как сам на этом никогда не настаивал.

С Дашковой скорее вышел похожий случай, видно, Ланской просто выговорил весьма себялюбивой красавице, что в каком-то сообщении, кроме имени императрицы, она упомянула лишь свое, забыв обо всех остальных. Не любившая Ланского, Дашкова (а она не любила всех, кто не находил нужным восхищаться ею 24 часа в сутки или отнимал внимание императрицы на себя) слегка переврала произошедшее в воспоминаниях. Хотя одна стычка у них была точно. Дашкова, пользуясь положением главы Академии наук, потребовала бюст Екатерины, выполненный в мастерской Шубина с участием самого скульптора. Но этот бюст был сделан по просьбе Ланского, считавшего его своим! Саша возмутился:

– Не отдам!

Понадобилось дипломатическое искусство Екатерины, чтобы фаворит согласился пожертвовать изображение своей богини на общественные нужды. Но Дашкова этого не забыла, Ланской в ее «Записках» человек недалекий, малообразованный и с весьма дурным нравом. Повторяю: в ее, и только в ее. Здесь можно лишь вздохнуть: великая умница и блестяще образованная женщина имела неискоренимый недостаток, она страдала ячеством. Даже рассказывая о своем преклонении перед кем-то, Екатерина Романовна подчеркивала, что это она преклоняется.

Этот недостаток не мешал Дашковой править академией твердой рукой и практически поставить ее на ноги после многих лет вялого лежания на боку. Екатерина Романовна не могла не справиться с такой задачей, тем более была единственной в Европе женщиной во главе собрания ученых мужей. Императрица, делая ударение именно на это, сыграла на чувствительной струне души своей бывшей подруги, весьма и весьма польстив ее «я».


Императрица разрешила Дашковой беспокоить себя в любое время, даже вечером, если в этом возникнет необходимость. И Екатерина Романовна этим иногда пользовалась. Поэтому секретарей не удивил внезапный приход княгини в неприемный час.

– Занята? – только кивнула в ответ на приветствие Храповицкого Дашкова.

– Да.

– Кто у нее?

– Генерал Ланской.

– Фи! В постели?!

Секретарь пришел в ужас от такого вопроса, но сдержался.

– В кабинете изучают документы.

– Учить читать своего фаворита – это не занятие! – Голова Дашковой надменно вздернулась. Она не понимала Екатерину, тратившую столько времени на обучение недалекого дворянчика, – к чему?! Разве мало вокруг уже образованных и приятных молодых людей?

– Государыня с графом Ланским разбирают бумаги по истории российской.

Храповицкого, который лично доставлял монастырские фолианты в кабинет Екатерины, задела надменность княгини Дашковой. Почему она считает достойным только то, чем занимается сама либо сама придумала?

Но княгиня, не обращая внимания на недовольство секретаря, проследовала в кабинет государыни. Оставалось только открыть перед ней дверь. Доложить Храповицкий уже не успел.

Но переступив порог, Екатерина Романовна застыла, потому что увидела интересную картину. Государыня и Ланской сидели плечо к плечу над какими-то толстенными фолиантами, явно сравнивая их. Екатерина была в очках, в которых на люди не показывалась, в домашнем платье и в чепце. Ланской, видно, что-то вычитал и теперь показывал своей наставнице нужную строчку, трогая ее за руку:

– Вот, Зоренька. Посмотри, тут лучше сказано.

Непонятно, что поразило Дашкову больше – совершенно домашний вид императрицы с очками на носу, сидящий рядышком Ланской или его обращение «Зоренька». Екатерина подняла голову на вошедшую бывшую подругу, улыбнулась:

– Проходи, Катя. Мы тут с Сашей интересные факты нашли для моей «Истории». У него глаз внимательный, всегда что-нибудь заметит, чего я по своей привычке уже не увижу.

Она встала навстречу Дашковой, Ланской тоже поднялся, шагнул к ручке Екатерины Романовны, которую та подала весьма неохотно. Всем своим видом княгиня давала понять генералу, которого очень не любила, считая, что тот занимает слишком много времени императрицы, что его присутствие необязательно. Александр замер, ожидая распоряжения своей повелительницы. Но Екатерина вовсе не считала, что Сашенька будет ее стеснять.

– У меня от генерала Ланского секретов нет. Кроме того, даже дипломатические тайны он умеет хранить лучше многих сановников.

– Но есть ведь и чисто дамские секреты, которые мужчинам и вовсе знать не надобно, – в Дашковой просто играл дух противоречия. Екатерина, видно, это поняла, а потому улыбнулась:

– Ты с таким пришла? Если нет, то пусть Саша продолжает занятия, а мы с тобой в сторонке поболтаем.

Дашковой удалось сдержать возглас негодования, но любви к Ланскому это ей не прибавило. Сам Александр возразил:

– Возможно, княгине не слишком удобно вести беседы в моем присутствии. Я удалюсь с этим документом и побуду у себя. А после позовешь.

И снова вольное обращение к императрице возмутило княгиню. Каков нахал, «после позовешь»! Но Екатерина мягко улыбнулась:

– Иди, мой свет, иди. Мы сами тут почирикаем…

Чтобы не выдать раздражения, Дашкова прошла к столу, заглянула в фолианты, оставленные Ланским:

– Что это вы тут читали?

У Екатерины заблестели глаза:

– Монастырские записи разбираем. История России весьма дурно написана, я для внуков пишу сама, а нужное в летописях разыскиваем. Генерал Ланской мне толково помогает. Катиш, об этом тоже стоит поговорить. Не пора ли кому из твоих ученых мужей за российскую историю всерьез взяться? Я бы Сашу в помощь определила, он хваткий и в рассуждениях горазд. Ты не смотри, что он неразговорчив на людях, просто скромен излишне.

Вот уж этого Дашкова допустить никак не могла! Воспользоваться услугами ненавистного ей фаворита?! Ну уж нет! Лучше пусть Россия остается еще несколько лет без написанной истории! Фыркнула:

– Допрежь нужно бы сам русский язык в порядок привести! Всяк пишет, как пожелает, дворяне грамоте мало обучены, господин Фонвизин прав.

Конечно, это пинок в сторону Ланского, но Екатерина приняла на свой счет, она ведь тоже писала по-русски с ошибками.

– Давно ли мы с тобой, Катя, русский едва знали?

Это была чистая правда, до своего замужества Екатерина Романовна плохо говорила, не то что читала по-русски и, оказавшись на сносях в имении у свекрови, которая, напротив, французский не жаловала, попала в затруднительное положение.

Почувствовав нотки обиды в голосе государыни, Дашкова поспешила исправиться:

– Да я не о нас с тобой, мы хоть французский знали, а сколько таких, что ни того, ни другого?

И снова вышло весьма неуклюже, теперь получался явный намек на Ланского. Екатерина обиделась еще сильнее, чуть поджала губы:

– Ты с этим пришла?

Отступать было некуда, и Дашкова на ходу принялась развивать идею о необходимости учреждения новой комиссии, которая бы создала толковый словарь русского языка с разъяснениями употребляемых слов и верным их написанием. Мысль императрице понравилась:

– Вот тебе эту комиссию и возглавить!

Дашкова поняла, что неосторожно взвалила себе на плечи еще один огромный груз, результаты в котором просто заболтать будет нельзя. Но отказываться не стала.

Императрица попеняла:

– Если это все секреты, то к чему было и Ланского прогонять?

– Генерал, я слышала, не слишком грамотен, мог бы и обидеться, приняв сие на свой счет.

– Ланской был не слишком грамотен, за то время, что при мне состоит, многому выучился и образовался. И высоко не возносится, а пишу безграмотно и я сама, иногда Саше приходится поправлять. И не обижается он на выговоры про незнание.

Зато сама Екатерина за своего фаворита явно обиделась, Дашкова поняла, что высказываться о Ланском нужно осторожней, императрица явно влюблена и весьма ценит свое участие в спешном образовании фаворита.


Комиссия, учрежденная для работы над русским языком, превратилась в Российскую академию, и возглавила ее, конечно, Екатерина Романовна Дашкова, став тем самым не просто единственной женщиной во главе собрания ученых мужей, но единственной женщиной – главой двух академий! Просвещенная Европа не могла надивиться этим русским, и прежде всего их императрице. Граф де Линь назвал ее «Екатериной Великим», словно подчеркивая ее мужскую хватку и равнозначность Великому Петру.