А Екатерина писала не одну только историю. Она для внуков сочинила и «Азбуку». Вот это была весьма занимательная книжица, где разные истории (анекдоты, как тогда говорили) с картинками объясняли слова. Опробовав «Азбуку» на внуках, императрица отдала ее для образования остальных подданных, долгое время именно эта книга была основой учебника для начального обучения грамоте в России. Правда, автор скромно не назывался, императрице такая слава как-то не была необходима, пользуются, и достаточно.

Вообще бабушкой она оказалась просто замечательной. Мало того, что всех своих внуков и внучек воспитала по-спартански, она придумала немало самых разных вещичек для них, например комбинезон. Именно Екатерине пришло в голову соединить в одной одежде рубашечку и штанишки, в письмах монархам она хвасталась таким изобретением и отправляла в дар выкройки и даже готовые изделия. Известно, что юные особы королевской крови щеголяли именно в таких комбинезончиках!

Саша Ланской был прекрасным помощником, он имел счастливый талант словно переноситься в тот возраст, который имели его собеседники, потому непринужденно мог общаться и даже играть то с пожилыми людьми, то с детьми. Его обожали внуки Екатерины, государыня хвасталась барону Гримму, что генерал Ланской много возится с великими князьями. Счастье Екатерины, казалось, было полным. Дела империи шли хорошо, на юге Потемкин чувствовал себя уже полным хозяином, Крым стал российским, чего так долго добивались. Внуки росли крепкими и умными, а рядом был любимый и любящий человек.

Конечно, все не бывает совсем гладко, нрав у младшего внука Константина оказался весьма похожим на деда – Петра Федоровича, мальчик рос строптивым и резким, если ему что-то не нравилось или старший Александр не уступал, Костя мог попросту ударить или даже укусить брата! Но обычно они играли и занимались делами мирно, а занятия эти были весьма разнообразными. Великие князья сами копали, сажали овощи, пахали, бороновали, ловили рыбу, строгали и пилили, штукатурили… Бабушка считала, что никакое умение не повредит, только вот музыке, в которой не разбиралась и которую просто не слышала (такова была особенность ее природного слуха), не учила, говорила, что если захотят, то сами попросят научить «бренчать» на клавесине. Не попросили, видно, не желая портить бабушкины нервы, а может, тоже недолюбливая музыку…

И очень часто рядом с великими князьями оказывался ненаглядный Саша Ланской. Как тут не любить человека? В Царском Селе вокруг Екатерины был магический треугольник – два внука Александр и Константин и фаворит Ланской. Все трое очень любили немолодую уже женщину, которая больше всего на свете любила этих троих. Она чувствовала себя словно защищенной любовью. Это ли не счастье? Неужели что-то могло его разрушить?


Ланскому приходилось клеить пластырей все больше и больше, малые дозы уже не помогали, а разочаровывать восторгавшуюся его способностями Екатерину бедный Саша не мог. Соболевский ужасался, призывая быть осторожней, грозил самыми страшными последствиями, но отраву давал. Постепенно Ланской оказался вынужден не только клеить пластыри, но и принимать порошки внутрь.

– Александр Дмитриевич, я вашего рвения не разумею. Да ведь вас так более как года на два не хватит! Вся натура ослабнет, любая простуда может стать смертельной.

Ланской махнул рукой:

– Да мне и столько не продержаться. Вон вокруг государыни сколько красавцев да умниц, куда тут мне-то!

Неладное заподозрил Роджерсон, уж слишком прытким был Ланской. Пусть молод, пусть горяч, но не настолько же! А главное, помощи попросила… Екатерина!

Лекарь даже не сразу понял, о чем речь, ведь государыня не признавала лекарства ни в каком виде, презирала лекарей и безо всяких вспомогательных средств отличалась неуемной страстью в постели. Помогать скорее нужно ее любовникам. Осознав, что ненасытная Екатерина намерена подхлестнуть себя порошком из шпанской мушки, Роджерсон внимательно расспросил императрицу и догадался, что дело нечисто. Для нее самой лекарь сделал очень слабенький порошок, потому что прекрасно понимал опасность его приема, а вот с Ланским поспешил поговорить откровенно:

– Александр Дмитриевич, вы пользуетесь кантаридами?

Тот почти с вызовом вскинул голову:

– Это вас государыня попросила поговорить?

Тон фаворита все объяснил Роджерсону, сколько он их, таких глупых, повидал на своем веку! В Петербурге лечил весь двор, знал великое множество секретов, в том числе и со шпанскими мушками, но понимание, что фаворит государыни применял средство в обход его, было неприятным.

– Нет, конечно. Она не подозревает, считая вас весьма способным любовником. Покажите-ка мне вашу шею.

На шее Ланского появился некрасивый, почти черный прыщик. Это не понравилось Роджерсону.

– Так, пустяк, не стоит внимания. Я стараюсь не крутить шеей, чтобы не натереть сильнее. Пройдет.

И снова именно поспешность и многословность отказа объяснили опытному Роджерсону, что прыщ велик и сидит давно. Очень плохой знак, Ланской применял кантариды явно давно и в больших количествах.

– Это не пустяк, и вы можете рассказывать ваши сказки государыне, но не мне. Вы применяете шпанскую мушку в больших количествах? Я не знаю, кто вам это посоветовал, но он убийца. Кантариды нельзя пить или клеить чаще двух раз в неделю!

Ланской усмехнулся: какие два раза в неделю, если уже без средства не обходится ни один день, вернее ночь! А чтобы не мучиться от боли в те часы, что не на ложе, приходилось пить еще что-то дурманящее. Этот дурман хорошо поднимал настроение и делал жизнь приятной, беда только, что его, как и шпанской мушки, требовалось все больше.

Заметив усмешку, Роджерсон стал строг:

– Вы немедленно расскажете мне, что вы такое пьете, и назовете имя врача, вас пользующего!

– Нет!

– Я вынужден буду рассказать обо всем государыне!

– Нет! Вы не имеете права делать этого. Это мое дело.

Роджерсон долго смотрел в его голубые глаза, потом вздохнул:

– Александр Дмитриевич, вы понимаете, что это гибельно для вас?

– Понимаю. Но пути назад уже нет. И прошу только об одном: не давайте эту гадость государыне, даже если она вас на коленях умолять станет.

– Вы погибнете. И это случится скоро.


Роджерсон ничего не сказал Екатерине, а для себя сделал выводы и вдруг перестал давать шпанскую мушку вообще всем при дворе. Конечно, столь жестокий отказ не мог не рассорить медика с придворными, те хоть и не потребляли мушку, как Ланской, беспрестанно, но без нее уже жизни не мыслили. К тому же в Петербург приехал еще один лекарь, на сей раз протеже Орлова – Вейкарт. Над головой Роджерсона стали сгущаться тучи, и он решил покинуть Петербург хотя бы на время. Главную роль сыграло понимание, что фавориту жить осталось недолго, убедить Екатерину, что это результат непомерного употребления кантарид, не удастся, она уверена, что в неуемной страсти повинен здоровый молодой организм любовника, и в случае его гибели вина ляжет на лекаря. Быть таковым мальчиком для битья Роджерсон не желал.

Доктор Вейкарт был назначен на доселе невиданный пост камер-медика, это означало его допуск ко всем тайнам, следовательно, немного погодя новый лекарь непременно узнает о беде фаворита и, конечно, обвинит во всем Роджерсона. Все же он попытался поговорить со своим коллегой, посетовав, не называя имен, что некоторые молодые люди стали излишне увлекаться шпанской мушкой. Вейкарт, привыкший к французским нравам, удивился:

– Что же тут такого? Все употребляют.

Роджерсон поспешил попросить длительный отпуск за границу, продал свой дом, получил две тысячи рублей на дорогу, но уезжать почему-то не торопился, хотя Царское Село покинул.

Просто в один из дней случилось несчастье.

В то утро Александр чувствовал себя очень плохо, и дурманящего средства пришлось принять несколько больше обычного. Дурное настроение быстро сменилось прекрасным, но движения стали неуверенными и разболтанными. Екатерина посмеялась:

– Мой друг, вы явно не выспались…

Смеяться было отчего, они всю ночь утоляли страсть, и сама императрица едва разлепила глаза с рассветом. Она посчитала, что и любовник попросту хочет спать. Если бы он остался дома и лег в постель, возможно, все и обошлось, но собирались на охоту, пришлось садиться в седло. Александр чувствовал, что кружится голова, перед глазами мелькали черные мушки, звуки пробивались в его голову словно издалека и наплывами, преодолевая гул. Он заметил тревожный взгляд, брошенный государыней, и, стараясь не подавать вида, насколько ему плохо, поспешил отъехать вперед.

Екатерина действительно заметила состояние любовника и встревожилась, решив поговорить с ним после охоты. Он излишне горяч, еженощные оргии требуют много сил, Саша может заболеть. Но как скажешь, чтобы поостерегся, если он молод и страстен? Вздохнув, Екатерина решила попросить ослабления ночных утех потому, что слаба сама. Да, так будет лучше, пусть он думает, что это ей тяжело, все же немолода. Убедив себя, что таким образом любовник легче переживет небольшое охлаждение отношений, Екатерина даже повеселела.

Но поговорить не удалось. Никто не понял, что именно произошло, то ли заяц выскочил прямо под копыта, то ли еще чего-то испугавшись, лошадь Ланского вдруг встала на дыбы, сбросив всадника! Возможно, будь более собранным, Александр успел бы среагировать и удержаться, но полусонное состояние сыграло свою роль, он вылетел из седла и сильно разбился.

Екатерина рыдала над лежавшим в беспамятстве Сашенькой, не подозревая, что это начало его конца.


Лето выдалось прекрасным, все рано расцвело, но из-за частых гроз не завяло на жаре, а зеленело ярко и буйно.

Много гуляли, много играли в парке, от гроз прятались в многочисленных беседках и павильонах или сидели на террасах. Было весело, как-то по-особенному дружно. И Екатерина, окруженная молодежью, чувствовала себя на десяток лет моложе тоже. Внуки и внучки могли бы обойтись и без нее, но почему-то на виду у бабушки игралось веселей, а когда она начинала аплодировать или кричать от радости, так и совсем хорошо.

Екатерина, применяя потихоньку ту самую мушку, чувствовала себя помолодевшей не только на аллеях парка или в кругу веселящейся молодежи, но и в спальне. Стараясь гнать мысли о причине такого буйства страсти, она жила сегодняшним днем, словно торопясь взять от жизни все, что та давала. Но временами сердце почему-то сжимало нехорошее предчувствие. Так бывает: среди совершенно беззаботной жизни человек вдруг понимает, что летит над пропастью, свалиться в которую дело одного мига и случая.

Она видела, что Ланской чувствует себя не слишком хорошо, но списывала это на усталость после ночных объятий и давала себе слово поутихнуть хоть на время. Но приходила ночь, и страсть овладевала государыней с такой силой, что сопротивляться себе и тем более ему Екатерина попросту не могла. И вдруг…

Все страшное происходит в человеческой жизни вдруг. Даже если плохое ждать и его бояться, все равно вдруг. А если не ждешь, если счастлив и полон надежд? Нет, Ланской не был полон надежд, он уже понимал, что предсказанное врачами наступает. Но, как любому человеку, казалось, что страшное еще не сейчас, еще не скоро…

Горло заболело неожиданно, стало трудно глотать, потом немного отпустило, но состояние было таково, что он попросил отпустить полежать. Екатерина с тревогой вгляделась в лицо фаворита:

– Что, Саша?

Тот постарался сделать вид, что ничего особенного:

– Холодного хватил, матушка. Я полежу чуть, и пройдет.

Конечно, его отпустили полежать, даже было сказано отлежаться хорошенько. Ланскому бы бегом бежать к Роджерсону и просить помощи, а он сделал то, чего делать было категорически нельзя. Не желая расстраивать свою Зореньку, попросту принял дозу наркотика и снова выглядел как новенький. Государыня обрадовалась: вот сколь крепок ее Саша, чуть приболел и сразу поправился. Что значит сильный молодой организм, ему никакие врачи не нужны!

Роджерсон, услышав о таком происшествии, в Петербурге задержался, понимая, что довольно скоро его помощь может понадобиться. Опытный врач все понял верно: организм Ланского, загубленный мушкой и наркотиками, стремительно терял свою силу. Он легко возбуждался, проявлял чудеса страсти в постели, но достаточно было малейшей инфекции, чтобы наступила трагическая развязка.

Это произошло 19 июня. Снова почувствовав сильную боль в горле, Александр попросил разрешения уйти и отлежаться, но сам же сказал, правда, не Екатерине, что скоро умрет, видно, было уж слишком плохо. Дышать становилось все тяжелее, не помогали даже порошки, когда-то принесенные Соболевским. Но и он сам, и Екатерина все еще на что-то надеялись, вернее, Ланской не надеялся, но признаться в этом своей богине не мог. А она твердила, что у Саши молодой и сильный организм, который справится с болезнью, и старательно гнала от себя мысль, что это не так.