Она печально взглянула на него. Глаза ее были полны слез. Сэр Уильям засмеялся.

— Ну, не трогательна ли она, наша Эмма? Типичная наша женщина. Мой друг Гете, знаменитый немецкий поэт, правильно изобразил их. Сентиментально, крайне чувствительно, преклоняясь перед божественной красотой их душ. К счастью, лорд Нельсон не незрелый Вертер, а британский моряк, знающий, в чем тут дело. Действительно, предположим, что король Носач будет разбит. Что тогда? Его зять-император не сможет оставить его в беде и должен будет выступить против Франции. Но в этом случае Россия обязана прийти ему на помощь. Значит, война примет общеевропейский характер. Между нами говоря, такая война нужна нам, англичанам для того, чтобы без вмешательства посторонних поместить овечек в наши загоны. Разве мы уже не начали? Вы отправляетесь теперь на Мальту, милорд. Вы думаете, что мы рискуем неким Нельсоном, чтобы завоевать для некоего Фердинанда остров, который будет означать для нас отличную стоянку для флота. А если допустить худший случай, это немыслимое королевство обеих Сицилий прикажет долго жить. Я не желаю этого отважной Марии-Каролине, но — мы были бы наследничками, прячущими за слезами радостный смех. Поэтому не позволяйте нашей дорогой мечтательнице морочить вам голову! Вы сегодня совершили нечто, на чем мы, дипломаты, — к нашему позору — давно уже зря ломаем зубы. Вы раскачали этот чурбан, этого короля, и это — воистину, милый друг, если Англия забудет вам это — тогда она не стоит Абу-Кира! Примите мои поздравления! Искренне поздравляю вас с вашей первой победой в высокой политике!

Он схватил руку Нельсона. В восторге тряс ее. Все лицо его так и сияло радостным восхищением, сквозь которое, как какой-то странный отблеск, прорывалась хитрая насмешка в глазах и лукавое хихиканье исподтишка.

Нельсон ничего не ответил. Слабая улыбка застыла на его губах, а на лоб легла тяжелая тень.

Глава двадцать первая

Лагерь в Сан-Джермано, 5 ноября 1798 г.

Дорогой друг!

Только что пришло сюда известие, что Вы завоевали Гоццо и осаждаете Ла-Валетту. Большое ликование. Ожидают, что теперь уже скоро Крест Иоаннитов снова будет развеваться надо всей Мальтой. Ах, какое заблуждение! И все же королева просит Вас вернуться поскорей. Мак объявил, что армия готова к войне, но не хочет начинать ее без Вас. В то время как он отправится прямо на Рим, он хочет, чтобы Вы одновременно взяли Ливорно с моря и высадили десант в шесть тысяч человек под командованием генерала Назелли, который с тыла нападет на Шампионне.

Мария-Каролина — в восторге, верит в быстрый успех. У нее есть в Париже тайный агент, который сообщает ей о тамошних настроениях. По его мнению, директория впала у народа в немилость; к тому же не хватает денег на ведение войны. Поэтому Шампионне вроде бы получил приказ отступить перед неаполитанцами без боя. Италию нужно на какое-то время сдать.

Правда ли это? Когда я выразила сомнение, Мария-Каролина показала мне сообщение. Я узнала почерк. Это — тот же агент, что состоит на службе и у сэра Уильяма. А сэр Уильям делает все, чтобы была война…

Мое положение ужасно. С одной стороны — королева, которая не сделала мне ничего дурного, с другой — моя родина, сэр Уильям, Вы. Если мои опасения подтвердятся, от чего оборони нас Господь, мы должны принять сторону Марии-Каролины. Она заслужила это уже Сиракузами. А теперь мы еще взвалили на себя эту ответственность! Разве мы могли бы торжествовать, оставив ее в горе? Но нет надобности говорить об этом такому рыцарственному герою, как Вы.

Я знаю, что через несколько дней Вы уже будете здесь. При одной мысли об этом сердце мое трепещет от радости. И все же страх не оставляет меня.

Все мне видится лишь применительно к Горацио. Всякий раз я спрашиваю себя, хорошо это для Горацио или плохо.

С тех пор как война объявлена, Мария-Каролина как будто совершенно изменилась. Она непрерывно говорит о будущих победах, завоеваниях. С ее точки зрения, дело не только в том, чтобы прогнать французов, скорее надо расширить владения Неаполя.

Она не покидает Сан-Джермано. Когда солдат обучают строевой и полевой службе, она всегда тут как тут, во все вмешивается. Она заказала себе что-то вроде военной формы — голубую амазонку с золотыми пуговицами и лилиями, вышитыми на воротнике. К этому — генеральскую шляпу, с длинным белым пером. И во всем этом она носится галопом вдоль линии построения и биваков, а я должна сопровождать ее.

Король тоже полон воинственного воодушевления, с тех пор как думает, что до сражений дело не дойдет. Он хочет стать во главе армии, вернуться завоевателем Рима и в звании главнокомандующего повысить уважение лаццарони к себе как королю.

Не это ли — фарс жизни, о котором так любит говорить сэр Уильям?

Сэр Уильям…

Странно, что он ни разу не напомнил мне предостерегающего Вас от Караччоло крика в зале военного совета, которого я не смогла сдержать. Я многого в нем не понимаю. Иногда мне кажется, что он все знает. Но потом, когда я спокойно обдумываю его слова, они опять кажутся мне совершенно невинными. Как будто тайные намеки были только случайностью. Недоверчивой делает меня, конечно, и мой страх.

Но я и думать об этом не желаю. Я хочу думать только об одном, о том, что я должна быть сильной и отважной, когда Горацио возвратится к своей

Эмме.

Р. S. Я не хотела писать об этом, но, наверно, будет лучше, если ты сразу же об этом узнаешь.

Только что приходил ко мне сэр Уильям. Он сказал, что получил письма из Лондона. Там якобы распространились слухи об интимных отношениях лорда Нельсона с некой неаполитанкой. Его друзья чрезвычайно боятся за него, и леди Нельсон хочет поэтому поехать в Неаполь. Имя неаполитанки пока неизвестно, но приняты все меры, чтобы разузнать его, и в том числе конфиденциально обратились с этим и к посольству.

А потом он спросил меня, не известно ли мне что-нибудь об этом…

Ах, любимый, каково мне это было! И вместе с тем я была полна гордости, что это никакая не неаполитанка, что это я — та самая, которую любит Нельсон.

Но потом стало тяжко на сердце. Сколько еще продлится мое счастье? Если приедет та, что имеет на него право… Тогда моя любовь останется без ответа. И сердце мое умрет под опадающими листьями…

Э.»

* * *

Через пять дней он был в Неаполе. Когда он вошел к ней, она обезумела от радости, ей хотелось броситься ему навстречу. Но увидев его серьезное лицо, она подумала о том, что он объявит ей свое решение, и приветствовала его крайне сдержанно. Кроме того, в этот момент они не были наедине. Палаццо Сесса было полно людей, казалось, было превращено в военный склад. Врачи получали медикаменты, перевязочный материал, теплые одеяла для раненых и предстоящей военной кампании; светские дамы резали бинты, щипали корпию, солдаты выносили из хозяйственных помещений горы мяса, хлеба, различных плодов. Все время звали Эмму, ожидая ее разъяснений и распоряжений. Она еле нашла спокойную минуту, чтобы прочесть письмо, полученное Нельсоном из Англии.


«Мой дорогой лорд!

Можно ли мне во имя нашей старой дружбы обратиться к Вам с откровенным словом?

Я очень беспокоюсь за Вас и вместе со мной — Ваши лучшие друзья. По правде говоря, мы жалеем всем сердцем, что Вы остаетесь в Неаполе. Здесь о Вас ходят слухи, которые я не решаюсь Вам передать из страха оскорбить Вас. К тому же Вы, наверно, сами догадываетесь о их содержании…

Ваша милая, чудесная жена тоже напишет Вам сегодня об этом. В общем, у нее все в порядке, но она полна беспокойства и печали. Надо ли этому удивляться?

Она просит передать Вам, что если Вы не вернетесь к ней тотчас же, она твердо решила поехать к Вам в Неаполь…

Простите мне мою назойливость, она вызвана моей сердечной склонностью к Вам, и не сердитесь, что я столь краток. Предмет по своей природе столь деликатен, что я не могу коснуться его подробней.

Ваш верный друг

Александр Дэвидсон.»


Побелев, Эмма вернула листок. Мучительно старалась извлечь из своей гортани хоть один звук, чтобы заговорить.

— Значит, сэр Уильям не лгал, — наконец произнесла она голосом, который ей самой показался чужим и холодным. — А вы, милорд, что вы ответили?

Его глаза скользнули по дамам, которые были в комнате и с любопытством поглядывали на них. Его лицо окаменело под гнетом вынужденного притворства, но сквозь приглушенный голос рвалось пламя страсти:

— Ты еще спрашиваешь? Какой малой кажется тебе моя любовь! Моя жена — она не приедет. Мои друзья… Разве есть у меня друзья кроме тебя? Никто не может разлучить нас! Никто! Никто!

Он посмотрел на нее. С улыбкой. Эта железная улыбка… Она пристально смотрела на него, а между тем в ней бушевало пламя.

— Уходи, уходи, — вдруг зашептала она, как безумная. — Если ты не уйдешь, я поцелую тебя… здесь… при всех этих людях.

* * *

Вечером они поехали в Сан-Джермано. На большой смотр войскам, который должен был состояться завтра. Эмма сидела рядом с сэром Уильямом, Нельсон — напротив нее.

Все время поездки сэр Уильям болтал. Его голос непрерывно проникал в ее уши подобно шуму быстрого родника. Но до нее не доходил смысл его речей. И она даже не старалась понять их. Она сидела, устало откинув голову на подушки, сквозь полуопущенные веки глядя на Нельсона. Под прикрытием широкого плаща ее рука покоилась в его руке.

Его не было целый месяц, который показался таким долгим. А теперь в Сан-Джермано, в толчее военного лагеря они, наверно, никогда уже не останутся друг с другом наедине. Оттуда без задержки он уйдет на корабль. В Ливорно, на войну…

Ах, трусливая оглядка на людскую болтовню! Почему она не сделала раньше того, к чему толкала ее кровь! А теперь они, быть может, уже никогда в жизни не обменяются снова поцелуем…

* * *

Сант-Джермано…

В будущей военной операции Мак хотел внезапным броском своих шестидесяти тысяч неаполитанцев выкинуть из Рима двадцать тысяч французов Шампионне, потеснить их к армии возвращающегося из Ливорно генерала Назелли и вместе с ним взять в окружение. Более слабой частью войска, изображавшей французов Шампионне, командовал маркиз Дама, французский беженец, находившийся на службе Неаполя, более сильной — сам главнокомандующий. Каменный мостик через ручей символизировал Рим. Через него следовало потеснить Дама в тыл Назелли.

Сели на коней, поскакали на вершину одного из холмов, возвышавшихся над долиной. Сэр Уильям, король, Эмма, Мария-Каролина, Нельсон. За ними разместились полукругом офицеры Нельсона, свита их величеств, привилегированные зрители из высшего общества. Сзади — сдерживаемая сбиррами и жандармами темная масса народа.

Начались маневры. Поднимаясь из оврага, разворачивались эскадроны, батареи, батальоны. Четко очерченные, они возникали в прозрачном утреннем воздухе, как фигуры на полях шахматной доски. Между ними метался Мак. Скрюченный подагрой, он, согнувшись пополам, сидел в экипаже, запряженном четверкой коней. То мчался вперед, чтобы воодушевлять войска стремительными движениями своих длинных рук, то быстро, как пулей скошенный, откидывался на подушки экипажа.

Мелким и комичным представлялось все это Эмме. Главнокомандующий, который со своей суматошной деловитостью был похож на дергающегося картонного плясуна в руках фокусника; солдаты, которых, как пестро наряженных кукол, казалось, водили на невидимых ниточках, да и все маневры в целом выглядели спектаклем ярмарочного театра марионеток, на котором зазывными огромными буквами было выставлено напоказ название пьесы.

Прогулка в Рим…

Но Мария-Каролина была в восхищении. Она непрерывно направляла внимание Нельсона на движение войск, расхваливала дальновидность и энергию Мака, открывала все новые черты его гения. И так как Нельсон был весьма сдержан, она всячески старалась убедить его, обрушивая на него потоки слов, как будто ей хотелось силой добиться от него благоприятного отзыва. Не пыталась ли она с помощью похвалы, вырванной из его уст, унять собственный страх?

Теперь армия Мака приближалась к мосту. Перед ней отступали батальоны Дама, казалось, вот-вот они рассеются в беспорядочном бегстве. Вздымались облака пыли…

Вдруг Нельсон поднял к глазам свой бинокль.

— Что это там? Вы видите, ваше величество, лесок справа от мостика? Недавно это был правый фланг Мака. Теперь же он у него в тылу. Что там происходит?