—И кто тебя осудит?

—Она была беременной, когда они с отцом поженились. Я это знала — учила математику. Мы с отцом давно это обсудили. Он сказал, что они любили друг друга, и в его чувстве я не сомневаюсь. Возможно, мать думала, что тоже его любит. Она все твердила, какой была юной, девятнадцатилетней. Отцу не исполнилось и двадцати одного, и ничего, справился.

Оуэн успокаивающе погладил ее по ноге.

—Вилли Би потрясающий человек.

—Да-да. — Эйвери смахнула слезу, ненавидя себя за то, что плачет. — Я много капризничала, на ней была куча забот, она чувствовала себя несчастной... Бла-бла-бла. А потом она меня совсем огорошила: сказала, что сделала аборт, когда мне было года три.

Оуэн накрыл ее руки своей.

—Такое тяжело услышать.

—Держу пари, моему отцу пришлось еще хуже — он узнал о свершившемся факте. Она пошла, сделала аборт, перевязала трубы и даже не обсуждала с ним свое решение. Не сказала, что забеременела. Кто так поступает? — спросила Эйвери, взглянув на Оуэна мокрыми от слез глазами. — Разве так можно? Она знала, что отец хочет еще детей, но лишила его этой возможности, ничего не сказав! Это такая же измена, только еще хуже!

Оуэн молча встал, нашел в ванной коробку салфеток и принес Эйвери.

—Спасибо. Знаю, что слезами горю не поможешь, но никак не могу сдержаться.

—Может, тебе нужно выплакаться?

—По ее словам, во время ссоры она в сердцах сказала ему о том, что сделала, и — ха-ха! — он расстроился и разозлился. Она согласилась пойти к семейному психологу, но надо же, чувствовала себя загнанной и несчастной. И завела любовника. А потом еще одного. Призналась, что их было двое... На самом деле их было гораздо больше, Оуэн. Даже я догадалась.

Она посмотрела ему в глаза.

—Ты знал. Почти все знали, что она гуляет.

Под пристальным взглядом опустошенных глаз Оуэн не сразу нашелся, что ответить. Впрочем, Эйвери не нуждалась в успокаивающих отговорках.

—Да, пожалуй.

—Моя мать городская шлюха... Мне стало легче, когда она ушла.

Оуэн взял ее руку, поднес к губам.

—Это всегда тяжело.

—По крайней мере, она больше не таскалась на наших с отцом глазах. Говорит, что с тех пор жила с тем типом, ради которого нас бросила, Стивом. Похоже на правду. Мне пришлось выслушать, какой она была несчастной, как хотела большего. Как любила Стива.

—Скорее всего, оправдывалась перед собой за то, что натворила. Ты не обязана принимать ее объяснения.

—Я позлорадствовала. Я не в восторге от этого чувства, но мне ее не жаль. Она все твердила, как она сожалеет, и что я стала красавицей, и как она мной гордится. Как будто она имеет к этому отношение!.. А потом выяснилось, что Стив несколько месяцев назад умер.

—Значит, она осталась одна, — пробормотал Оуэн.

—Да, и без гроша в кармане. Поэтому она попросила у меня взаймы несколько тысяч.

Оуэн вскочил, подошел к окну, поглядел на усиливающийся снегопад. Невозможно представить, что мать может использовать своего ребенка для наживы. Зато он ясно представлял, насколько глубоко ранена душа Эйвери.

—Что ты сделала?

—Наговорила ей грубостей. Она плакала и просила денег. Хотела остаться у меня. Всего на пару недель или хотя бы на ночь. Мне стало так тошно! Я отдала все, что было в бумажнике, и выставила ее за дверь.

—Ты поступила правильно, многие на твоем месте ничего бы не дали. — Оуэн повернулся. — Почему ты мне ничего не сказала? Почему оттолкнула, вместо того чтобы позволить помочь?

—Вначале я никому не сказала. Просто не могла.

Он подошел к кровати, встал перед Эйвери.

—Я не кто-то.

—Ты не понимаешь, Оуэн. Ты бы посочувствовал, а я не искала сочувствия. Я бы его не выдержала. Тебе не понять, ты никогда не чувствовал себя ненужным, ни разу в жизни. Ты всегда знал, что родители тебя любят и сделают все, чтобы тебя защитить. Ты даже не представляешь, как я завидовала вашей семье еще до того, как мать ушла. Как вы все были мне нужны, и вы всегда были рядом. Мой отец и Монтгомери.

—Ничего не изменилось.

—Знаю. Но я должна была сделать что-то для себя, стать кем-то. Понимаешь, как бы плохо ни шли дела, а порой всякое случается, нужно, чтобы рядом была мать и любила тебя. А иначе чувствуешь себя... ничтожеством.

В безуспешной попытке подобрать другое слово Эйвери подняла руки и снова опустила.

—Настоящим ничтожеством. И неважно, что говорил отец и твои родители, — видит бог, они говорили и поступали правильно! — я чувствовала, что она ушла из-за меня. Что я плохая и недостойна любви или просто недостаточно хороша.

—Эйвери, это не про тебя.

—Знаю. Но иногда ты знаешь одно, а чувствуешь другое. Может, потому, что она ушла, я так вкалывала и сама добилась всего, что у меня есть. Так что все к лучшему.

Чуть замявшись, она продолжила:

—А еще я порой сама себя спрашиваю: почему у меня не получается поддерживать долгие отношения или почему я быстро увлекаюсь, а потом так же быстро остываю? Боюсь, это у меня от матери.

—Неправда.

—Я оттолкнула тебя. — Немного успокоившись, она посмотрела ему в глаза. — Ты прав. Стоило начаться неприятностям, как я тебя оттолкнула, вместо того чтобы быть ближе.

—Я здесь.

—Потому что ты — это ты. Никогда не сдаешься. Будешь биться над задачей, пока не найдешь ответ.

Он присел на кровать.

—И каков ответ?

—Предполагается, что ты его нашел. — Эйвери положила голову ему на плечо. — Прости. Я сделала тебе больно и заставила думать, что ты напортачил. Наверное, у меня полно комплексов, а когда я ее увидела, то совсем съехала с катушек. И не только по поводу отношений с тобой. Я даже отцу ничего не сказала. Правда, потом все же решилась. Заставила себя.

Оуэн положил ей руки на плечи.

—Что ты готовила?

—Господи, так предсказуемо!.. — Эйвери попыталась сдержать слезы. — Суп. Я отвезла большой термос супа отцу домой, а там была она.

Повернувшись, Оуэн прижал губы к ее макушке.

—Еще тяжелее.

—Даже не знаю. У меня внутри словно что-то щелкнуло. Я была в бешенстве из-за того, что она заявилась к нему, и он почувствовал то же, что и я. Отец выглядел таким печальным, когда она сидела там и рыдала. Это было невыносимо! Мать выдала ему ту же песню, что и мне, и теперь, когда прошло какое-то время, я понимаю, что она не лгала. Ну, или не совсем. Думаю, ей и вправду жаль, хотя, может, она жалеет, что осталась одна. Но так уж сложилось — она одинока, горюет, жалеет о прошлом и знает, что его не вернуть. Отец дал ей пять тысяч и сказал, что может не возвращать, если оставит меня в покое. Сказал, чтобы она прислала свой телефонный номер, когда устроится, и если я захочу с ней связаться, он мне его даст.

—В этом весь Вилли Би, — тихо произнес Оуэн.

—Я не могла понять, зачем отец дал ей денег, а когда мать ушла, он объяснил — потому что она горюет. Вот такой он добрый. А еще потому, что теперь мы закрыли дверь в прошлое. Он всегда думает обо мне, любит меня.

—Твой отец самый лучший, однако не только он думает о тебе.

—Знаю. Мне по-настоящему повезло. Но я не могла ничего сказать ни тебе, ни Клэр с Хоуп, ни кому-нибудь еще, кто мне дорог. Не могла признать, что после долгих лет разлуки моя мать вернулась лишь потому, что осталась одна и без денег. Неважно, жалеет она о прошлом или нет, сюда она приехала не просто так, а ради своей выгоды. И от этого я почувствовала себя ничтожеством. Я хотела от всех отгородиться, пока снова не стану собой. Оуэн улучил момент.

—Мне нужно тебе что-то сказать.

—Давай.

—Это она ничтожество и всегда будет ничтожеством — потому что бросила тебя, ушла не только от своего долга, но и от твоего потенциала. У нее никогда не будет дочери, которая любила бы ее беззаветно, преданно и радостно, как ты любишь отца. Она — ничтожество, Эйвери, а не ты.

—Да, но...

—Я еще не закончил. Твой отец — ничтожество?

—Конечно, нет! Он лучше, чем большинство людей.

—Его она тоже бросила. Ушла, не сказав ни слова. Предпочла другого мужчину. Унизила, утаив правду, и даже не развелась с ним, дав возможность начать новую жизнь. Разве он стал хуже как человек, отец или друг? Она вернулась потому, что нуждалась, и взяла у него деньги.

—Она ничтожество, а не он.

—Правильно. Она, а не он. И не ты.

Эйвери почувствовала, что в груди словно разжался твердый и болезненный комок.

—От твоих слов стало легче.

—Я еще не закончил. Неважно, грустная ты или радостная, злая или довольная жизнью, — ты это ты. Если ты думаешь, что я буду с тобой — или хочешь, чтобы я был рядом, — только когда у тебя все хорошо, ты ошибаешься или глупишь. Мне это не подходит. Между нами никогда не было недоговоренностей и не будет, что бы ни случилось. Вот теперь все.

Эйвери стало стыдно.

—Я напортачила.

—Да, но на этот раз я тебя прощаю.

На сердце у Эйвери полегчало, и она выдавила улыбку.

—Если ты облажаешься, я тебя тоже прощу.

—Хорошо, напомню при случае. И еще: лично я не вижу смысла обсуждать предыдущие отношения — сложились они или нет и почему. Если ты решишь, что ничего не получается, ты, черт возьми, не будешь вилять. Скажешь мне в лицо. Я не какой-нибудь неудачник, от которого нужно отделываться.

—Я никогда не считала...

—Ты пыталась от меня отделаться.

Слова извинений и оправданий едва не сорвались с языка Эйвери. Неубедительные, вдруг поняла она. Неубедительные и неправильные.

—Не знаю, пыталась я или нет. Может, думала, что получится, или понимала, что ничего не выйдет. Честно, не знаю. Как бы то ни было, я поступила не правильно — ведь это ты и я.

Она погладила Оуэна по щеке.

—Торжественно обещаю, что скажу тебе в лицо, когда решу закончить наши отношения.

Оуэн улыбнулся.

И я обещаю.

Эйвери пододвинулась ближе, и он посадил ее к себе на колени. Она свернулась клубочком, прижалась к нему.

—Я так рада, что ты поступил по-хамски и затащил меня сюда. Я скучала по тебе, по нашим разговорам.

—Пришлось, ты вела себя как идиотка.

—Обещал простить, а сам обзываешься. — Эйвери устроилась поудобнее. — И еще послал Бекетта разносить заказы.

—У него теперь трое детей. Чаевые ему не помешают.

Эйвери рассмеялась, схватила Оуэна за руку и сразу же отпустила, когда он ойкнул.

—Ох, ничего себе! — Она осторожно взяла его ладонь. — Вот это укус!

—Это ты мне говоришь?

—Сам виноват, нечего было вестись на «Ой, мне больно»!

—Больше не буду.

—Давай полечу.

—Позже.

Оуэн притянул ее к себе, и они просто сидели, пока мир вокруг входил в привычную колею.

—У тебя случайно не осталось того супа?

—В холодильнике стоит суп-пюре из подкопченных помидоров. Могу разогреть.

—С удовольствием. Только позже. — Он отклонил голову Эйвери назад, нашел губами ее губы. — Определенно позже.

Расчувствовавшись, Эйвери покрыла лицо Оуэна беспорядочными поцелуями, расстегнула его рубашку. Все его тело пахло опилками, даже шея.

—И без этого я тоже скучала, — прошептала Эйвери. — Без прикосновений к тебе.

Всего лишь несколько дней, подумала она, а пропасть между ними чуть не стала такой глубокой и широкой, как будто прошли недели разлуки. И вот Оуэн снова рядом, пахнет опилками, его грудь под шершавой тканью рубашки теплая и сильная, а мозолистые руки уверенные и ласковые, когда он снимает с нее, Эйвери, свитер.

Оуэн и есть ее истинный север, подумала она. Надежный и постоянный.

Он безумно ее хотел, и не только физически. Хотел всем сердцем — за те страдания, что она вынесла. За то, что решила пережить их в одиночку. Эйвери сказала, что он не понимает, но тут она заблуждалась. Чтобы понимать чужую боль, не обязательно испытать ее самому.

Он считал, что знает Эйвери, и тоже ошибался. Оказывается, в глубине души она сомневается в собственной ценности. Вся ее храбрость и благородство открылись впервые, дав Оуэну понять, что Эйвери гораздо ранимее, чем он думал.

Оуэн постарался утешить Эйвери ласковыми и нежными прикосновениями, наслаждаясь изгибами ее соблазнительного тела, биением сердца, ее теплым дыханием на своей коже.

Он взял ее лицо в ладони, увидел ее улыбку перед тем, как их губы снова встретились, и подумал: «Вот она, Эйвери».

Эйвери провела руками вниз по его спине, бедрам, потом снова вверх, словно измеряла его рост. Ей хотелось отдать себя, отдать всю, она обвилась вокруг него и услышала, как он чертыхнулся, когда ее плечо прижалось к укушенной руке.