Дмитрий Герасимов - Последняя репродукция

– Нарушишь клятву, – сказала она, – и ты, и дети твои прокляты будут! – И старуха протянула начальнику карту, на которой было обозначено место, где якобы сокрыты сокровища.

Товарищ в кожаном пальто вышел из больницы и сочувственно бросил ожидавшим его у входа:

– Безнадежен…

Через пять дней к месту, обозначенному на карте, приехала машина. Полдюжины красноармейцев вгрызались лопатами в мерзлую землю. Не прошло и часа, как на свет извлекли ящик. Вскрыли и замерли: старухины драгоценности! Чудеса, да и только!

Сокровища отправили в Москву – по описи. Там сверили каждую сережку, каждую цепочку со списком фамильных ценностей Сперанских, составленным когда-то семейным ювелиром. Быстро выяснили, что отсутствует старинная брошь с бриллиантами. В Лобнинске повыдергивали на допросы всех, кто выкапывал ящик. Троих арестовали. Каждый из них по отдельности признался, что это он похитил драгоценность. Но успели расстрелять только одного, когда неожиданно выяснилось, что старую графиню хоронили с этой брошью. Она была приколота под воротничком черного атласного платья, в котором старуху положили в гроб. На этом дело закрыли, и с тех пор о графине и ее сокровищах никто не вспоминал.

Церковь разорили, а на кладбище возвели трехметровый монумент Клары Цеткин.

Не вспоминали больше и о бывшем начальнике ГПУ. Он провел шесть лет в психиатрической лечебнице, был выписан как «пошедший на поправку», а на второй день скоропостижно скончался от инфаркта дома, в старом дубовом комоде.

Однако спустя семь десятков лет его правнук заставил лобнинцев вспомнить и о тех давних мистических событиях, и о сокровищах графини Сперанской.

Потомок полоумного гэпэушника в начале девяностых стал вице-мэром Лобнинска. Он делал прямо противоположное тому, за что боролся его прадед, – осуществлял приватизацию государственной собственности. К концу девяностых он уже кроил и распределял городскую землю под «пятна застройки» (термин, напугавший тогда профессора Лобника). Должность обязывала его ходить под тучей уголовных статей, и он готовился к отбытию в США, не дожидаясь, пока завистники и конкуренты прольют на него эту тучу грозовым ливнем.

За несколько дней до отбытия, ночью, в дверь его квартиры позвонили.

– Кто там? – хрипло спросил сонный правнук. – Кого черти носят?

– Кого носят – тот в доме, а не снаружи! Отвори!

На следующее утро вице-мэра обнаружили в массивном платяном шкафу. Он был бледен, как шелковая пижама, дрожал и бормотал, захлебываясь слюнями:

– Графиня! Она приходила ко мне! Я выталкивал ее обратно, но она сильная! Я толкал ее в грудь, а она как каменная! Она сказала мне: «Верни наворованное у людей!»

Через три часа, в полдень, правнук начальника ГПУ умер в городской клинике сердечной хирургии. Когда наконец разжали его окостеневшую ладонь, то обнаружили в ней брошь невиданной красоты с куском черной атласной материи.

Об этом происшествии наперебой рассказывали все лобнинские газеты, перемежая повествование жуткими экскурсами в историю семидесятилетней давности. Первые полосы изданий чернели заголовками: «СТАРУХА БАСКЕРВИЛЕЙ», «ВИЦЕ-МЭР РАСПЛАТИЛСЯ ЗА ПРАДЕДА», «ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ПРОКЛЯТОГО ГРАФИНЕЙ РОДА».

Лобнинцы читали и качали головами:

– Обычная бандитская разборка. Морочат голову мистикой всякой.

– Ох, не скажите. Про спятившего гэпэушника и про сокровища мы еще в детстве слышали…

– А вы верите всему услышанному?

– После того что случилось, приходится верить в невероятное!

– Тебе придется поверить в невероятное! – отчетливо прозвучало в ушах у Федора, и он сбавил ход, прислушиваясь.

Но гнетущую тишину старого лобнинского кладбища нарушало только мягкое шуршание колес и глухое позвякивание инструмента на багажнике.

Метров через сто Лосев спешился, оставил велосипед возле угрюмой туи, взвалил на плечо свой брезентовый сверток и углубился в мрачное сплетение надгробий и крестов. Он осторожно ступал среди могил, время от времени останавливался и, подсвечивая себе карманным фонариком, сверялся с бумажкой, которую зажимал между мизинцем и безымянным пальцем руки. Федор что-то шептал, напряженно всматривался в темноту и продолжал двигаться в глубь погоста.

Через некоторое время он убедился, что, хотя на кладбище не было ни единого фонаря, вся окрестность фосфоресцировала жутким холодным свечением. Земля словно возвращала в сырую безмятежность воздуха тяжелый, подслеповатый свет, впитанный за день.

Федор все-таки заблудился. Он несколько раз возвращался, сворачивал в другую сторону, опять шел вдоль частокола надгробий, согнувшись и всматриваясь в имена. Наконец свет фонарика шершаво скользнул по плите и выхватил из темноты фамилию «Камолов».

Федор остановился перед небольшим надгробием, возведенным здесь заботливой и скорбящей рукой Вассы Федоровны, и сбросил на землю инструмент. Неровный желтоватый круг света прилип к знакомому, чуть насмешливому лицу. Виктор смотрел с мраморной плиты прямо в глаза Федору, и тому показалось, что черные губы дрогнули в презрительной улыбке: «Пришел?»

Федор замер: то ли фонарик дрогнул в его руке, то ли в самом деле Камолов шевельнулся на черном гладком надгробии, и Лосев услышал странный шорох за могилой. Он напряженно прислушался. Но больше ничто не нарушало зловещую тяжелую тишину. Федор медленно присел и стал осторожно нащупывать брезентовый сверток у себя под ногами. Вдруг шорох повторился. На этот раз – с пугающей отчетливостью. Лосев резко перевел свет фонаря вправо и вздрогнул: ему почудилось, что умирающий желтый луч выхватил из темноты другое лицо. С бакенбардами и безобразными линзами вместо глаз. Но лицо мгновенно растворилось в вязкой черноте, а вместо него в свете нечетко и угловато вздрогнули края ближайших надгробий.

– Кто здесь?! – Федор вскинул лопату, как штык, и отступил на полшага.

Вязкий могильный холод ударил в лицо, отраженный звуком его голоса.

– Не бойтесь, прошу вас, – услышал Лосев из темноты, и на крохотное пятно земли перед плитой выступил человек. Он загораживал лицо от света фонаря, но Федор разглядел в нем того самого типа с продолговатым лицом, которого он упустил в парке и которого потом узнал на фотографии рядом с Камоловым. – Я знал, что вы придете сюда, – сказал человек, продолжая отворачиваться от света. – Я правильно просчитал ваши действия, Федор.

– Кто вы? – спросил Лосев, не опуская лопаты. – Откуда вы знаете мое имя и почему следите за моей невестой? Говорите коротко и правду, потому что еще мгновение, и я размозжу вам голову!

– Опустите лопату, Федор, – попросил незнакомец, – и не светите мне в лицо. Вы решительный человек. Но вы ведь еще и неглупый человек, правда? Я тот, кто вам нужен. Я тот, кто хочет предостеречь вас и помочь вам. С тем, чтобы вы помогли мне.

Лосев и не думал опускать лопату. Он лишь выключил фонарик. Ночное фосфоресцирование позволяло ему видеть всю фигуру незнакомца.

– Моя фамилия Лобник, – продолжал тот. – Профессор Лобник. Я физик. Уже много лет занимаюсь оптической модуляцией.

– Зачем вы следите за нами?

– Федор, вам угрожает опасность. И вашей невесте тоже. Это уже не новость для вас после всех событий минувшей недели. Вчера я беседовал со следователем, и он очень скупо, но рассказал мне о том, что с вами приключилось. Разница в том, что он не верит ни одному вашему слову, а я – напротив – знаю, что все так и было.

– Знаете? – переспросил Лосев.

– Да, знаю. Так и должно было случиться. К этому все шло. Я просто не мог, не успел вас предупредить. А теперь хочу успеть. Я пришел помочь вам понять, что происходит. И взамен собираюсь попросить помощи у вас.

Федор недоверчиво прищурился, отклонился назад, и лопата в его руках прочертила в темноте робкий треугольник.

– Чем вы можете мне помочь?! Вы знаете, кто пытался меня убить?

– Да, знаю. Напрасно вы пришли искать убийцу сюда. Вы изроете, оскверните могилу, а к разгадке не приблизитесь ни на йоту. Наоборот, еще больше запутаетесь. А между тем тот, кто здесь похоронен, полагаю, погиб от той же руки, что пыталась убить и вас и что была потом отсечена тесаком для фотобумаги.

– Может, вы знаете и того, кто подбросил мне эту руку в ванную комнату?

– Со временем мы разберемся и в этом. А пока прошу вас, опустите лопату.

Федор еще некоторое время постоял в нерешительности, а потом медленно опустил свое оружие.

– А кто же здесь похоронен? – Он перевел взгляд на плиту, с которой, уже невидимое глазу, продолжало на него смотреть насмешливое лицо.

– Вы же умеете читать. Там все написано.

– Там написано: «Виктор Камолов», – сказал Лосев, чувствуя, что начинает опять путаться в мыслях.

– Это имя того, кто здесь погребен, – подтвердил странный профессор. – Виктор Камолов. Ваш приятель и мой ученик.

– Я никогда не слышал, чтобы Виктор увлекался физикой, – пробормотал Федор.

– Не физикой как таковой, а оптической модуляцией, – поправил его профессор и добавил уверенно: – Очень увлекался. Был одержим. Поэтому и стал фотографом. Фотохудожником. Фотосозидателем, если хотите.

– Допустим, – сказал Федор. – А кто же тогда убийца? Кто он, с такой же, как у Виктора, татуировкой на руке?

– Он же и убийца.

– Не понял… – Лосев напрягся, ожидая расшифровки этого парадокса.

– Федор, мне нужно многое вам рассказать, чтобы вы поняли. Убийца Виктора – сам Виктор. Как бы вам объяснить… Их было двое.

Лосев опять вскинул лопату.

– Вы пришли сюда ночью, чтобы рассказать мне, что было двое Камоловых? Что у Виктора был… брат– близнец?

– Скорее – двойник. Репродукция. Альтер эго…

При слове «репродукция» Лосев вздрогнул. «ИГРА С НЕБОМ. КТО СИЛЬНЕЕ. ВЕЛИЧИЕ – В КОПИЯХ, – вспомнил он. – (Я спросил у этой дуры: „А почему в копиях? Я репродукции, что ли, буду делать?“ „А она говорит: „Да“)“.

– Послушайте, Федор, – профессор вздохнул, – я знаю, что это звучит дико и невероятно. Особенно здесь – на погосте, ночью. Я прошу вас: найдите завтра время и приезжайте пораньше ко мне в лабораторию. Нет… лучше – домой. Я живу на улице Конюшкова в красном угловом доме. Приезжайте после обеда. Сможете? Я вам все обстоятельно расскажу. Поверьте, это столь же важно, сколь и невероятно. Это важно для вас, Федор. И для меня…

Федор был не на шутку встревожен ночным разговором. Как ни странно, но кладбищенская встреча не удивила его. Он вдруг поймал себя на мысли, что был готов к чему-то подобному. Он с удовлетворением признавался себе, что мистический ужас постепенно уступает место холодной сосредоточенности. Еще более странным оказалось, что Лосев без колебаний поверил в фантастическое заявление профессора. Он уже не пытался задавать себе никаких вопросов, потому что понял, что никогда не найдет на них ответы самостоятельно.

Федор уже не мог вспомнить, когда вдруг почувствовал, что ответы на эти вопросы лежат в совершенно иной плоскости – за границами его сознания или логичного рассуждения. Но он почувствовал это. И теперь был ведом только своей интуицией, чутьем, внутренним голосом. А голос этот подсказывал: все происходящее важно не потому, что оно необычно и таинственно, а потому что таит ОПАСНОСТЬ. Опасность, о существовании которой он знал, которая дышала ежедневно ему в затылок и о которой его опять предупреждают. Опасность, которая грозит не только ему, но – что самое невероятное и печальное – Елене. Лосев уже и так многое от нее скрыл, пытаясь уберечь от волнений.

О своей кладбищенской встрече он тем более промолчал, несмотря на то что Елена с удивлением обнаружила в коридоре его измазанную в глине обувь.

– Ты куда-то ходил, Федя?

– Я… я гулял, – ответил он, поспешно выхватывая у нее из рук свои грязные туфли.

– Ночью?

– Да. Мне нужно было сосредоточиться. Все обдумать.

Елена внимательно посмотрела на него:

– Ну и как, сосредоточился?

– Я уже близок к этому. Все идет к развязке, Леночка. Скоро мы станем свободными от кошмаров. Я же обещал тебе: жизнь будет совсем другой.

– Да, – сказала она в унисон, но с каким-то особым значением. – Другой.

Елена уже собралась выходить, как вдруг заметила, что Федор приготовился идти с ней вместе.

– Ты и на работу меня проводишь сегодня? – спросила она, разыгрывая лукавое удивление.

– Да, – без тени улыбки ответил Лосев. – В твои последние рабочие дни перед нашим отъездом я не хочу отпускать тебя ни на шаг.

– Только в рабочие дни? – опять улыбнулась она.

Федор вместо ответа чмокнул ее в висок.

«Вот теперь все откроется, – думал он, держась за поручень в автобусе и заслоняя собой Елену от всех на свете. – Все встанет на свои места. Мрак зловещей таинственности рассеется, и мы уедем к отцу. Теперь уже – навсегда».

Лосев поймал себя на мысли, что всерьез связывает сегодняшнюю встречу с надеждой на то, что весь ужас минувших дней вдруг растворится, исчезнет, словно и не было его.