Елена как раз собиралась в командировку, и Федору не хотелось оставлять ее ни на час перед первой в их жизни разлукой. Он пробубнил в ответ, что сегодня прийти не сможет, но Камолов настаивал:

– Приезжай, приезжай, Федя. Я тебя долго не задержу…

Вот здесь, за этим столом, Виктор бросил перед ним фотографию:

– Признавайся, твоя работа?

Федор взял в руки снимок и обомлел: это был портрет самого Камолова с двумя рваными дырками на месте глаз.

– Ты о чем? – осторожно спросил Федор, чувствуя, что начинает злиться, потому что фото действительно делал он, но Виктор его спрашивал явно не об этом.

– Этот портрет кто-то выкрал из студии, – сказал Виктор, неестественно улыбаясь. – Он висел на стене и вдруг пропал. А сегодня мне его подбросили в почтовый ящик. – Он опять, словно любуясь, приподнял снимок над столом и, поднеся к лицу, взглянул на Федора сквозь проделанные в фотографии отверстия: – Экие вандалы!

Лосев не выдержал:

– Хватит паясничать! Ты спрашиваешь меня, не я ли выкрал твой портрет, проколол тебе глаза, а потом подбросил в ящик?

Виктор посмотрел на него внимательно и откинулся на спинку стула.

– Конечно, нет, Федя. Извини, если тебе показалось. Я тут вот подумал… Ты правда не обижаешься, что временно не работаешь со мной?

– Во-он что… – протянул Лосев. – Понятно… Отвечаю: мне было очень досадно, что я потерял эту работу, потому что успел полюбить ее. Но я не имею права обижаться на тебя. Напротив – я благодарен тебе за то участие, которое ты принял в моей судьбе, пригласив меня в Лобнинск. Поэтому я не крал твоего портрета и не учинял над ним эту глупую расправу!

Сейчас Лосев с горечью вспомнил этот диалог и вздохнул. Васса Федоровна все-таки принесла из кухни чайник и поставила перед Федором чашку. Тот неохотно подвинулся к столу и… похолодел. Внезапно он вспомнил явственно, слово в слово: «И ДОЛГАЯ ДОРОГА В НОЧИ… (Мне что, и глаза могут выколоть?)».

– Что с тобой, Федор? Ты чем-то расстроен?

– Мне… У меня неприятности на работе. – Лосев и соврал и сказал правду одновременно. – Я, наверное, уеду обратно в Николаевск, Васса Федоровна.

– А я как раз о работе и собиралась с тобой поговорить. Я прошу тебя стать владельцем студии, которая принадлежала Вите, а теперь стоит заброшенная и закрытая. Никто не переступал порога творческой мастерской с тех дней, когда… когда велось следствие, а бездыханное тело Витеньки, которое нашли там же, на полу, увезли в морг.

Женщина отвернулась и замолчала. Ей опять стало тяжело говорить, и Федор чувствовал, что она едва сдерживается, чтобы не расплакаться.

– Васса Федоровна… – только и мог выговорить он.

Словно гора свалилась с его плеч в один миг. Какими ничтожными и позорными теперь казались его недавние страхи и подозрения! Вот оно что! Вот зачем его пригласила к себе эта странная и вместе с тем удивительная женщина! Чтобы сделать подарок, о котором он – Лосев – и мечтать не мог! Особенно сейчас, когда жизнь словно остановилась и замерла в унылой и безнадежной гримасе. На самом деле очередной конец работы и творчества оказался очередным началом и того и другого.

– Я в некотором замешательстве, – продолжил он задушенным от волнения голосом. – По правде сказать, в последнее время мои дела идут из рук вон, но… Но такого щедрого, великодушного и своевременного подарка мне еще никто никогда не делал. Я… я потрясен, Васса Федоровна. Я…

Федор был растроган и, окончательно смутившись, замолчал, не в силах подобрать правильные слова. Он смотрел на женщину, сидящую перед ним, и ему было стыдно за те смешанные и неприятные чувства, что он испытывал по дороге сюда, за раздражение и испуг у закрытой, молчащей двери.

– Спасибо вам… Спасибо…

Она кивнула в ответ и уронила негромко, обращаясь куда-то в яркую зыбь оконного света:

– Я уверена, что сын ОДОБРИЛ БЫ мой поступок. – Васса Федоровна на секундочку замялась и, понизив голос, закончила громким шепотом более решительно: – Я уверена, что мой сын ОДОБРИТ мой поступок.

Все еще испытывая неловкость, Федор взял ее за руку:

– Вы не пожалеете. Я не подведу вас. Я заставлю по-новому засиять дело, начатое Виктором, – и в память о нем.

Васса Федоровна встала, подошла к серванту и аккуратно достала с полки пухлый конверт.

– Здесь ключи от студии, Федя. – Она протянула руку, чтобы отдать конверт, но на мгновение задержала ее, словно что-то вспомнив. – Да, и вот еще что… Отдай мне на память все фотографии сына, которые могли случайно остаться в студии. Все, которые найдешь там. Я ведь так и не осмелилась ни разу туда войти за полгода.


Лосев ожидал, что Елена захлопает в ладоши от радости, услышав от него эту невероятную новость. Но она, казалось, была в растерянности и даже полунапугана, полурасстроена. Она видела Виктора Камолова лишь однажды год назад, у него в студии, куда Лосев ее затащил, чтобы представить другу. Но она немало слышала от Федора и об их студенческой юности, и о недолгой совместной работе, и о таинственной, страшной смерти Виктора, о которой к тому же так много писали в газетах.

Елена суеверно поежилась:

– Может, не следует браться за то, что когда-то уже кому-то принадлежало и с кем случилась такая трагедия? Жутковато как-то не то что работать, а даже входить в помещение, где пол был залит кровью, а по углам разбросаны ошметки человеческого мяса…

– Какие еще ошметки? – Федор даже поперхнулся. – Ты что, не понимаешь: У НАС ТЕПЕРЬ БУДЕТ СОБСТВЕННОЕ ДЕЛО! А это означает – конец мытарствам!

– Не знаю, Федя, – растерянно твердила она, – как бы чего худого не стряслось…

– Да тьфу ты! Откуда в тебе такой суеверный, мистический страх? У вас в Склянске все такие дремучие?

Он обнял любимую и чмокнул попеременно в оба ее зажмуренных глаза. Она положила голову ему на грудь:

– Мне страшно, Федя, почему-то… Еще и сон дурацкий все из головы у меня не идет. Один маньяк – жуткий тип – меня спросил: «Вы мертвецов боитесь?»

Федор расхохотался:

– Теперь понятно! Тебя, глупышку, просто сон напугал.

– Сон-то он сон, конечно… – задумчиво возразила девушка. – А маньяк-то – реальный. Я его несколько раз в городе видела. На улице, на рынке.

– На рынке? – переспросил Федор и опять засмеялся. – Это там, где сто человек народу с лицами оголодавших маньяков? Послушай меня, девочка: завтра мы поедем в студию, откроем настежь двери, впустим туда дневной свет и свежий воздух, и твои страхи улетучатся, поверь мне.

Она с сомнением посмотрела ему в глаза и, вздохнув, опять прижалась к его груди. И Лосев прошептал ей в самое ухо давно припасенный, решающий, утешительный аргумент:

– Судьба нам делает подарок, родная. К нашей годовщине.

Завтра, 18 июля, – ровно год, как они познакомились и полюбили друг друга, и этот маленький юбилей приходится на субботу. Они будут вдвоем весь день, и всю жизнь, конечно, тоже. А новое, неожиданное обретение внесет в жизнь и новые краски…


Фотостудия Камолова располагалась на другом конце города, в районе, который до сих пор называется Зеленый, в небольшой кирпичной пристройке к жилому зданию. Неизвестно, что дало название району, потому что если оно и делало ему честь, то незаслуженную. Для этой части города даже чахлые деревца – редкость. Кому-то когда-то пришло в голову расширить областной центр, застроив домами бывшее картофельное поле. Вскоре на карте города появился новый район, прилепленный к основному массиву, как репейник к штанам первоклассника. А новоселы района на вопрос: «Где ты живешь?» – отвечали язвительно: «На картошке!» В разговорах эту часть города по сию пору называют «Картошка». Даже на выборах в органы местного самоуправления депутатов за глаза именовали «картофельными», а местный совет – «бульбой».

В неказистой пристройке с покатой крышей и полуподвальными окнами когда-то размещался «красный уголок». Пионеры здесь играли в пинг-понг, а пенсионеры слушали лекции и пространные политинформации. Когда отпала надобность в уголке, пинг-понге и пенсионерах, помещение долгое время пустовало. Окна забили досками, а входную дверь сняли с петель и унесли в неизвестном направлении. Оголенный, сиротливый полуподвальчик днем облюбовала местная детвора, по вечерам здесь собиралась шпана постарше – с портвейном и картишками, и в любое время суток сюда захаживали торопливые граждане, не успевающие добежать до ближайшей уборной. Потом пристройку повесили на баланс какому-то предприятию, и у пустующего, обгаженного помещения появились наконец хозяева. Несколько лет полуподвальчик сдавали в аренду коммерсантам. Здесь побывали и торговцы сахарным песком, и юридическая контора, и фирма по ремонту бытовой техники. Арендаторы менялись так часто, что у новых хозяев лопнуло терпение, и они продали помещение некоему предпринимателю с фамилией Хван. У нового владельца дела быстро пошли в гору: он наладил в подвале цех по производству странной субстанции, которую выдавал за армянский коньяк. Перед самым арестом господин Хван спешно избавлялся от нажитого имущества, распродавая свои подвальчики, магазинчики и квартиры немногим желающим.

Одним из таких желающих был Виктор Камолов. Хван согласился на его цену не торгуясь, и спустя две недели в кирпичной пристройке на улице Архитектора Румянцева, в «картофельном» районе Лобнинска, уже трудились маляры и плотники, готовя многострадальное помещение для нового вида деятельности. А на фасаде жилого дома, прямо над крышей пристройки, появилась броская вывеска: «ФОТОУСЛУГИ. ВСЕ ВИДЫ. ДИЗАЙНЕР. ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ФОТО».

Елена и Федор подошли к студии, когда музыка, доносившаяся из распахнутых настежь окон, стихла и сменилась радиосигналами «Маяка»: в Москве – полдень. Лосев повозился с ключами, осторожно открыл тяжелую дверь и первым вошел внутрь. Елена постояла в нерешительности, а потом двинулась вслед за Федором, пригнувшись, словно боясь удариться о невидимую притолоку, и зачем-то выставив перед собой сумочку в вытянутой руке, как щит. Лосев долго шарил рукой по стене в поисках выключателя – все полуподвальные окна студии были наглухо задрапированы для удобства фотографа, и дневного света она не видела со времен господина Хвана. Наконец Федор щелкнул выключателем и замер на пороге, оглядывая свое новое рабочее пристанище.

Сюда явно уже давно никто не наведывался. Он скользил взглядом по накренившимся от тяжелой ненужности длиннющим пеналам, сгорбленным осветительным приборам, съемочным фонам, покосившимся в усталой заброшенности, грудам бумаг, конвертов и прочей канцелярской ерунды, сваленным на столе. Лосев вдруг посмотрел себе под ноги, вспомнив, что может увидеть следы крови на сером и грязном линолеуме. Но пол был выстлан мягким и сырым слоем пыли, в котором местами желтели квадратные пятна оброненных фотографий. Он ничем не выдавал своей страшной тайны. Трудно было представить, что здесь, на этом самом месте, где сейчас топчется Лосев, еще только шесть месяцев назад лежало скрюченное, словно связанное в узел, и остывшее тело его друга. Виктор умер с открытыми глазами, похожими на трещины в асфальте, заполненные черной дождевой водой. Компьютер на дизайнерском столике тоже сейчас похож на мертвеца, а над ним горестно возвышаются неведомые приборы и аппараты, словно скорбящие о невосполнимой потере.

Елене стало не по себе. Она съежилась, прижав сумочку к груди, и страдальчески посмотрела на Федора. Он подмигнул ей, желая приободрить, и лихо крутанул вокруг своей оси компьютерное кресло.

– Ленка! Это все наше! Чего же ты дрожишь? Мы с тобой два везунчика!

Елена сейчас была мало похожа на везунчика. Она втянула голову в плечи.

– Федя, здесь убирать нужно неделю!

– Да хоть три! Мы же не на дядю теперь будем трудиться.

– Я боюсь, Федор, что начну мыть пол и вдруг найду…

– Что?

– Найду… что-нибудь страшное.

– Глупышка. – Он обнял ее и крепко прижал к себе. – Я ведь с тобой. Навсегда.

– Навсегда… – повторила она и закрыла глаза.

Под потолком заурчала и стала мелко подмигивать лампа дневного света.

– Смотри! – Федор весело отпрыгнул в сторону и стал дурачиться, позируя перед фонами, изображая то культуриста, то заучившегося ботаника, то застенчивую барышню.

Елена невольно прыснула со смеху и даже ухватилась за пыльную камеру на высоком штативе, подыгрывая Лосеву и имитируя съемку. Повеселев и немного осмелев, она развернулась на каблуках и прошлась по студии, показывая Федору, что в ней тоже проснулся интерес к новому рабочему месту. У стены, увешанной фотографиями в рамках, она остановилась и испуганно притихла.

– Федя… – позвала она негромко, – здесь наша фотография.

Действительно, в самом центре миниатюрного вернисажа расположился снимок, на котором Федор и Елена смущенно улыбались в объектив. Лосев наморщил лоб:

– Откуда она здесь?

Но тут же вспомнил: это было в тот единственный раз, когда он привел Елену в студию к заваленному работой Виктору, чтобы познакомить его со своей будущей невестой. Уже тогда Федор понял, что встретил девушку, с которой готов связать все свои надежды и чаяния, все стремления и желания – всю жизнь. Здесь же, в студии, они и сфотографировались, угловато и стеснительно позируя перед камерой. Сейчас это кажется нелепым и смешным, но тогда Федор вдруг испугался, что Елена не понравится Виктору, а его друг, напротив, приглянется его невесте. И он почти угадал. Виктор прохладно отнесся к выбору Федора и даже потом пытался отговорить друга от поспешной женитьбы, но и Елена осталась совершенно равнодушна к взлохмаченному фотографу. Казалось, она забыла о нем, как только вышла из студии, и не вспоминала до того печального дня, когда лобнинские газеты сообщили о его зверском убийстве.