— Тише! Миледи, мне нужно с Вами поговорить.

— Кто вы?!

— Это неважно. Всего несколько слов…

— Ваш голос мне знаком. Кто вы?!

— Мы действительно знакомы, но сейчас это неважно. Достаточно того, что вы вместе с королевой в смертельной опасности, потому что Анна в беспамятстве назвала ваши имена.

— Что?! Почему я должна вам верить?

— Можете не верить. Возьмите вот это, прочитайте. Это копия, но если понадобится, я принесу подлинник, на котором королевская печать, поставленная вопреки его собственной воле. Вы все поймете. Это смертельно опасно, но не страшней, чем быть сожженной на костре вместе с Анной.

Человек сунул в руку Кэтрин какой-то свиток и растворился в темноте, словно его и не было. Некоторое время женщина дрожала, словно в лихорадке, но сумела взять себя в руки. Засунула свиток поглубже за корсаж, он страшно раздражал нежную кожу, но где еще может спрятать тайную бумагу женщина?

Мелькнула мысль, что эта бумага нарочно подброшена ей, чтобы в следующую минуту схватить и отправить в Тауэр. Мало ли что там написано! Но почему-то верилось незнакомцу…

Чей же это голос? Конечно, человек что-то держал во рту и его лицо скрыто маской, и без того меняющей звуки, но интонации…

Кэтрин поспешила к себе, велела закрыть двери на все запоры и развести огонь в камине, несмотря на жару. Не дождавшись, пока камин разгорится, дрожа всем телом, она достала бумагу из-за корсажа, развернула, прислушиваясь к каждому шороху, готовая немедленно кинуть документ в огонь.

Но стоило только взглянуть на текст, как желание уничтожать его пропало. Это, несомненно, копия, но достаточная, чтобы утопить одного из самых страшных врагов королевы. В документе значилось, что епископу Гардинеру принадлежат земли… нескольких монастырей, которые король считал своими!

Кэтрин даже головой затрясла, не в силах поверить, какой важности бумага оказалась у нее в руках. Это означало, что Гардинер столько лет присваивал себе то, что должно быть у Его Величества, тем более когда королю страшно не хватало средств для ведения войны и монарх залезал в долги или сокращал свои расходы! Попади такая бумага к Генриху, Гардинера ждала бы плаха раньше, чем Анну Эскью костер.

Первым порывом Кэтрин было действительно броситься к королю и показать документ, но в тот момент она вдруг сообразила, чей именно голос слышала из-под маски. Это был голос Томаса Сеймура!

Не в силах сразу осознать произошедшее, леди Уиллоуби плюхнулась в кресло, обмахиваясь документом, потому что в комнате было жарко от разведенного камина, но почти сразу сообразила, что документ нужно немедленно спрятать. И снова свиток последовал за корсаж, в комнате его оставлять опасно.

Приказав погасить камин и открыть окно, чтобы стало прохладней, она некоторое время сидела в передней комнате, размышляя. Отдать документ королю значило утопить Гардинера, но если Анна и правда назвала имена, то даже казнь епископа их самих не спасет. Нет, Гардинера нужно заставить забыть все, что сказала Анна.

Стало горько — Анна, мужественная Анна выдала их с королевой? Правда, Сеймур сказал, что в беспамятстве… Значит… значит, ее пытали?! Но этого нельзя сделать без согласия короля!

Кэтрин сообразила, что у нее нет ни минуты! Вскочив, она почти бросилась обратно в зал, где уже собирались придворные. Нужно срочно найти Гардинера и заставить его молчать. А может, этот мерзавец уже выдал все королю? В любом случае другого выхода у нее нет.

Сказать королеве? Но та впадет в панику и может наделать глупостей. Нет, нужно справиться самой…


Кэтрин в тревоге оглядывала зал, пытаясь найти епископа, но его не было видно. И короля не было. Королева попыталась позвать свою верную подругу, но Кэтрин почти отмахнулась:

— Извините, Ваше Величество…

Где же этот чертов епископ?!

— Леди Уиллоуби, кого вы так старательно ищете?

Она даже глаза на мгновение прикрыла, чтобы не выдать себя или не вцепиться в ненавистное лицо ногтями.

— Вас, милорд.

— Меня?

По тому, с какой злорадной усмешкой посмотрел на нее саму, а потом и на королеву Гардинер, Кэтрин поняла, что через минуту было бы поздно. В зал уже входил король, вернее, его ввозили в страшно грохочущем кресле-троне на колесах.

Быстро, пока короля не подвезли ближе, Кэтрин зашептала:

— Мне нужно срочно поговорить с вами, милорд.

И снова усмешка епископа была усмешкой аспида перед жертвой.

— У нас еще будет много возможностей поговорить с вами, миледи…

И Кэтрин решилась. Прикрывшись веером, она ловко выхватила из-за корсажа документ и сунула его в руки епископа:

— Да, конечно, милорд, только взгляните на этот документ. Это, конечно, копия, но если что-то случится со мной или с королевой, Его Величество от верных людей получит оригинал…

Епископ отступил за чьи-то спины. Кэтрин старалась не смотреть, ее било, словно в лихорадке, и только многолетняя привычка не выдавать истинных чувств позволила держать себя в руках. Она что-то рассеянно отвечала на приветствия, приветствовала сама, прижимала пальцы к вискам, жалуясь на мигрень и страдальчески улыбаясь.

И вдруг снова как шипение аспида рядом с ухом:

— Чего вы хотите взамен, миледи?

Она чуть кивнула:

— Это уже другой разговор, милорд.

Они отошли к окну. Странная пара, никогда раньше Кэтрин с Гардинером не беседовали наедине, они друг друга просто ненавидели, но сейчас обоим не до того.

— Вы забудете и постараетесь, чтобы забыли все остальные все, что сказала Анна Эскью. Ведь в беспамятстве многое можно произнести такого, чего не было, не так ли, милорд?

— Оригинал? — он протянул руку.

— О, я не ношу с собой опасные документы. Вы получите оригинал тогда, когда я пойму, что все миновало.

— Почему я должен верить?

— А что вам остается? К тому же копия не одна, да и еще документы есть…

По тому, как стиснул зубы Гардинер, Кэтрин поняла, что попала в точку, у епископа немало грешков против короля. Эх, знать бы о них…

— У королевы?

— Королевы? Ее Величество ни к чему впутывать в такие дела, у нее достаточно забот с недугами короля.

Но он не сдавался:

— Вашу Анну Эскью сожгут на костре как еретичку!

Кэтрин с трудом сдержалась, чтобы не влепить ему оплеуху со всего размаха, но она прекрасно понимала, что этим разрушит все, чего уже добилась, потому как можно спокойней пожала плечами:

— Анна мечтала о костре во славу своей веры, а меня больше интересует королева и я сама. Не трогайте никого вокруг Ее Величества. Поторопитесь, милорд.

Дольше разговаривать не имело смысла, свое дело она сделала, оставалось только ждать, потому Кэтрин отошла от Гардинера, даже не взглянув на него.

Королева подозвала к себе любимую фрейлину:

— Что случилось, Кэтрин, на тебе лица нет.

— Я потом расскажу Ваше Величество, только умоляю, не ввязывайтесь сегодня ни в какие споры. Ни в какие, слышите, особенно с епископом Гардинером.

— О чем вы с ним шептались?

— Это была попытка спасти нас с вами, Ваше Величество. Если она удалась, я вам расскажу, а если нет…

Королева побледнела, Кэтрин похвалила сама себя за то, что не стала ничего говорить заранее. Но в тот момент леди Уиллоуби увидела, что Гардинер поспешно покидает зал.

Неужели удалось? Кэтрин почувствовала на себе чей-то взгляд, обернувшись, встретилась глазами с Томасом Сеймуром, который спокойно разговаривал с братом. Леди Уиллоуби чуть улыбнулась и кивнула головой. Сеймур кивнул в ответ. Ну и что, это просто приветствие двух придворных…

Конечно, она все равно не находила себе места, пока подошедший лорд Сеймур не произнес тихонько:

— Гардинер помчался в Тауэр. Вы молодец.

Это был Эдвард Сеймур, а не Томас, но по тому, как улыбался Томас, стало ясно, что они заодно.

— Только королеве ничего не говорите.

— Конечно, Ее Величеству ни к чему знать некоторые мелкие тайны, к тому же чужие…

Братья Сеймуры и Кэтрин Уиллоуби ошиблись, Гардинер помчался не в Тауэр, ведь Анна Эскью томилась в Ньюсгейтской тюрьме. Но это было уже неважно, главное, король ничего не узнал о ее «откровениях», которых не было. Анну больше не пытали, хотя для изуродованных рук и ног и этого хватило. Зато поторопились сжечь. Теперь епископ боялся, чтобы кто-то из дворца не пришел проведать еретичку и все его действия не раскрылись.


Вечер продолжался, придворные беседовали между собой, старательно изображая веселье, хотя весело никому не было и быть не могло. Нет, никто из них и не вспоминал об Анне Эскью, ее судьба не интересовала придворных. Еретичка будет сожжена на костре? Туда ей и дорога. Главное, чтобы в чем-то не заподозрили тебя самого. Но еще страшней даже ненароком в чем-то не угодить королю. Это означало бы приговор, а вина найдется…

Потому лесть лилась широкой рекой, куда шире Темзы. Если король считал скучнейшую пародию веселой, все делали вид, что помирают со смеху, если он объявлял музыку приятной для слуха, все восторгались мелодичностью, стихами восхищались… Особенно это касалось произведений самого короля. Генрих давно снискал себе славу поэта и музыканта, но если в давние годы он и правда писал остроумные фарсы и весьма недурные стихи, не говоря уже о песнях и инструментальной музыке, то с годами чутье оставило Его Величество, а придворные все равно льстили, и Генрих все чаще попадался на эту лесть, считая свои произведения достойными звучать в веках и недоумевая, почему в Европе не просят прислать ноты и принять музыканта, способного воспроизвести шедевр по памяти.

Все трудней становилось рядом с Генрихом поэтам и музыкантам. Как бы он ни любил лесть, король не мог не понимать, что его стихи гораздо слабее произведений того же Уайата или Генри Говарда, графа Суррея, а музыка временами слишком мрачна и резка. Но если в музыке с Его Величеством никто не осмеливался соперничать, то Генри Говард словно нарочно нарывался на неприятности. Его стихи, несомненно, были лучше королевских, и вместо того чтобы скрывать это или просить у Его Величества совет, как улучшить свои творения, чтобы те хоть немного дотягивали до королевских, граф Суррей намеренно подчеркивал превосходство.

Придворные не возражали, бунтарский дух Генри Говарда давно известен, а сами Норфолки уже изрядно надоели всем, потому многие с удовольствием подтолкнули бы молодого Суррея, чтобы тот оступился и потянул за собой отца. Отец Генри Говарда, старый герцог Норфолк, побывав на грани эшафота из-за своей племянницы Катарины Говард, лишившейся на плахе головы, не желал больше ни во что вмешиваться, но при дворе был вынужден бывать.

Приходя в ужас от слишком вольного поведения своего сына, герцог ломал голову над тем, как упрочить свое положение. Самое большое влияние на короля, кроме епископа Гардинера и Райотсли, оказывали Сеймуры. Им повезло, их Джейн сумела родить королю сына, потому дяди наследника Эдвард и Томас были в фаворе. Томас, правда, едва не попал в некрасивое положение, когда ухаживал за Катариной Парр, тогда еще вдовой лорда Латимера, но, узнав об интересе короля к вдовушке, предпочел без боя уступить место. Очень разумно, потому что бой все равно закончился бы победой короля и потерей головы у Томаса Сеймура, а зачем безголовому Катарина Парр?

Герцогу Томасу Норфолку, напротив, именно с женитьбой короля и не повезло. Его племянница Катарина Говард соблазнила Его Величество своей девичьей прелестью, но оказалась столь глупа, что не сумела скрыть свой интерес к другому. Ну ладно бы это, но ведь была возможность просто оформить развод по причине уже существовавшего обручения с любовником. Но эта дурочка и тогда посчитала честь семьи дороже собственной жизни.

Честь не спасла (спасать было нечего, какая уж тут честь, если любовники признаются в содеянном!), зато себя погубила. А заодно и своего дядю герцога Норфолка, заверявшего короля в непорочности племянницы. Удалось выкрутиться, только порицая беспутную королеву вместе с остальными. Говарды всех мастей быстро отреклись от несчастной осужденной за прелюбодеяние королевы и принялись с особым остервенением разоблачать Катарину. Желая спасти свою шкуру, дядя усердствовал особенно.

Он сумел удержаться на плаву, хотя и запачкавшись кровью с эшафота племянницы, еще раз доказав, что Томас Говард герцог Норфолк непотопляем.

Несколько ранее герцог испытал первое потрясение, связанное с королевской семьей. Вообще-то в венах Норфолков королевской крови текло куда больше, чем в нынешнем короле, всего лишь сыне «бастарда» Генриха VII, вознесенного на трон победой в гражданской войне, а не по праву крови. Но Генрих VII делом доказал, что лучший король Англии и не нужен.