Сесилия Ахерн - Посмотри на меня

– А с чем, по-твоему, вам нужно играть? – спросила Опал.

– Мы будем играть… ну, в общем-то, с чем угодно: будем сами придумывать игры или использовать коробки, кастрюльки или рулончики от туалетной бумаги.

Его последние слова вызвали всеобщий смех. Рулончики от туалетной бумаги – мои самые любимые. Из них так много всего можно сделать.

– Отлично, Бобби. Просто помни об этом, когда Энтони снова попробует заставить тебя играть на компьютере. Как Томми… – Она умолкла, оглядывая комнату. – Кстати, а где Томми?

– Простите за опоздание, – раздался громкий голос у двери. Томми влетел в комнату, подергивая плечами и размахивая руками, как будто был лет на пятьдесят старше. Лицо чем-то вымазано, на коленях пятна от травы, а локти покрыты царапинами и засохшей грязью. Громко отдуваясь, он плюхнулся на набитую сушеными бобами подушку.

Опал засмеялась:

– Добро пожаловать, Томми. Ты был занят?

– Ага, – нахально ответил Томми. – Мы с Джонни были в парке, копали червей. – И он вытер мокрый нос рукой.

– Фу-у! – Гортензия с отвращением наморщила носик и подвинула свой стул ближе к Айвену.

– Да ладно тебе, принцесса. – Томми подмигнул Гортензии, кладя ноги на стоящий перед ним столик. На столике была газировка и шоколадное печенье.

Гортензия удивленно подняла брови и, отвернувшись от него, сосредоточила внимание на Опал.

– То есть Джон не изменился, – с интересом констатировала Опал.

– Ага, все еще видит меня, – ответил Томми, как будто это было какой-то победой. – Понимаешь, Опал, у него сейчас проблемы с хулиганами, и, поскольку они заставляют его держать все в секрете, он ничего не рассказывает родителям. – Томми грустно покачал головой. – Он боится, что они будут ругать его или вмешаются, а это еще хуже, к тому же ему стыдно, что он позволил втянуть себя в такие дела. В общем, типичные переживания в ситуации запугивания. – Он засунул в рот конфетку.

– Так, и что ты намереваешься делать? – озабоченно спросила Опал.

– К сожалению, еще до моего появления у Джона развилась хроническая робость. Он соглашался с несправедливыми требованиями тех, кого считал сильнее, потом сам постепенно принял позицию хулиганов, и теперь он уже почти один из них. Но я не позволил ему собой помыкать, – жестко сказал Томми. – Мы работаем над его осанкой, голосом и взглядом – сами знаете, все это сразу говорит о том, уязвим ты или нет. Я учу его бдительности по отношению к подозрительным личностям, и каждый день мы повторяем список их отличительных признаков. – Он откинулся на спинку и положил руки за голову. – Мы стремимся развить у него чувство справедливости.

– И копаете червей, – с улыбкой добавила Опал.

– Всегда найдется время для копания червей, не так ли, Айвен? – И Томми подмигнул мне.

– Джейми-Линн! – Опал повернулась к маленькой девочке в джинсах и грязных кроссовках. Ее волосы были коротко пострижены, она сидела верхом на футбольном мяче. – Как поживает Саманта? Надеюсь, вы больше не перекапываете цветник ее матери?

Джейми-Линн была сорванцом, и у ее друзей постоянно случались из-за нее неприятности, Гортензия же в основном ходила на чаепития в красивых платьях и играла с Барби и другими игрушками для девочек. Джейми-Линн открыла рот и стала что-то говорить на неизвестном языке.

Опал подняла брови:

– Как я вижу, вы с Самантой по-прежнему общаетесь на своем собственном языке?

Джейми-Линн кивнула.

– Хорошо, но будь осторожна. Не стоит это затягивать.

– Не волнуйся. Саманта уже учится складывать слова в предложения, у нее развивается память, так что я не собираюсь дальше его использовать, – сказала Джейми-Линн, перейдя на нормальный язык, и добавила печальным голосом: – Сегодня утром Саманта меня не увидела, когда проснулась. Но во время обеда увидела снова.

Всем стало жаль Джейми-Линн, и мы выразили ей сочувствие, потому что все знали, каково это. Это было начало конца.

– Оливия, как дела у миссис Кромвелл? – Голос Опал зазвучал нежнее.

Оливия перестала вязать и качаться на кресле и грустно помотала головой:

– Ей недолго осталось. Вчера ночью у нас был чудесный разговор о том, как семьдесят лет назад они с семьей на целый день поехали на пляж Сэндимаунт. Это привело ее в отличное настроение. Но сегодня утром, как только она рассказала своим родственникам, что говорила со мной, они все тут же ушли. Они думают, она имеет в виду свою двоюродную бабушку Оливию, которая умерла сорок лет назад, и убеждены, что она сходит с ума. Как бы то ни было, я останусь с ней до конца. Как я уже сказала, ей недолго осталось, а за последний месяц родственники навестили ее всего два раза. Ей не на кого опереться.

Оливия всегда заводила себе друзей в больницах, хосписах и домах для престарелых. С теми, кто не мог заснуть, она предавалась воспоминаниям, чтобы скоротать время, и вообще отлично справлялась.

– Спасибо, Оливия. – Опал улыбнулась и повернулась ко мне: – Итак, Айвен, как дела на улице Фуксий? Что у тебя за срочная проблема? Кажется, у Люка все в порядке?

Я поудобнее уселся на подушке:

– Да, с ним все нормально. Надо еще кое над чем поработать, например над тем, как он относится к ситуации в своей семье, но ничего экстраординарного.

– Хорошо. – Опал выглядела довольной.

– Дело не в этом. – Я обвел глазами всех сидящих в комнате. – Его тете, которая усыновила его, тридцать четыре года, и иногда она чувствует мое присутствие.

Все открыли рты и в ужасе посмотрели друг на друга. Я знал, что они отреагируют именно так.

– Но и это еще не все, – продолжил я, стараясь не получать слишком большое удовольствие от их реакции, потому что, в конце концов, это была моя проблема. – Мама Люка, которой двадцать два года, пришла сегодня к Элизабет на работу, увидела меня и даже заговорила со мной!

Все снова открыли рты – все, кроме Опал, глаза которой понимающе блеснули мне в ответ. И у меня отлегло от сердца, я понял: Опал знает, в чем дело. Она всегда все знает и поможет мне выйти из тупика.

– Где находился Люк, когда ты был на работе у Элизабет? – спросила Опал. Уголки ее губ загибались в улыбку.

– На ферме у своего деда, – объяснил я. – Элизабет не дала мне вылезти из машины и пойти с ним, она боялась, что ее отец разозлится, услышав, что у Люка есть друг, которого нельзя увидеть. – Я сделал паузу, чтобы перевести дух.

– А почему ты не пошел к Люку пешком, когда оказался на работе Элизабет? – спросил Томми, развалившись на подушке.

Глаза Опал снова блеснули. Что это с ней?

– Потому что, – ответил я.

– Ну так почему? – спросила Гортензия.

«Вот ее тут только не хватало», – подумал я.

– Ферма далеко от офиса? – спросил Бобби.

Почему они задают мне эти вопросы? Какое это имеет отношение к тому, что взрослые люди видели и чувствовали меня?

– Две минуты на машине, но двадцать минут пешком, – смущенно объяснил я. – Почему вы спрашиваете?

– Айвен, – Оливия засмеялась, – ну что ты! Ты прекрасно знаешь, что если вы с другом разлучились, ты обязан его найти. Двадцать минут пешком – ничто по сравнению с тем, что ты сделал, чтобы добраться до своего предыдущего друга. – И она опять засмеялась.

– Да что с вами? – Я беспомощно всплеснул руками. – Я пытался выяснить, сможет ли Элизабет меня увидеть. И, вы знаете, я был сбит с толку. Такого раньше никогда не случалось.

– Не волнуйся, Айвен, – улыбнулась Опал, и, когда она заговорила снова, голос у нее был как мед. – Это действительно очень редкое явление. Но такое бывало.

Все опять разинули рты.

Опал поднялась, собрала бумаги и приготовилась покинуть собрание.

– Куда ты уходишь? – удивленно спросил я. – Ты ведь еще не сказала, что мне делать.

Опал сняла фиолетовые очки и посмотрела на меня своими шоколадными глазами:

– Айвен, это вовсе не чрезвычайная ситуация. И я не могу тебе ничего посоветовать. Тебе просто надо верить, что, когда придет время, ты примешь правильное решение.

– Какое решение? О чем? – спросил я, чувствуя себя еще более озадаченным.

Опал улыбнулась:

– Когда настанет время, узнаешь. Удачи!

С этим словами она ушла, оставив всех в смущении. Их озадаченные лица отбили у меня охоту спрашивать совета у кого-либо из них.

– Прости, Айвен, я была бы так же растерянна, как и ты, – сказала Гортензия, вставая и расправляя складки на сарафане. Она крепко обняла меня и поцеловала в щеку. – Мне тоже пора, иначе я опоздаю.

Я смотрел, как она торопливо идет к двери, ее светлые кудряшки подпрыгивали на каждом шагу.

– Хорошего чаепития! – крикнул я. – Попробуй тут прими правильное решение, – проворчал я себе под нос, раздумывая о словах Опал. – Правильное решение в отношении чего?

И тут меня пронзила ужасная мысль. А что, если я не смогу принять правильное решение? Что тогда? Кто-то от этого пострадает?

В саду за домом Элизабет тихонько оттолкнулась ногой, и качели поплыли вперед. Обхватив тонкими пальцами светло-бежевую кружку, она баюкала в руках теплый кофе. Солнце медленно садилось, и легкая прохлада постепенно выбиралась из укрытия, чтобы занять свое законное место. Элизабет посмотрела на небо, где плыли похожие на сахарную вату облака – розовые, красные, оранжевые, как на написанной маслом картине. Над видневшейся из сада горой растекалось янтарное зарево, напоминая таинственное сияние, которое исходило от одеяла Люка, когда он, укрывшись с головой, читал с фонариком. Она глубоко вдохнула холодный воздух.

«Красен закат…» – вспомнилась ей вдруг старинная поговорка.

– «…Пастух будет рад», – тихо договорила она.

Подул легкий ветерок, как будто воздух вздыхал вместе с ней. Она уже час сидела в саду. Люк, проведя день у дедушки, сейчас играл наверху со своим приятелем Сэмом. Она ждала отца Сэма, которого никогда прежде не видела: он должен был зайти за сыном. Обычно с родителями друзей Люка общалась Эдит, и перспектива болтовни о детских проблемах не вызывала у Элизабет энтузиазма.

Было без четверти десять, свет постепенно угасал. Она раскачивалась взад и вперед, сдерживая слезы, сглатывая стоявший в горле комок и отгоняя одолевавшие ее мысли. Она думала о том, что постоянно борется с миром, который грозит разрушить ее планы: с людьми, объявившимися в ее мире без приглашения, с Люком и его дурацкими выдумками, с сестрой и ее проблемами, с Поппи и ее идеями, с Джо и его кафе, с конкурентами по бизнесу. Она чувствовала, что все время борется, борется, борется. А сейчас она сидела на качелях, борясь с собственными эмоциями.

Элизабет казалось, будто она провела на ринге сотню раундов и приняла на себя каждый удар противников. Она страшно устала. У нее болели мышцы, силы были на исходе, и раны уже не заживали так быстро. С высокой стены, отделявшей ее от соседей, в сад к Элизабет спрыгнула кошка. Высоко подняв голову, она посмотрела на Элизабет блестевшими в темноте глазами. Как она уверена в себе, как полна сознания собственной значимости! Кошка вскочила на противоположную стену и исчезла в ночи. Элизабет позавидовала ее способности приходить и уходить, когда захочется, не быть никому ничего должной, даже самым близким, которые любят ее и заботятся о ней.

Элизабет оттолкнулась ногой, и качели, чуть скрипнув, двинулись назад. Гора вдалеке была, казалось, охвачена пламенем от закатившегося за нее солнца. А на другой стороне неба ждала вызова на сцену полная луна. Без умолку переговаривались между собой сверчки, последние игравшие на улице дети бежали домой. Где-то неподалеку останавливались машины, хлопали дверцы, закрывались ворота, запирались окна и задергивались шторы. А потом наступила тишина, и Элизабет снова осталась в одиночестве, чувствуя себя гостьей в собственном саду, который в темноте начинал жить другой жизнью.

Она прокручивала в памяти события прошедшего дня. Снова вернулась мыслями к визиту Сирши. Просмотрела его еще раз, потом еще и с каждым просмотром увеличивала громкость. В конце концов, они ведь все уходят, не так ли, Лиззи? Эта фраза повторялась, как на испорченной пластинке. Не отставала, будто тычущий в грудь палец. Все настойчивее и настойчивее. Сперва он лишь слегка касался кожи, затем стал больно царапать, проникая все глубже, пока наконец не пронзил насквозь и не добрался до сердца. Там было больнее всего. Подувший ветер обжег открытую рану.

Она крепко зажмурилась и второй раз за день расплакалась. В конце концов, они ведь все уходят, не так ли, Лиззи?

Фраза продолжала звучать в ушах, требуя ответа. У нее разрывалась голова. «Да!» – закричал какой-то голос внутри. Да, в конце концов, все они уходят. Все и всегда. Каждый, кому когда-то удавалось наполнить ее жизнь радостью и занять место в ее сердце, исчезал так же быстро, как кошка в ночи. Будто счастье – это всего лишь воскресное удовольствие, вроде мороженого. Ее мать поступила как солнце сегодня вечером, – ушла, забрав с собой свет и тепло, а взамен оставила холод и темноту.