Сесилия Ахерн - Посмотри на меня

– С Фионой? – Айвен выглядел сбитым с толку.

– Мамой Сэма, – подсказала Элизабет, чувствуя себя глупо.

– А, с ней. – Айвен опять скорчил рожу. – Ни за что! – Он наклонился вперед, сидя на кожаном диване, и кожа скрипнула. Этот звук был знаком Элизабет. – Знаете, она готовит ужасное блюдо из курицы. Все портит соус.

Он снова сумел рассмешить ее.

– Очень необычная причина не любить кого-то, – сказала она.

Однако, как ни странно, Люк сказал то же самое, после того как ужинал у Сэма на выходных.

– В этом нет ничего необычного, если вы любите курицу, – честно ответил Айвен. – Курица – моя самая любимая. – Он улыбнулся.

Элизабет кивнула, пытаясь сдержать смех.

– Ну, моя самая любимая птица.

Так вот оно что! Она развеселилась. Люк, похоже, перенял некоторые его фразы.

– Что? – Айвен широко улыбнулся, демонстрируя блестящие белые зубы.

– Вы… – сказала Элизабет, пытаясь успокоиться и сдержать смех. Она не могла поверить, что ведет себя так с человеком, которого совсем не знает.

– Что со мной не так?

– Вы смешной. – Она улыбнулась.

– А вы красивая, – невозмутимо произнес он в ответ, и она с удивлением посмотрела на него.

Она покраснела. Что это он такое сказал? Повисло молчание. Она пыталась понять, стоит ли обижаться на его слова. Люди редко говорили такое Элизабет. Она не знала, как реагировать.

Исподтишка взглянув на Айвена, она очень удивилась, заметив, что он вовсе не выглядит растерянным или смущенным. Как будто говорит такое каждый день. «Мужчины вроде него, наверное, всегда так ведут себя», – цинично подумала она. Он был очень обаятельным. Сколько она ни смотрела на него с притворным презрением, ей не удавалось заставить себя презирать его. Этот чужой человек познакомился с ней меньше десяти минут назад, сказал ей, что она красивая, и все еще сидит у нее в гостиной, как будто он ее лучший друг, и разглядывает комнату, как будто никогда не видел ничего интереснее. Он дружелюбен, с ним легко разговаривать, его легко слушать, и, хотя он и сказал, что она красивая, несмотря на старье, в которое она одета, на покрасневшие глаза и грязную голову, ее это не смущало. Чем дольше длилось молчание, тем отчетливее она понимала, что он просто сделал ей комплимент.

– Спасибо, Айвен, – вежливо сказала она.

– И вам спасибо.

– За что?

– Вы сказали, что я смешной.

– А, да. Ну… не за что.

– Вам не часто делают комплименты, да?

После этого Элизабет следовало сразу же встать и попросить его покинуть ее гостиную, он стал слишком развязным. Однако она этого не сделала, потому что, сколько бы ни убеждала себя, что формально, по ее же собственным правилам, это должно ей досаждать, ничего подобного не чувствовала. Она вздохнула:

– Нет, Айвен, не часто.

Он улыбнулся:

– Что ж, давайте этот будет первым из многих.

Оттого что он так долго на нее смотрел, у нее начало подергиваться лицо.

– Сэм сегодня ночует с вами?

Айвен закатил глаза:

– Надеюсь, нет. Для мальчика, которому всего лишь шесть лет, он слишком громко храпит.

Элизабет улыбнулась:

– Про шесть лет нельзя говорить «всего лишь»… – Она замолчала и сделала глоток кофе.

Он поднял брови:

– Что вы сказали?

– Ничего, – пробормотала она. Пока Айвен осматривал комнату, Элизабет украдкой взглянула на него еще раз. Она не могла понять, сколько ему лет. Высок и хорошо сложен, мужествен, но с мальчишеским обаянием. Все это сбивало ее с толку. Она решила спросить его напрямую.

– Айвен, меня кое-что смущает. – И она глубоко вздохнула перед тем, как задать свой вопрос.

– Не стоит. Никогда не надо смущаться.

Элизабет почувствовала, что одновременно и хмурится, и улыбается. У нее на лице отразилась растерянность.

– Хорошо, – медленно сказала она. – Вы не против, если я спрошу, сколько вам лет?

– Нет, – с готовностью ответил он. – Я совсем не против.

Тишина.

– Ну?

– Сколько вам лет?

Айвен улыбнулся:

– Давайте так: один человек сказал мне, что я старый, как вы.

Элизабет засмеялась. Она так и думала. Очевидно, ни один бестактный комментарий Люка не ускользнул от Айвена.

– Тем не менее, Элизабет, дети продлевают нашу молодость. – Его голос стал серьезным, а глаза – глубокими и задумчивыми. – Моя работа состоит в том, чтобы заботиться о детях, помогать им и быть с ними рядом.

– Так вы социальный работник? – спросила Элизабет.

Айвен ненадолго задумался.

– Можете считать меня социальным работником, профессиональным лучшим другом, советником… – Он пожал плечами. – Знаете, ведь только дети точно знают, что происходит в мире. Они видят больше, чем взрослые, верят в большее, они честны и всегда, всегда скажут вам, что вас ждет.

Элизабет кивнула. Он явно любил свое дело – и как отец, и как социальный работник.

– И вот что интересно. – Он снова наклонился вперед. – Дети учатся гораздо быстрее и гораздо больше усваивают по сравнению со взрослыми. Знаете, почему так происходит?

Элизабет предположила, что этому существует какое-то научное объяснение, но покачала головой.

– Потому что они смотрят на вещи непредвзято. Они хотят знать, и они хотят учиться. Взрослые же, – он грустно покачал головой, – думают, что уже знают все. Они вырастают и вместо того, чтобы расширять кругозор, решают, во что им верить, а во что не верить. В подобных вещах невозможно сделать выбор: вы либо верите, либо нет. Вот почему взрослые медленнее учатся. Они более циничны, они теряют веру и хотят знать только то, что может пригодиться в повседневном существовании. Их не интересуют бесполезные вещи. Но, Элизабет, – сказал он громким шепотом, его глаза были широко раскрыты и блестели, и Элизабет задрожала, почувствовав, как по рукам у нее поползли мурашки. Ей казалось, что он делится с ней самым важным секретом в мире. Она наклонилась поближе к нему. – Именно эти лишние, бесполезные вещи и делают жизнь жизнью.

– Делают жизнь чем? – прошептала она.

Он улыбнулся:

– Жизнью.

Элизабет оторопела:

– И все?

Айвен улыбнулся:

– Что вы имеете в виду, говоря «и все»? Что еще вы можете получить, кроме жизни, о чем еще вы можете просить, кроме жизни? Это подарок. Жизнь – это все, и вы не проживете ее как следует, пока не поверите.

– Поверю во что?

Айвен подмигнул ей:

– Элизабет, вы сами все скоро поймете.

Элизабет очень хотелось лишних, бесполезных вещей, о которых он говорил. Хотелось блеска и радости, хотелось выпустить воздушные шары на ячменном поле и наполнить комнату волшебными розовыми пирожными. Ее глаза снова наполнились слезами, и сердце в груди глухо забилось при мысли, что сейчас она расплачется перед ним. Но ей не пришлось об этом беспокоиться, потому что он медленно встал.

– Элизабет, – ласково сказал он, – сейчас я должен вас оставить. Мне было очень приятно провести с вами время.

Он протянул ей руку.

Когда Элизабет протянула руку в ответ, он нежно взял ее и пожал, словно во сне. Она не могла произнести ни слова из-за стоявшего в горле комка.

– Удачи на завтрашней встрече! – Он ободряюще улыбнулся и вышел из гостиной.

Дверь за ним закрыл Люк, во весь голос прокричав: «Пока, Сэм!», громко засмеялся и побежал наверх.

Позже, ночью, когда Элизабет уже лежала в постели, у нее пылал лоб, нос был забит, а глаза болели от слез. Она обняла подушку и свернулась калачиком под одеялом. Шторы, как всегда, были не задернуты, и луна провела по полу серебристо-голубую дорожку света. Она видела ту же луну, на которую смотрела в детстве, те же звезды, на которых загадывала желания, и вдруг ее пронзила внезапная мысль.

Она ничего не говорила Айвену про свою завтрашнюю встречу.

Элизабет вытащила из такси свой багаж и повезла его за собой в зал отлетов аэропорта Фарранфор. Теперь она действительно чувствовала, что возвращается домой, и вздохнула с облегчением. Всего за месяц она успела прижиться в Нью-Йорке куда лучше, чем за все предыдущие годы в Бале-на-Гриде. Начала заводить друзей, и, что еще важнее, у нее появилось желание заводить друзей.

– Хорошо, что хоть вылет не отложили, – сказал Марк, присоединяясь к маленькой очереди на регистрацию.

Элизабет улыбнулась и прислонилась лбом к его груди.

– Чтобы прийти в себя после этого отпуска, мне понадобится еще один, – пошутила она уставшим голосом.

Марк хмыкнул, поцеловал ее в макушку и пробежал рукой по ее темным волосам.

– Ты называешь поездку домой к нашим семьям отпуском? – засмеялся он. – Давай улетим на Гавайи, когда вернемся в Нью-Йорк.

Элизабет оторвала голову от его груди и саркастически подняла бровь:

– Ну конечно, Марк, только я попрошу тебя сказать об этом моему боссу. Ты же знаешь, я должна срочно доделывать проект.

Марк внимательно смотрел на ее решительное лицо:

– Нет уж, давай сама.

Элизабет вздохнула и снова уткнулась лбом ему в грудь.

– Ну, не начинай опять. – Голос ее приглушала шерстяная ткань его куртки.

– Просто выслушай меня. – Он поднял ее подбородок указательным пальцем. – Ты работаешь каждый час своей земной жизни, редко берешь выходные и постоянно находишься в стрессе. Для чего?

Она открыла рот, чтобы ответить.

– Для чего? – повторил он.

Она опять открыла рот, но он опять не дал ей ничего сказать.

– Ну, раз тебе не хочется отвечать, – он улыбнулся, – я сам отвечу для чего. Для чужих людей. Чтобы вся слава досталась им. Ты сделаешь всю работу, а слава достанется им.

– Прости, пожалуйста, – сказала Элизабет, полусмеясь. – За работу мне хорошо платят, что тебе прекрасно известно, и если все так и пойдет, в это время в следующем году, если мы решим остаться в Нью-Йорке, мы сможем купить тот дом, что мы видели…

– Моя дорогая Элизабет, – прервал ее Марк, – если все так пойдет, в это время в следующем году тот дом будет продан, а на его месте будет стоять небоскреб или ужасный современный бар, в котором не подают выпивку, или ресторан, в котором не подают еду, чтобы, не дай бог, не быть «как все». – Он изобразил пальцами кавычки, заставив Элизабет рассмеяться. – Любое из этих заведений ты, без сомнения, покрасишь в белый цвет, вмонтируешь в пол флуоресцентные лампы и откажешься от мебели, если она будет загромождать помещение, – поддразнил он ее. – И благодаря этому кто-то урвет свою долю известности. – Он посмотрел на нее с притворным отвращением. – Пойми, это твои белые стены, ничьи больше, и никто не смеет забирать это у тебя. Я хочу иметь возможность привести туда наших друзей и сказать: «Смотрите, все это сделала Элизабет. На это у нее ушло три месяца – только белые стены и никаких стульев, но я горжусь ею. Ведь у нее хорошо получилось, правда?»

Элизабет схватилась за живот от хохота.

– Я никогда не позволю снести тот дом. В любом случае эта работа приносит мне много денег, – объяснила она.

– Ты уже второй раз упоминаешь о деньгах. Мы неплохо живем. Зачем тебе столько? – спросил Марк.

– На черный день, – ответила Элизабет, смех затих, а улыбка сошла с ее лица, когда она вспомнила о Сирше и об отце. – Ну, пусть на серый. На серый дождливый день.

– Хорошо, что мы больше не живем в Ирландии, – сказал Марк, не замечая выражения ее лица и глядя в окно. – Иначе бы ты разорилась.

Элизабет посмотрела на дождь за стеклом и не могла не подумать о том, что эта неделя была пустой тратой времени. Не то чтобы она ждала приветственных речей и праздничных украшений на магазинах по случаю ее приезда, но ни Сиршу, ни отца, казалось, совсем не интересовало, дома она или нет, как она жила, где побывала и чем занималась все это время. Но она приехала домой вовсе не для того, чтобы делиться историями о своей жизни в Нью-Йорке, она приехала их проведать.

Отец все еще не разговаривал с ней из-за того, что она уехала и оставила его одного с Сиршей. Работа по нескольку месяцев в разных странах казалась ему страшным грехом, но совсем уехать из страны стало теперь в его глазах самым ужасным грехом из всех возможных. Перед отъездом Элизабет договорилась, что за ними обоими будут присматривать. К ее огромному огорчению, Сирша в прошлом году бросила школу, и Элизабет пришлось опять устраивать ее на работу – восьмой раз за два месяца, – теперь она укладывала продукты на полки в местном супермаркете. Кроме того, она договорилась с соседом, что он будет возить ее два раза в месяц в Килларни на консультации к психологу. Элизабет считала это гораздо важнее работы, хотя и знала, что Сирша согласилась ездить только ради того, чтобы дважды в месяц вырываться из своей клетки. Если когда-нибудь и случится такое, что Сирша решит поговорить о своих чувствах, по крайней мере, будет кому ее выслушать.