Сесилия Ахерн - Посмотри на меня

Ну все, хватит, ей надо поговорить с отцом, выяснить, где Сирша, а для этого придется зайти в свою комнату. Она медленно повернула медную ручку, которая все так же болталась, как и в ее детстве. Элизабет открыла дверь, но входить не стала. Она смотрела прямо на отца, который, не шевелясь, сидел в кресле у окна.

Она не сводила глаз с его затылка, стараясь не вдыхать стоявший в комнате запах, но он застрял у нее в горле, мешая дышать.

– Привет… – хрипло сказала она.

Он не пошевелился.

У нее замерло сердце.

– Привет! – Она услышала в своем голосе панические нотки.

Потеряв голову, она бросилась к нему. Упала на колени и внимательно всмотрелась ему в лицо. Он не шевелился и не отрываясь смотрел прямо перед собой. Сердце у нее забилось быстрее.

– Папочка! – Слово вырвалось само и прозвучало как-то по-детски, но Элизабет поняла, что это не просто от страха, оно действительно что-то для нее значило. Она протянула руку, дотронулась до его лица, другую положила ему на плечо. – Папа, это я, что с тобой? Скажи хоть что-нибудь. – Ее голос дрожал.

Он моргнул, и она вздохнула с облегчением.

Медленно повернувшись, он взглянул на нее.

– А, Элизабет. Я не слышал, как ты вошла. – Голос звучал как будто из другой комнаты. Он обрел какую-то мягкость, вся суровость из него ушла.

– Я звала тебя, – мягко сказала она. – Разве ты не видел, как я ехала по дороге?

– Нет, – удивленно сказал он, поворачиваясь к окну.

– Тогда на что же ты смотрел? – Она тоже повернулась к окну, и у нее перехватило дыхание. Этот вид – дорожка, садовая калитка и длинная лента дороги – поразил ее, и она застыла в таком же столбняке, что отец. В ту же секунду к ней вернулись надежды и желания из прошлого. На подоконнике стояла фотография матери, которой раньше там никогда не было. Элизабет думала, что после того, как мать ушла, отец вообще уничтожил все ее фотографии.

Лицо на подоконнике лишило ее дара речи. Прошло так много времени с тех пор, как она последний раз видела мать, ее облик в памяти стерся и потускнел. Она стала неясным воспоминанием, больше похожим на ощущение, чем на зримый образ. Увидеть ее снова было шоком. Элизабет словно смотрела на себя в зеркало. Вновь обретя способность говорить, она потрясенно спросила:

– Папа, что с тобой?

Он не повернул головы, не моргнул, просто посмотрел вдаль и ответил незнакомым голосом:

– Я видел ее, Элизабет.

– Видел кого? – Но она уже знала кого.

– Грайне, твою мать. Я видел ее. По крайней мере, мне так кажется. Это все было так давно, что я не уверен. Даже достал фотографию, чтобы вспомнить. Чтобы, когда она пойдет по дороге, я смог узнать ее.

Элизабет задохнулась от удивления:

– Где ты ее видел, папа?

Его голос стал выше, в нем слышалась неуверенность.

– В поле.

– В поле? В каком поле?

– В волшебном поле. – Его глаза заблестели, как будто он видел это снова. – В поле грез, как его называют. Она выглядела такой счастливой, танцевала и смеялась, как всегда. Она ни на день не постарела. – Он выглядел смущенным. – Но ведь она должна была постареть, правда? Она должна выглядеть старше, как и я.

– Папа, ты уверен, что это была она? – Элизабет всю трясло.

– Ну да. Она летала по ветру, как одуванчик, солнце освещало ее, как будто она ангел. Конечно, это была она.

Он сидел в кресле выпрямившись, руки лежали на подлокотниках, и он выглядел спокойнее, чем когда бы то ни было.

– С ней был ребенок, но не Сирша. Нет, Сирша уже выросла, – напомнил он самому себе. – Кажется, это был мальчик. Маленький паренек со светлыми волосами, как сын Сирши… – Его густые, похожие на гусениц брови в первый раз нахмурились.

– Когда ты ее видел? – спросила Элизабет. Осознав, что это ее, а не мать отец видел в поле, она испытала одновременно и страх, и облегчение.

– Вчера. – Он улыбнулся, вспоминая. – Вчера утром. Она скоро придет ко мне.

Глаза Элизабет наполнились слезами.

– Папа, ты сидишь здесь со вчерашнего дня?

– Да, но мне тут хорошо. Она скоро придет, и я хочу вспомнить ее лицо. Понимаешь, я иногда не могу его вспомнить.

– Папа, – голос Элизабет понизился до шепота, – с ней в поле больше никого не было?

– Нет, – улыбнулся Брендан. – Только она и мальчик. Он тоже выглядел очень счастливым.

– Послушай. – Элизабет взяла его за руку, ее собственная рука казалась такой детской по сравнению с его огрубевшими пальцами. – Это я была в поле вчера. Папа, это я ловила пушинки одуванчиков с Люком и одним мужчиной.

– Нет. – Он покачал головой и сердито посмотрел на нее. – Не было там никакого мужчины. С Грайне не было мужчины. Она скоро вернется домой.

– Папа, клянусь тебе, это были я, Люк и Айвен. Может быть, ты ошибся. – Она сказала это так мягко, как только могла.

– Нет! – закричал он, и Элизабет вздрогнула. Он посмотрел на нее с неприязнью. – Она возвращается домой, ко мне! – Он пристально посмотрел на нее. – Убирайся! – выкрикнул он и махнул рукой, сбросив ее маленькую руку со своей.

– Почему? – Ее сердце бешено заколотилось. – Папа, за что?

– Ты лгунья! – выкрикнул он. – Я не видел в поле никакого мужчины. Ты знаешь, что она здесь, и скрываешь от меня, – прошипел он. – Ты носишь костюмы и сидишь за столом, ты ничего не знаешь о танцах в поле. Ты лгунья, оскверняющая этот дом. Убирайся, – тихо повторил он.

Потрясенная, она тихо смотрела на него.

– Папа, я встретила мужчину, красивого, чудесного мужчину, который учит меня всем этим вещам, – начала объяснять она.

Он пододвинулся к ней, так что они почти соприкоснулись носами.

– Убирайся! – закричал он.

Она вскочила на ноги, из глаз хлынули слезы, тело охватила дрожь. Комната завертелась у нее перед глазами, и она вдруг увидела все, чего видеть не хотела: старые плюшевые мишки, куклы, книги, письменный стол, то же, что и раньше, покрывало на диване. Она бросилась к двери, не желая, не имея больше сил на это смотреть. Трясущимися руками она нащупала задвижку. Крики отца, приказывавшего ей убираться, становились все громче и громче.

Она толкнула дверь и выбежала в сад, полной грудью вдохнув свежий воздух. Стук в окно заставил ее обернуться. Она увидела отца, сердито махавшего рукой, словно показывая, чтобы она убиралась и из сада тоже. Она толкнула калитку и оставила ее открытой, не желая слышать ее скрипа.

Элизабет мчалась по дороге, изо всех сил давя на газ, не глядя в зеркало заднего вида, испытывая острое желание больше никогда не видеть это место, больше никогда не ездить по этой дороге разочарований.

Она больше никогда не станет оглядываться назад.

– Что случилось? – раздался голос из раздвижной двери кухни. Элизабет, подперев голову руками, тихо сидела за кухонным столом, совсем как озеро Макросс в спокойный день.

– Господи Иисусе, – прошептала Элизабет, не поднимая головы, но удивляясь тому, что Айвен всегда умудрялся появляться тогда, когда она меньше всего его ждала, но больше всего в нем нуждалась.

– Иисус? У вас с ним какие-то проблемы? – Он вошел на кухню.

Элизабет посмотрела вверх:

– На самом деле проблемы у меня сейчас с его отцом.

Айвен сделал еще шаг по направлению к ней. Он умел переступать границы, но это никогда не выглядело угрожающе или назойливо.

– Я часто это слышу.

Элизабет вытерла глаза скомканной салфеткой со следами туши для ресниц.

– Вы когда-нибудь бываете на работе?

– Я все время на работе. Вы позволите? – Он показал на стул напротив нее.

Она кивнула.

– Все время? Так это для вас работа? И я всего лишь еще один безнадежный случай, с которым вам сегодня нужно справиться? – саркастически спросила она, смахивая салфеткой слезу, скатившуюся уже до середины щеки.

– Элизабет, в вас нет ничего безнадежного. Однако вы тот еще случай, я уже говорил вам, – серьезно сказал он.

Она засмеялась:

– Случай, страдающий нервным расстройством.

Айвен погрустнел. Она опять его не поняла.

– Так это ваша форменная одежда? – Она показала на его наряд.

Айвен с удивлением посмотрел на себя.

– Вы носите эту одежду каждый день, с тех пор как я увидела вас в первый раз, – улыбнулась она. – Так что либо это форма, либо вы совсем не признаете гигиену, либо у вас не хватает воображения.

Глаза Айвена расширились.

– О, Элизабет, мне вполне хватает воображения. Может, лучше поговорим о том, почему вы такая грустная?

– Нет, мы всегда говорим только обо мне и моих проблемах, – ответила Элизабет. – Давайте для разнообразия побеседуем о вас. Что вы сегодня делали? – спросила она, пытаясь встряхнуться. Казалось, с того момента, когда она утром поцеловала Айвена на главной улице, прошло несколько месяцев. Она думала об этом весь день, волновалась из-за того, что их видели, но, как ни странно, в городе, где жители узнают обо всем быстрее, чем программы новостей, никто ничего не сказал ей о таинственном мужчине.

Она хотела снова поцеловать Айвена, боялась своего желания, пыталась избавиться от него, но не могла. В Айвене было что-то такое чистое, такое детское, хотя он выглядел сильным и опытным. Он действовал на нее как наркотик: знаешь, что прикасаться к нему нельзя, но когда видишь его, устоять невозможно, и зависимость только усиливается. Когда днем на нее навалилась усталость, воспоминание об этом поцелуе взбодрило ее, и беспокойство исчезло. Все, чего она сейчас хотела, – это чтобы момент, когда тревоги отступают, повторился.

– Что я сегодня делал? – Айвен покрутил пальцами и стал размышлять вслух: – Ну, я сегодня хорошенько разбудил Бале-на-Гриде, поцеловал очень красивую женщину, а остаток дня был не в состоянии делать ничего другого, кроме как думать о ней.

Его пронзительные голубые глаза согрели Элизабет, и лицо ее оживилось.

– А потом я не смог перестать думать, – продолжил Айвен. – Так что я сидел и весь день думал.

– О чем?

– Кроме красивой женщины?

– Кроме, – улыбнулась Элизабет.

– Вам не понравится.

– Я переживу.

Айвен выглядел неуверенно.

– Ладно, если вы действительно хотите знать, – он вздохнул, – я думал о «Добывайках»[3].

Элизабет нахмурилась:

– Что?

– О «Добывайках», – повторил Айвен с задумчивым видом.

– О детской передаче? – спросила Элизабет с досадой. Она приготовилась к нашептыванию нежной чепухи, как в кино, а не к такому скучному разговору совсем не о любви.

– Да, – сказал Айвен, не замечая ее тона. – Я долго и серьезно думал о, так сказать, коммерческой стороне их деятельности. – В его голосе звучало возмущение. – И пришел к выводу, что они ничего не добывали. Они крали. Они определенно крали, и все знали об этом, но никто никогда ни слова не сказал. И разве они когда-нибудь что-нибудь возвращали? Я не помню, чтобы Пигрин Клок хоть раз что-нибудь вернул Отдавайкам, а вы? – Он откинулся назад и сложил руки на груди. – И о них еще делают фильмы – о кучке воришек, в то время как мы… Мы не делаем ничего, кроме добра, но нас до сих пор считают плодом человеческого воображения. – Он скорчил гримасу и изобразил пальцами кавычки. – «Невидимые»! Да бросьте!..

Элизабет смотрела на него с изумлением.

Повисло долгое молчание.

Айвен какое-то время разглядывал кухню, потом сердито потряс головой и снова повернулся к Элизабет:

– Что?

Молчание.

– Ладно, все это не имеет значения. – Он махнул рукой. – Я же сказал, что вам не понравится. Хватит о моих проблемах. Прошу вас, скажите, что случилось?

Элизабет вздохнула. Вопрос о Сирше отвлек ее от непонятного разговора о Добывайках.

– Сирша пропала. Джо, человек, который в курсе всего в Бале-на-Гриде, сказал мне, что она ушла с людьми, с которыми общалась в последнее время. Он узнал об этом от родственника одного парня из этой компании. Ее нет уже три дня, и никто не знает, куда они отправились.

– О! – удивленно воскликнул Айвен. – А я тут разболтался о своих проблемах. Вы сообщили в полицию?

– Пришлось, – грустно сказала она. – Я чувствовала себя доносчицей, но иначе нельзя, ведь она может не явиться на судебное слушание через несколько недель, а я почти уверена, что так и будет. Теперь надо найти адвоката, который представлял бы ее в суде. Конечно, это будет выглядеть не лучшим образом, но ничего не поделаешь. – Она устало потерла лицо.

Он взял ее руки в свои.

– Она вернется, – уверенно сказал он. – Может быть, не к слушанию, но вернется. Поверьте мне. Не надо волноваться. – Его тихий голос был тверд.

Элизабет заглянула в его голубые глаза в поисках правды.

– Я вам верю, – сказала она.

Но в глубине души ей было страшно. Элизабет боялась поверить Айвену, боялась поверить безоглядно, потому что тогда ее надежды взовьются высоко к небу и будут реять на флагштоке у всех на виду. Там они встретят бури и грозы, которые истреплют их, разорвут в клочья и уничтожат.