Сесилия Ахерн - Посмотри на меня

– Тогда ты тем более должна понять меня. – Он шагнул к ней, явно взволнованный этим неожиданным открытием. – Может быть, у тебя все плохо кончилось, Опал, но у меня, – он широко улыбнулся, – кто знает? – Он всплеснул руками и пожал плечами. – Может быть, у меня все получится!

Опал грустно посмотрела на него.

– Нет. – Она покачала головой, и его улыбка потухла. – Айвен, давай я тебе кое-что покажу. Пойдем со мной сегодня вечером. Забудем про кабинет. – Она махнула рукой на комнату. – Пойдем со мной, и позволь мне преподать тебе последний урок. – Она ласково потрепала его по подбородку.

Айвен посмотрел на часы.

– Но Элиз…

– Забудь пока об Элизабет, – тихо сказала она. – Если ты решишь не следовать моему совету, то будешь с Элизабет завтра, послезавтра и каждый день до конца ее жизни. Кто не рискует, тот не выигрывает. – Она протянула ему руку.

Айвен с неохотой взял ее. Рука была холодной.

Элизабет сидела на верхней ступеньке лестницы и смотрела через окно в сад. Часы на стене показывали без десяти семь. Айвен никогда раньше не опаздывал, и она горячо надеялась, что с ним ничего не случилось. Однако сейчас досада была сильнее, чем тревога за него. Его поведение ночью в субботу давало повод думать, что он просто испугался и дал задний ход. Она думала об Айвене весь вчерашний день – об отсутствии влечения с его стороны и о том, почему она до сих пор не знакома с его друзьями, семьей, коллегами, – и поздно ночью, борясь с бессонницей, поняла наконец то, что так долго пыталась скрыть от самой себя. Ей казалось, что теперь она знает, в чем дело: либо у Айвена есть кто-то другой, либо он просто не хочет начинать с ней серьезные отношения.

Какие-то мелочи ускользали от ее внимания все это время. Элизабет не привыкла жить без ясного плана, не знать точно, куда заведут отношения. Ей было не по себе от таких перемен. Она любила стабильность и отлаженный порядок – все, что было чуждо Айвену. Что ж, сидя на ступеньке в ожидании вольной пташки, совсем как отец, она пришла к выводу, что из этого ничего не получится. Она никогда не обсуждала свои страхи с Айвеном – к чему? Потому что, когда она была с ним, все страхи рассеивались. Он просто появлялся, брал ее за руку, и они отправлялись открывать следующую увлекательную главу ее жизни. И хотя она не всегда охотно за ним следовала, с ним она никогда ничего не боялась. Это когда она оставалась одна, как сейчас, она сомневалась во всем.

Элизабет тут же решила, что ей необходимо отдалиться от него. И сегодня же вечером она ему об этом скажет. У них нет ничего общего, ее жизнь полна сложностей, а Айвен, насколько она видела, изо всех сил старался их избежать. Стремительно летели секунды, пошла пятьдесят первая минута его опоздания, и стало казаться, что не нужен и этот разговор с ним. Она сидела на ступеньках в новых светлых брюках и светлой рубашке, которые никогда не надела бы раньше, и чувствовала себя дурой. Дурой оттого, что слушала его, верила ему, не замечала очевидных вещей и, что еще хуже, влюбилась.

За ее гневом скрывалась боль, но последнее, чего она сейчас хотела, это сидеть одной дома и позволить ей вырваться наружу. Что-что, а это Элизабет умела.

Она подняла телефонную трубку и набрала номер.

– Бенджамин, это Элизабет, – сказала она быстро, чтобы не дать себе возможность отступить. – Как вы относитесь к тому, чтобы съесть суши сегодня?

– Где мы? – спросил Айвен, шагая по плохо освещенной, выложенной булыжником улице в центре Дублина. На неровной поверхности мостовой образовались лужи, район состоял в основном из складских помещений и промышленных зданий. Между ними одиноко стоял красный кирпичный дом. – Этот дом смешно выглядит здесь, – заметил Айвен. – Немного странно и неуместно, как будто из другой жизни.

– Именно туда мы и идем, – сказала Опал. – Хозяин отказался продать дом соседним фирмам. Он остался тут, а они заполонили все вокруг.

Айвен внимательно рассматривал маленький дом.

– Думаю, они предложили ему кругленькую сумму. Он мог бы, наверное, купить себе особняк в Беверли-Хиллз на эти деньги. – Он посмотрел вниз, когда его красный конверс оказался в луже. – Я пришел к выводу, что булыжники – это мое самое любимое.

Опал улыбнулась и весело засмеялась:

– О, Айвен, тебя так легко любить, ты знаешь? – Она пошла дальше, не дожидаясь ответа. Тем лучше, потому что Айвен не был в этом уверен.

– Что мы здесь делаем? – спросил он уже в десятый раз с тех пор, как они покинули ее кабинет. Они стояли прямо через дорогу от кирпичного дома, и Айвен наблюдал за тем, как Опал его разглядывает.

– Ждем, – спокойно ответила Опал. – Который час?

Айвен посмотрел на часы.

– Элизабет будет на меня ужасно злиться, – вздохнул он. – Уже семь часов.

Не успел он договорить, как дверь дома из красного кирпича открылась, в проеме появился старик и прислонился к косяку. Он выглянул на улицу и посмотрел куда-то вдаль, так далеко, что, казалось, он видит прошлое.

– Пошли, – сказала Опал Айвену, пересекла дорогу и вошла в дом.

– Опал, – свистящим шепотом позвал Айвен. – Я не могу так просто войти в незнакомый дом.

Но Опал уже исчезла внутри.

Айвен тоже быстро перебежал дорогу и остановился перед дверью.

– Э-э, здравствуйте, меня зовут Айвен. – Он протянул руку.

Старик продолжали держаться за косяк, его слезящиеся глаза смотрели прямо перед собой.

– Понятно, – неловко пробормотал Айвен, опуская руку. – Тогда я просто пройду мимо вас к Опал. – Старик даже не моргнул, и Айвен вошел в дом. В доме пахло старостью. Так пахнет в домах, обставленных очень старой мебелью, где живут старые люди с радио и высокими напольными часами. Тиканье часов было самым громким звуком в этом безмолвном здании. Время звучало и пахло, являясь сущностью дома, под это тиканье была прожита долгая жизнь.

Айвен обнаружил Опал в гостиной, где та рассматривала фотографии в рамках, заполнявшие все стены.

– Тут почти так же ужасно, как у тебя в кабинете, – поддразнил он ее. – Расскажи наконец, что происходит.

Опал повернулась к нему и грустно улыбнулась:

– Я ведь сказала, что понимаю, что ты чувствуешь.

– Да.

– Я сказала тебе, что знаю, что такое влюбиться.

Айвен кивнул.

Опал вздохнула и снова заломила руки.

– Это дом человека, которого я полюбила.

– А, – тихо сказал Айвен.

– Я до сих пор прихожу сюда каждый день, – объяснила она, обводя глазами комнату.

– Старик не против, что мы вломились сюда?

Опал слабо ему улыбнулась:

– Айвен, это и есть тот мужчина, которого я полюбила.

У Айвена отвисла челюсть. Входная дверь закрылась. Шаги медленно приближались к ним по скрипящим половицам.

– Не может быть! – прошептал Айвен. – Этот старик? Но он же совсем древний, ему, как минимум, восемьдесят лет!

Старик вошел в комнату. Вдруг все его маленькое тело сотряс приступ сухого кашля. Он вздрогнул от боли и медленно, держась руками за подлокотники, опустился в кресло.

Айвен переводил взгляд со старика на Опал и обратно, на лице его было написано отвращение, которое он безуспешно пытался скрыть.

– Он не слышит и не видит тебя. Мы для него невидимы, – громко сказала Опал.

Ее следующая фраза изменила жизнь Айвена навсегда. Два десятка простых слов, которые он слышал каждый день, но еще никогда в такой последовательности. Она откашлялась, и ее голос слегка дрожал, когда она сказала, перекрывая тиканье часов:

– Запомни, Айвен, сорок лет назад, когда мы с ним встретились, он не был дряхлым стариком. Он был такой же, как я сейчас.

Опал смотрела, как чувства на лице Айвена стремительно сменяют друг друга. Растерянность сменилась изумлением, потом недоверием, сожалением, а когда он соотнес слова Опал со своей собственной ситуацией, отчаянием. Его лицо сморщилось, он побледнел и его зашатало. Опал бросилась к нему, чтобы поддержать. Он крепко за нее ухватился.

– Вот что я пыталась сказать тебе, Айвен, – прошептала она. – Вы с Элизабет можете счастливо жить вместе в своем собственном коконе, и об этом никто не будет знать, но ты забываешь, что каждый год у нее будет день рождения, а у тебя – нет.

Айвена начало трясти, и Опал обняла его покрепче.

– О, Айвен, мне очень жаль, – сказала она. – Мне очень, очень жаль.

Она укачивала его, пока он плакал. И плакала сама.

– Я познакомилась с ним при тех же обстоятельствах, что и вы с Элизабет, – объяснила ему Опал позже вечером, когда слезы у него наконец высохли.

Они сидели в гостиной ее любимого Джеффри. А он все так же молча сидел в кресле у окна, оглядывая комнату и иногда разражаясь ужасным кашлем. Опал сразу же бросалась к нему, как будто пытаясь защитить.

Она теребила в руках салфетку, глаза и щеки у нее были мокрыми, когда она рассказывала свою историю, а косички печально повисли вокруг лица.

– Я совершила все те же ошибки, что и ты, – она вздохнула и заставила себя улыбнуться, – и даже ту, которую ты собирался совершить сегодня вечером.

Айвен с трудом сглотнул.

Опал продолжала:

– Когда мы встретились, Айвен, ему было сорок, и мы пробыли вместе двадцать лет, пока это не стало слишком сложно.

Глаза Айвена широко распахнулись, и в его сердце вернулась надежда.

– Нет, Айвен. – Опал грустно покачала головой, и звучавшая в ее тоне мягкость убедила его. Если бы она говорила твердо, он бы ответил ей в той же манере, но ее голос выдавал боль. – У тебя так не получится. – Ей не нужно было больше ничего говорить.

– Судя по всему, он много путешествовал, – заметил Айвен, оглядывая фотографии. Джеффри на фоне Эйфелевой башни, Джеффри на фоне падающей Пизанской башни, Джеффри на золотом песке далеких стран, улыбающийся, здоровый и счастливый, на каждой фотографии в разном возрасте. – По крайней мере, он смог жить дальше и объездить весь мир один. – Он ободряюще улыбнулся.

Опал в замешательстве посмотрела на него.

– Но я была там с ним, Айвен. – Она наморщила лоб.

– О, это хорошо. – Он был удивлен. – Ты сделала эти фотографии?

– Нет. – Ее лицо вытянулось. – Я тоже есть на этих фотографиях, разве ты меня не видишь?

Айвен медленно покачал головой.

– О… – сказала она, изучая их и видя не то, что видел Айвен.

– Почему он тебя больше не видит? – спросил Айвен, глядя, как Джеффри берет пригоршню прописанных ему таблеток и запивает их водой.

– Потому что я уже не такая, какой была раньше, наверное, именно поэтому ты не видишь меня на фотографиях. И он высматривает совсем другого человека. Связь, которая между нами была когда-то, исчезла, – ответила она.

Джеффри встал с кресла, взял трость, прошел к входной двери, открыл ее и встал в проеме.

– Пошли, нам пора, – сказала Опал, тоже вставая с кресла и выходя в коридор.

Айвен вопросительно посмотрел на нее.

– Когда мы только начали встречаться, я приходила к нему каждый вечер с семи до девяти, – объяснила она. – И, обнаружив, что я не могу открывать двери, он обычно стоял там и ждал меня. Так было каждый вечер с тех пор, как мы познакомились. Вот почему он не продал дом. Он думает, что только так я смогу найти его.

Айвен смотрел на старика, который, покачиваясь, стоял, прислонившись к косяку, и смотрел вдаль, возможно, думая о том дне, когда они веселились на пляже или были на Эйфелевой башне. Айвен не хотел, чтобы с Элизабет произошло то же самое.

– До свидания, моя Опал, – тихо сказал старик скрипучим голосом.

– Спокойной ночи, любовь моя. – Опал поцеловала его в щеку, и он медленно закрыл глаза. – Увидимся завтра.

В голове у меня все прояснилось. Я знал, как мне надлежит поступать. Я должен был выполнить то, зачем меня сюда послали, – сделать жизнь Элизабет настолько комфортной, насколько это возможно. Но я так увлекся ею, что теперь мне придется помочь ей вылечить не только старые, но и новые раны, которые я сам по глупости нанес ей. Я был зол на себя за то, что все испортил, что вмешался в события, стал их непосредственным участником, что оторвал взгляд от мяча. Гнев вытеснял во мне боль, и я был рад этому: чтобы помочь Элизабет, мне нужно было забыть про свои чувства и вести себя так, как лучше для нее. Что и требовалось с самого начала. Но таковы уроки жизни: их получаешь, когда не ждешь и совершенно не хочешь. У меня впереди еще много-много лет, чтобы горевать о разлуке с ней.

Я прошагал всю ночь, думая о последних нескольких неделях и о всей своей жизни. Я никогда не делал этого раньше – не думал о своей жизни. Она никогда не казалось значимой для моих целей, но, видимо, всегда была таковой. Наутро я обнаружил, что нахожусь на улице Фуксий и сижу на садовой ограде, где больше месяца назад впервые увидел Люка. Розовая дверь все так же мне улыбалась, и я махнул ей в ответ. Хотя бы она на меня не злилась: я знал, что Элизабет злится наверняка. Она не любит, когда кто-то опаздывает на деловые встречи, не говоря уже о свиданиях. Я ее подвел. Не желая того. Не по злому умыслу, а от любви. Представьте себе, каково это – не прийти на свидание с кем-то, потому что так сильно его любишь. Представьте, каково это причинить человеку боль, заставить почувствовать себя одиноким, обиженным и нелюбимым, потому что вы думаете, что так для него лучше. Эти новые правила заставляли меня усомниться в моих способностях быть лучшим другом. Они были выше моего понимания и совсем меня не устраивали. Как я мог учить Элизабет надеяться, быть счастливой, смеяться и любить, когда сам не знал, верю ли еще хоть во что-то из этого? Конечно, я понимал, что все это возможно, но вместе с возможностью приходит и невозможность. Новое слово в моем словаре.