Сесилия Ахерн - Посмотри на меня

Элизабет не хотела играть.

Кроме того, она была взрослой, и от нее исходили какие-то флюиды, но она не умела видеть смешное, даже если оно оказывалось у нее под носом, хотя, поверьте, за эти выходные я часто ей подсовывал забавные вещи. Поэтому вряд ли я находился здесь для того, чтобы помочь ей. Это было бы неслыханно.

Люди говорят обо мне как о невидимом или воображаемом друге. Как будто меня окружает какая-то тайна. Я читал книги, написанные взрослыми, в которых задается вопрос, почему дети видят меня, почему они долго верят в меня, а потом внезапно перестают и снова становятся такими, как раньше? Я смотрел телевизионные передачи, где взрослые обсуждали, почему дети выдумывают таких, как я.

Так вот, просто чтобы вы знали: я не невидимый и не воображаемый. Я всегда нахожусь неподалеку. И ребята вроде Люка не решают увидеть меня, они просто меня видят. А вот люди, как вы и Элизабет, решают этого не делать.

Элизабет проснулась в шесть часов восемь минут от лучей солнца, струившихся через окно спальни прямо ей в лицо. Она всегда спала с незадернутыми шторами. Причина заключалась в том, что она выросла на ферме. Лежа в постели, она могла через окно их одноэтажного домика проследить взглядом путь по тропинке в саду и к передней калитке. За ней начиналась проселочная дорога, которая шла прямо от фермы и растягивалась на милю. Элизабет видела, что мать идет по дороге, возвращаясь из своих путешествий, как минимум за двадцать минут до того, как она доходила до дома, и издалека могла узнать эту подпрыгивающую и одновременно скользящую походку. Эти двадцать минут всегда казались Элизабет вечностью, а длинная дорога словно сама постепенно усиливала ее возбуждение, чуть ли не дразнила ее.

И наконец раздавался знакомый звук – скрип калитки. Как будто ржавые петли приветствовали ее странницу мать. Элизабет находилась в отношениях любви-ненависти с этой калиткой. Как и дорога, калитка дразнила Элизабет, и часто, услышав скрип, она бежала посмотреть, кто там, чтобы, к огромному своему разочарованию, убедиться, что это всего лишь почтальон.

Настойчивое требование Элизабет оставлять шторы незадернутыми раздражало ее соседок по комнате в колледже и ее возлюбленных. Она сама не знала, зачем ей это нужно, ведь она уж точно больше никого не ждала. Но сейчас, во взрослой жизни, открытые шторы были ее будильником, она знала, что льющийся в окно свет не даст ей снова заснуть. Даже во сне она была настороже и держала все под контролем. Она ложилась в постель для того, чтобы отдохнуть, а не погружаться в мир грез.

Элизабет зажмурилась от наполнявшего комнату яркого солнца, в голове начала пульсировать боль. Ей был нужен кофе, и срочно. Пение птиц за окном громкими переливами разносилось в сельской тишине. Где-то вдали на этот призыв отозвалась корова. Но, несмотря на утреннюю идиллию, Элизабет не ждала от наступившего понедельника ничего хорошего. Ей предстояло заново назначить встречу со строителями гостиницы, что было трудной задачей, так как после шумихи в прессе о новом любовном гнездышке на вершине горы в город со всех концов света хлынули люди, желающие поделиться своими дизайнерскими идеями. Это возмущало Элизабет, ведь здесь ее территория. Но это было не единственной проблемой.

Ее отец пригласил Люка провести день на ферме, и Элизабет была этому рада. Однако ее беспокоило то, что там ждали еще одного шестилетнего мальчика по имени Айвен. Ей придется утром поговорить об этом с Люком, она боялась даже представить себе, что случится, если в присутствии отца зайдет разговор о воображаемом друге.

В свои шестьдесят пять Брендан был крупным, широкоплечим, молчаливым мужчиной, постоянно погруженным в собственные мысли. Время не смягчило его, наоборот, лишь добавило горечи, с возрастом чувство обиды и недоумения только усилилось. Он был человеком негибким, очень закрытым и не желал меняться. Элизабет примирилась бы с его сложным характером, если бы отец ощущал себя комфортно, замкнувшись в своей скорлупе, но она видела, что это не так, что он просто загоняет себя в тупик, делая собственную жизнь еще более несчастной. Он был угрюм, редко говорил с кем-нибудь, кроме коров или овощей, никогда не смеялся и каждый раз, когда решал, что кто-то достоин беседы с ним, принимался поучать. Отвечать не требовалось. Он говорил не для поддержания разговора. Он говорил, чтобы делать заявления. С Люком он виделся редко, так как не желал попусту тратить время на детские забавы, глупые игры и прочую ерунду. Но Люк был в его глазах чистой книгой, готовой быть заполненной разнообразными сведениями, и не имел пока достаточных знаний, чтобы задавать сложные вопросы или критиковать. Именно это, по мнению Элизабет, и привлекало в нем отца. В жизни старого фермера не было места для сказок и волшебных историй. И это, пожалуй, единственное, что роднило его с дочерью.

Она зевнула, потянулась и, все еще не в силах открыть глаза навстречу яркому свету, повернулась к тумбочке, чтобы взять будильник. Просыпаясь каждое утро в одно и то же время, она, тем не менее, никогда не забывала поставить будильник. Неожиданно ее рука наткнулась на нечто твердое и холодное, что затем с громким стуком упало на пол. Все еще не до конца проснувшись, она вздрогнула от испуга.

Свесившись с кровати, Элизабет увидела лежащую на белом ковре железную кочергу. Вид этого грозного оружия напомнил ей, что нужно вызвать специалиста из компании «Рентокил» вывести мышей. Все выходные она ощущала их присутствие в доме, а мысль о том, что уже несколько ночей мыши разгуливают у нее в спальне, приводила ее в такой ужас, что она почти не спала, что, впрочем, не было для нее так уж необычно.

Умывшись, одевшись и разбудив Люка, Элизабет спустилась на кухню. Через несколько минут с чашкой эспрессо в руке она уже набирала номер «Рентокила». В кухню вошел сонный Люк, с растрепанными волосами, в оранжевой футболке, кое-как заправленной в красные шорты. Этот наряд дополняли странного вида носки и кроссовки, на подошвах которых при каждом шаге вспыхивал огонек.

– Где Айвен? – спросил он слабым голосом, оглядывая кухню, будто никогда раньше здесь не бывал. По утрам ему был нужен как минимум час, чтобы окончательно проснуться после того, как он встал и оделся. Зимой, когда утром за окном темно, это занимало еще больше времени. Элизабет полагала, что Люк окончательно начинал понимать, что происходит вокруг него, только на первых уроках в школе.

– Где Айвен? – повторил он, растерянно озираясь.

Прижав палец к губам и строго посмотрев на него, Элизабет заставила Люка замолчать, слушая, что говорит в трубке девушка из «Рентокила». Он знал, что нельзя мешать, когда она говорит по телефону.

– Ну, я заметила только на этих выходных. Даже в середине дня в пятницу, когда я…

– Айвен! – закричал Люк и начал заглядывать под кухонный стол, за занавески и двери. Элизабет закатила глаза. Ну вот, опять началось.

– Нет, я не видела…

– Айвееееен!

– …Еще ни одной, но точно знаю, что они тут есть, – закончила Элизабет и попыталась поймать взгляд Люка, чтобы снова строго на него посмотреть.

– Айвен, где тыыы? – закричал Люк.

– Помет? Нет, никакого помета нет, – сказала Элизабет, начиная заводиться.

Люк перестал кричать и стал прислушиваться.

– Что? Я тебя похо слышу.

– Нет, у меня нет мышеловок. Слушайте, я очень занята, у меня нет времени отвечать на миллион вопросов. Может ли кто-то просто приехать и проверить? – резко сказала Элизабет.

Вдруг Люк выбежал из кухни в холл. Она слышала, как он стучит в дверь гостиной.

– Что ты там делаешь, Айвен? – Он потянул за ручку.

Наконец телефонный разговор кончился, и Элизабет бросила трубку. Люк изо всех сил кричал что-то через дверь гостиной. Она окончательно потеряла терпение:

– Люк! Немедленно иди сюда!

Стук в дверь гостиной сразу же прекратился. Волоча ноги, он вернулся на кухню.

– Хватит шаркать! – закричала она.

Он стал старательно поднимать ноги, и при каждом шаге на подошвах кроссовок вспыхивали лампочки. Он подошел к ней и высоким голоском спросил как можно невиннее:

– Почему ты заперла Айвена на ночь в гостиной?

Тишина.

Пора положить этому конец. Она выберет момент, они с Люком сядут и обсудят сложившуюся ситуацию. Она поможет ему образумиться, и больше не будет никаких разговоров о невидимых друзьях.

– А еще Айвен хочет знать, зачем ты взяла с собой в постель кочергу, – добавил он, чувствуя себе увереннее оттого, что она молчит.

И тут Элизабет взорвалась:

– Чтоб больше не было никаких разговоров об этом Айвене, ты меня слышишь?

Люк побледнел.

– Ты меня слышишь? – кричала она, не давая ему возможности ответить. – Ты знаешь так же хорошо, как и я, что Айвена нет. Он не играет в салочки, не ест пиццу, его нет в гостиной, и он не твой друг, потому что его не существует.

Лицо Люка сморщилось, он был готов расплакаться.

Элизабет продолжала:

– Сегодня ты поедешь к дедушке, и, если я узнаю от него, что ты хотя бы раз упомянул Айвена, у тебя будут большие неприятности. Ты меня понял?

Люк начал тихо плакать.

– Ты понял? – повторила она.

Он кивнул, по его щекам текли слезы.

Элизабет замолчала, от крика у нее заболело горло.

– А теперь садись за стол, я принесу твои хлопья, – мягко сказала она.

Она сходила за хлопьями «Кокопопс». Обычно она не разрешала ему есть на завтрак сладкое, но разговор об Айвене прошел не совсем так, как она планировала. Она знала, что у нее плохо получается держать себя в руках. Элизабет села за стол и стала смотреть, как он насыпает хлопья в миску и как дрожат его маленькие руки, держа тяжелый пакет с молоком. Молоко брызнуло на стол. Она сдержалась, чтобы снова не накричать на него, хотя только вчера вечером отчистила стол до блеска. Что-то из того, что сказал Люк, беспокоило ее, но она никак не могла вспомнить, что именно. Подперев голову рукой, она смотрела, как он ест.

Он жевал медленно. И печально. Кроме хруста хлопьев не раздавалось ни звука. Наконец несколько минут спустя он заговорил.

– Где ключ от гостиной? – спросил он, избегая ее взгляда.

– Люк, сначала прожуй, – тихо сказала она, затем вынула из кармана ключ от двери в гостиную, пересекла холл и повернула ключ в замке. – Ну вот, теперь Айвен может спокойно покинуть наш дом, – пошутила она и сразу об этом пожалела.

– Он не может, – грустно сказал Люк из-за кухонного стола. – Он не может сам открыть дверь.

Тишина.

– Не может? – повторила Элизабет.

Люк кивнул, как будто сказал нечто совершенно обычное. За всю свою жизнь Элизабет не слышала большей нелепицы. Что же это за воображаемый друг, если он не может проходить сквозь стены и двери? Что ж, она не будет открывать дверь, она уже отперла ее, и этого более чем достаточно. Она вернулась на кухню, чтобы собрать кое-что для работы. Люк доел хлопья, поставил миску в посудомоечную машину, вымыл руки, вытер их и пошел в гостиную. Он повернул ручку, рывком открыл дверь, отступил назад, широко улыбнулся пустоте, прижал палец к губам и, показав другой рукой на Элизабет, тихонько захихикал. Элизабет с ужасом наблюдала за ним. Она вышла в холл, встала за Люком в дверном проеме и заглянула в гостиную.

Никого.

Девушка из «Рентокила» сказала, что это очень необычно, чтобы мыши появились в доме в июне, и, обводя глазами комнату, Элизабет пыталась понять, откуда могли взяться все эти звуки.

Смех Люка вывел ее из задумчивости, и, посмотрев через холл в кухню, она увидела, что он сидит за столом, весело болтает ногами и корчит рожи в пустоту. Стол был накрыт еще для одного человека, и там стояла новая миска с «Кокопопсом».

– Ну и строга же она, – прошептал я Люку за столом, пытаясь набрать в ложку побольше хлопьев так, чтобы не заметила Элизабет. Я обычно не шепчу при родителях, но она уже пару раз меня слышала, и я не хотел рисковать.

Люк захихикал и кивнул.

– Она всегда такая?

Он опять кивнул.

– Она что, никогда не играет с тобой и не обнимает тебя? – спросил я, наблюдая, как Элизабет чистит каждый сантиметр и без того сверкающих кухонных поверхностей и передвигает предметы на несколько миллиметров вправо и влево.

Люк на время задумался, потом пожал плечами:

– Нечасто.

– Но ведь это ужасно! Тебе не кажется?

– Эдит говорит, что есть люди, которые не обнимаются без конца и не играют с тобой в разные игры, но все равно любят тебя. Они просто не знают, как об этом сказать, – прошептал он.

Заметно нервничая, Элизабет наблюдала за ним.

– Кто такая эта Эдит?

– Моя няня.

– А где она сейчас?

– В отпуске.

– И кто же будет присматривать за тобой, пока она в отпуске?

– Ты, – улыбнулся Люк.