Сара Билстон - Постельный режим

С самого начала Том озадачил маму. До встречи с моим женихом она предпочитала делать вид, что его вообще не существует в природе. Когда мы приехали к ней в Лондон и его физическое присутствие сделало подобную линию поведения бесполезной, она повела себя так, будто он англичанин. Том не пожелал ей подыгрывать, продолжая преспокойно беседовать о политике конгресса и новых назначениях в Верховный суд, и мама решила, что войны не избежать. Она повела широкомасштабное наступление с целью убедить меня бросить его.

— Право, Кью, вот уж никогда бы не подумала, что ты станешь пороть горячку с замужеством, — с деланной озабоченностью округляла она глаза. — Я всегда была уверена, что такая девушка, как ты, повременит с этим делом, пока не встретит настоящего человека. Неужто биологические часики поторапливают?

Ее кампания потерпела крах, мы поженились, однако последние недели меня упорно преследуют некоторые ее слова.

— Он очень красив, но сумеешь ли ты возле него расти? — спросила она, когда я позвонила сообщить, что утром мы поженились. — Мне пятьдесят шесть, Кью, а только-только начинаю постигать, кто я и какая я на самом деле. Прежде у меня не было времени для подобных открытий, твоего отца слишком занимали его собственные мечты и устремления, чтобы помочь мне разобраться с моими. Знаю, ты винишь меня в том, что работа у меня всегда была на первом месте, но кто-то ведь должен был зарабатывать нам на жизнь. Что ж, дорогая, твое поле засеяно, и я очень надеюсь, что твой муж захочет услышать, о чем ты мечтаешь…

Понедельник, 14.00

— О чем ты мечтаешь, Кью?

Вопрос задала Элисон, когда мы ужинали (увы, вдвоем: Том опять застрял на работе).

Мы жевали остатки с вечеринки (одно это испортит настроение кому угодно), и сестрица бахвалилась какой-то премией, которую недавно получила за абстрактную скульптуру кошки. (Поверьте на слово, с кошкой — ничего общего. Чтобы уесть Элисон, я заметила, что это скорее смахивает на кролика. Элисон, чтобы уесть меня, восхитилась: насколько точно я уловила сложную природу взаимоотношений жертвы и хищника, скрытую в произведении.) Итак:

— О чем ты мечтаешь, Кью? Вот ты закончила школу, университет, потом юридические курсы, и вроде бы ничего другого тебе и не нужно. Скажи, ты действительно хочешь быть юристом? Иногда мне кажется, ты от нас сбежала в такую даль. Иначе мы рано или поздно догадались бы, что ты сама понятия не имеешь, к чему стремишься. Или я не права? — Элисон с вызовом посмотрела мне в глаза.

Я невозмутимо выдержала ее взгляд.

— С чего тебе вдруг взбрело в голову, будто я не хочу быть юристом?

— А тебе, похоже, до лампочки, что из-за постельного режима ты прогуливаешь работу. Отпуск, короткая передышка — это понятно, об этом все мечтают, но если б я не могла заниматься своей скульптурой (не фыркай, Кью, тебе это не идет), я бы места себе не находила. Отними у мамы ее школу — и она точно умом тронется. Дженни помешана на своих курсах, а твой Том, если не сможет работать юристом, выдерет по одному волоску все свои кудри. Его работа — это его страсть. А тебе, дорогая, по-моему, абсолютно наплевать. Ты о работе даже не вспоминаешь, университетские сочинения заботили тебя куда сильнее. Из этого я делаю вывод, что ты недовольна профессией, которую избрала.

Как вы можете догадаться, к этому моменту кровь во мне буквально кипела. Я, доложу вам, была зла как сто чертей.

— Послушай-ка, сестрица… Не всем так повезло с мужьями. Некоторым приходится самим зарабатывать на жизнь. Ага, представь себе — собственными мозгами. Если я не занимаюсь всякими художествами-пердожествами, это еще не значит, что меня не удовлетворяет то, что я делаю. Я помогаю людям, чего никак не скажешь о твоих кошкокроликах и о твоих горшках, в которых сокрыта природа взаимоотношений между теми, кто вкалывает, и теми, от кого проку как от козла молока. Что ты на это скажешь? — кривя губы, прошипела я.

Элисон пожала плечами и понесла галиматью о том, как ее искусство раздвигает границы привычного, но я решительно сменила тему. Сколько можно выносить всякий вздор!

15.00

Враки. Я о работе думаю. Брианна держит меня в курсе начатых мною дел, Фэй рассказывает о новых, и я помогаю «Жильцам против сноса» бороться с хозяином. Так-то вот.

Да, я не предана делу «Шустера» всеми фибрами измученной души, как, например, Том своей работе, но лишь потому, что я более уравновешенная. Вот именно — у меня весьма уравновешенный взгляд на жизнь. Так в следующий раз Элисон и заявлю.

16.00

Элисон не согласна с тем, что у меня более уравновешенный взгляд на жизнь.

— Не мели чепухи, Кью! Ты торчала на работе по восемнадцать часов в сутки. Ничего себе — уравновешенность. Я бы еще поверила, что в этом есть какой-то смысл, если бы работа приносила тебе радость. Но ведь ничего подобного! Так в чем же дело, дорогая?

— А от твоих дурацких горшков меня с души воротит!

Больше ничего в голову не пришло.

Вторник, половина второго ночи, написано при свете экрана ноутбука

Формально мы с Томом помирились. Повторяю, формально. Час назад, увидев его силуэт на пороге, я села в кровати и тоном, чересчур небрежным даже на мой собственный слух, выразила сожаление, что сорвалась в субботу ночью. А он в ответ обронил — высокомерно, холодно и двусмысленно: «Да. Мне тоже жаль».

Пауза. Я подыскивала нужные слова. Как вернуть все на свои места и не отступить, не отречься от истины, от сути нашего спора? Он меня опередил:

— Знаешь, Кью, я устал как собака. Давай сегодня обойдемся без серьезных разговоров. Сил нет, две ночи не спал. Постелю себе на полу, я тебе не буду мешать, ты — мне.

— Как пожелаешь. — Я театрально откинулась на подушку. В горле стоял комок, пальцы дрожали. Лежала и слушала, как он укладывается на своем тощем коврике.

Сейчас он лежит в полутора метрах от меня, повернувшись спиной к кровати, над одеялом только и торчит темный вихор. Я уже полчаса смотрю, как он спит, мой муж, вдруг ставший чужим человеком.

Среда, 13.00

До чего сегодня ветрено, и небо тяжелое, хмурое. Старушка в доме напротив пытается развесить выстиранное белье на веревке, натянутой на узеньком балкончике. Ветер рвет рубашки из ее рук. Какое-никакое развлечение для Кью, истерзанной физически и душевно.

Вчера вечером Элисон выразила желание посмотреть, что я накупила для ребенка. К моему удивлению, Том вынырнул из-за стопки книг: он, мол, тоже не прочь взглянуть. В четыре руки они притащили коробки из детской (она же — свободная комната, она же — благоухающее логово Элисон), Том отыскал ножницы для обоих, и они принялись резать и вспарывать, пока не завалили гостиную детской мебелью, бельем, тюбиками-флакончиками, игрушками и горами нежно-голубой пластиковой крошки. Элисон расхваливала мои покупки взахлеб, и даже Тома тронула маленькая детская корзинка из ротанга. Краем глаза я видела, как он поднес к щеке мягкую голубую простынку. Неужели всего через несколько недель на этой простынке будет лежать наш сынок?

После ужина Элисон снова завела разговор о работе. Худшего момента сестрица выбрать не могла: разглядывание детских вещичек самую капельку подтопило лед между мной и Томом, вернуло частичку былой близости. Не бог весть что, но все же меня чуть отпустило, когда Том улыбнулся мне поверх головы музыкального мишки (если потянуть за уши, поет колыбельную). Том в этого мишку просто влюбился, весь ужин гладил его золотистую кудрявую шкурку.

А заговорили о карьере — и снова повеяло холодом.

— Том, как по-твоему, Кью нравится ее работа? — Не сводя пристального взгляда с моего мужа, Элисон поднесла к губам бокал чилийского вина цвета спелой малины.

Том, примостившийся на скамейке под окном, застыл, костяшки на сжимавшей кофейную чашку руке побелели.

— В каком смысле? — осторожно уточнил он.

Элисон скривила густо накрашенный рот:

— Значит, Кью не рассказала о нашем споре?

Элисон переводила взгляд с Тома на меня. Я прекрасно понимала, о чем она думает. Во мне закипала злость.

— Элисон намедни прочитала мне нотацию по поводу выбора специальности, и ей мнится, что речуга была достойна твоего внимания, дорогой, — объяснила я Тому, волком глядя на сестру. И повысила голос, чтобы до нее дошло, даже если она внезапно оглохла: — На самом деле ничего стоящего. Ты же знаешь, все мало-мальски важное я тебе рассказываю.

Элисон пожала плечами, испытующе посмотрела на Тома:

— Видишь ли, мне кажется, что Кью не получает удовлетворения от работы юристом. В школе и в Оксфорде было по-другому, ей страшно нравилось все, что она там делала, а теперь абсолютно равнодушна. Она-то возражает, но мне интересно твое мнение. Теперь ты знаешь ее лучше всех. — Она сделала легкое, но вполне различимое ударение на первых двух словах, словно желая сказать: для всех остальных Кью — загадка.

Том взглянул на нее, потом на меня.

— Честно говоря, не задумывался, получает она «удовлетворение» или нет, — проговорил он медленно. — Но считаю, что ей было бы лучше на другой работе, с меньшей нагрузкой.

Элисон закивала как китайский болванчик — наверняка решила, что она на верном пути.

— Очень любопытно, Том, я очень рада, что ты это сказал. — Она бросила на меня многозначительный взгляд и в раздумье провела пальцем по краю бокала, тот запел низким голосом. — Ну а как насчет тебя?

Том опешил.

— Что, прости? — переспросил он очень вежливо, но так тихо, словно с другого конца города.

— Я говорила Кью, что ты несомненно любишь свое дело, но работаешь безбожно много! Не представляю, как Кью сможет управляться с ребенком. Ей придется невероятно тяжело. Так вот, не будет ли и тебе лучше на работе с меньшей, как ты выразился, нагрузкой?

Я в ужасе хватала ртом воздух. Караул! Теперь он решит, что это я ее подучила, что я жаловалась на мужа своей беспардонной, самодовольной младшей сестричке, что попросила вступиться за меня, несчастную…

Ветер заметно усилился; с улицы донесся лязг рухнувшего на тротуар газетного автомата; кто-то вскрикнул, лишившись шляпы; прошлогодние листья с шумом неслись вдоль улицы, сворачивали за угол, рассыпались пылью. Том встал, аккуратно поставил кофейную чашку на тоненькое блюдечко, одернул брюки и взглянул на меня… как? С укором? С гневом? С грустью? Демонстративно проверил часы. Когда он снова поднял глаза, лицо его не выражало ровным счетом ничего.

— Много я работаю или мало, но мне еще нужно кое-что дописать в конторе, так что, боюсь, вам придется продолжать этот занимательный разговор без меня, — сказал он с легким сарказмом, от чего кровь бросилась мне в лицо. — Помоги Кью улечься и проследи, чтобы у нее было достаточно воды, хорошо? Увидимся утром. — Мимолетно коснувшись губами моего лба, Том исчез, шагнув прямо в ураган. Хлопнула входная дверь.

Элисон выжидательно смотрела на меня. Я молчала. Что я могла сказать, не открыв всей величины нашей размолвки, которая вдруг представилась мне огромной — эдакая тяжеленная наковальня, отлитая из напряжения последних месяцев. (Или лет? А может, оно всегда было здесь, с первого дня, с первой ночи? Накапливалось, множилось, разрасталось как раковая опухоль?) В какой-то пугающий миг мне показалось: вот сейчас сестра спросит, что между нами происходит, но Элисон вовремя передумала. Отставив бокал, она помогла мне подняться с тахты.

— Я налью тебе воды в кувшин, — только и сказала она, волоча меня под руку в спальню.

Четверг, полдень

Рано утром Том уехал в Тусон; на обратной дороге хочет заехать в Балтимор проведать родителей.

— Вот и отлично, Элисон за тобой присмотрит, — живо (слишком живо) отреагировал он, услышав о ее предстоящем визите. — Теперь у меня нет причин отказываться от командировки, верно?

Я медленно покачала головой и заметила ровным тоном: «Пожалуй». А про себя подумала: если сам не соображаешь, черта с два я стану тебе подсказывать причины. (До моего внутреннего слуха донеслось глухое «бум» молота о наковальню, удар железа о железо, отзвук столкновения двух неподатливых предметов.)

Не сказать, чтобы Элисон из кожи вон лезла, присматривая за мной, — с утра по магазинам отправилась. Вычитала в «Нью-Йорк таймс» про однодневную распродажу у «Бенделя» — и началось. В жизни не видела, чтоб женщина двигалась с такой скоростью. Убегая, в коридоре она налетела на миссис Г.