– Ну прости меня, ладно? – со вздохом прошу я. В самом деле, мне столько надо ему рассказать! О Берте, о Джинике, о той моей тайной жизни, частью которой он не стал потому лишь, что мне казалось, что для него это «мертвая зона». Ведь разговоры об этом только злили его. – Послушай, я не возражаю. Она твоя дочь, и правда, я рада за тебя, что все так повернулось. Я очень хорошо понимаю, как это важно для тебя. Я совсем не против того, чтобы она жила с нами, если, конечно, ты в полной мере осознаешь, во что ввязываешься.

И вот тут он наконец-то смотрит на меня с ласковым и виноватым выражением лица.

– Понимаешь, в том-то и дело…

И до меня медленно, но доходит.

Ава переезжает к нему вместо меня.

– Понимаешь, я ей нужен. – Гэбриел кладет ладонь на мое на плечо, сжимает его. Мне хочется проткнуть эту ладонь вилкой. – Не могу же я повернуться к ней спиной. Я так долго ждал, чтобы она обратилась ко мне за помощью. Кейт и Финбар женятся. Финбара она не выносит. Она не может жить в этом доме. У нее все вкривь и вкось, в школе тоже, она завалила экзамены, все время гулянки. Мне кажется, я ее подвел, понимаешь? Я хочу все исправить.

У меня сейчас выскочит сердце.

– Нам с Авой нужно пространство, чтобы разрулить ситуацию. – Он пускает в ход тон еще более мягкий, извиняющийся. – Чтобы выйти на какую-то общую дорогу. Если мы будем жить втроем в этот переходный период, мы просто не выдержим.

– И сколько, по-твоему, займет этот переходный период?

Он трясет головой и смотрит вдаль, словно высчитывает нужное количество дней в своем мысленном календаре.

– Не знаю. Может, стоит дождаться, когда она окончит школу, – и торопливо добавляет, чтобы я не успела взвыть: – Я просто обязан помочь ей окончить школу. А потом, когда она угомонится и поступит в университет, мы с тобой сможем делать что захотим. Ведь мы, собственно, именно так и жили эти два года, верно? Продолжим, и всё. Ведь у нас хорошо получалось?

Он берет меня за руку.

Я сердито ее вырываю.

– Два года! Два года? Да я продаю дом, чтобы жить с тобой! Ты просил меня об этом шесть месяцев подряд! Это была твоя идея!

– Да знаю я, знаю.

По его измученному лицу видно, что он совсем не хочет так со мной поступать, и, по чести сказать, винить я его не могу. Всякий отец поступит так же, всякий в подобной ситуации выберет свое дитя. Но это рушит все мои планы!

– Может быть, два года – это многовато. Может быть, разумнее взять год. – Он пытается меня успокоить.

– Год? – взрываюсь я. – А что, если завтра явится покупатель? Куда мне тогда идти? Я должна понимать, на каком я свете. Что мне делать? Искать новое жилье? Еще вопрос, смогу ли я его себе позволить. Или снять дом с продажи? Господи…

Запускаю пальцы в волосы, в полной мере осознав, в какой переплет попала. И смешно сказать, первое, что приходит мне в голову, это дырки в стене, которые нужно заделывать, а ведь я думала, что это будет чья-то еще головная боль. Нет, ничего не попишешь, свои ошибки приходится исправлять самой.

– Холли, – Гэбриел гладит меня по щеке. – Я никуда не денусь. Просто дай мне немного времени, чтобы помочь Аве. Вся остальная моя жизнь пройдет рядом с тобой.

Закрываю глаза. Уговариваю себя, что он не болен, не умирает. Ну, планы переменились. Подумаешь! Это жизнь. Но нет, не срабатывает.

– Я-то думал, ты обрадуешься, когда это услышишь.

– Это какого ж черта мне ликовать?

– Ну, из-за этого твоего клуба. У тебя совсем нет для меня времени.

Тут нас прерывает официантка:

– Вы закончили?

О да, я закончила. Определенно.

Она убирает со стола – мы напряженно молчим, сцепясь взглядами, – и уходит.

Разворачиваюсь на стуле. Наклоняюсь, чтобы поднять костыли. Не выходит, не могу дотянуться. В боку заломило, так неловко я повернулась. Вслепую хлопаю ладонью по полу.

– Что ты делаешь?

– Пытаюсь убраться отсюда. Но, черт побери, не выходит. – Я стискиваю зубы. Снова хлопаю по полу, нашариваю рукоятку костыля, но нечаянно отталкиваю ее дальше. – Да черт же возьми! – рявкаю я. Люди за столиком справа поворачиваются взглянуть на меня. Плевать.

Гэбриел наклоняется, чтобы помочь.

– Сама справлюсь, – бурчу я. Но не справляюсь. Он передает мне костыли. Однако же, когда я берусь за них, свой конец он не отпускает, придерживает меня, словно перетягивая канат.

– Холли, – с чувством говорит он. – Холли, пойми, я совсем не хочу, чтобы мы разбежались. Мне нужна только передышка, а потом мы приступим к решению более крупных задач.

– Каких же это? – интересуюсь я громче, чем сама этого бы хотела. – Мы что, собираемся пожениться? Или родить ребенка? Скажи! Должна же я знать, чего ради мне усесться на задницу и ждать целых два года!

Он вспыхивает, но голоса не повышает.

– Два года, как я уже сказал, – это вопрос обсуждаемый. Я стараюсь быть честным с тобой. Я стараюсь наладить контакт с ребенком, который у меня уже есть. Давай поговорим об этом попозже, ладно?

И в этот, прямо скажем, совсем неподходящий момент я осознаю, что действительно хочу от него ребенка. Что слишком многого ждала от наших взаимоотношений. Что срок два года вызывает у меня – и у моего тела – такую паническую реакцию, какой раньше я не испытывала. Я словно потеряла то, о чем знать не знала, что я этого хочу. Ею помахали у меня перед носом, вдруг, этой штукой, про которую я не догадывалась, что хочу ее, только для того, чтобы сообщить, что ее у меня не будет.

Неуклюже маневрирую между столиками, задеваю костылями за ножки стульев, люди вынуждены отодвигаться, чтобы меня пропустить. Величественным выходом это никак не назвать.

А может, он и правда облегчил мне жизнь? Может, нам лучше разбираться со своими проблемами поодиночке? Ава вернулась в его жизнь, в точности как ему мечталось. И некоторым образом Джерри вернулся в мою. В самом деле, моя жизнь сейчас так полна, сердито думаю я, что, пожалуй, Гэбриелу в ней места нет.

Глава двадцатая

Я сижу с Джой на ее кухне. Мы впервые наедине. Солнечный свет, вливаясь сквозь дверь, распахнутую во внутренний дворик, освещает стол и часть пола. Я жарюсь на солнце, но остальная часть помещения – в тени. Песик тоже вылез на солнце, млеет от тепла, свернувшись в клубок, но уши держит востро и зорко посматривает по сторонам. Если птицы залетают в его садик, он садится и рычит.

– Джиника говорит, вы часто встречаетесь, – говорит Джой, помешивая мятный чай в кружке.

– За последние две недели – четыре раза виделись. Она сказала, чем мы занимаемся?

Я не знаю, большой ли это секрет. Не обесценим ли мы значение писем для тех, кому их адресуем, поделившись своими задумками с другими членами клуба. Берт поначалу был душа нараспашку и охотно распространялся о своей идее, но кто знает, вдруг финальный результат – священная тайна? Помню, на похоронах Джой вышла к алтарю, чтобы представить презентацию Энджелы, но все-таки мне неясно, насколько они готовы поддерживать планы друг друга. В группах поддержки, где я бывала, люди делились идеями, поощряли и воодушевляли друг друга, а потом расходились, возвращались и снова делились. Возможно, в этой группе моя роль – советник и хранитель секретов.

– Нет, – качает головой Джой. – Джиника к себе близко не подпускает. Она тихая, но совсем не простая.

– Это да, – улыбаюсь я. – Выждет подходящий момент и, когда я меньше всего этого ожидаю, как выдаст!

– Да, – смеется Джой. – Толковая девочка. Чудесная мать. Не думаю, что у меня хватило бы духу сделать то же, что и она в свои шестнадцать, причем одна.

– Я не думаю, что у меня хватило бы и сейчас.

– Да вы молодчина, Холли.

– Знаете, я чувствую себя шарлатанкой, когда меня хвалят за то, что я героически пережила чью-то смерть. Если кому досталось, то Джерри.

– Ну, досталось всем, – мягко говорит Джой.

Мы замолкаем. Она пытается поднять чайник, и я вижу, до чего это ей трудно. Кладу руку поверх, остановить, и сама доливаю чай в кружки. Ничего не говоря, она отступает и знакомым мне жестом растирает запястье.

– А вы, Джой, как вы?

– Вы имеете в виду мое состояние?

– Я имею в виду все. Вы так продуманно организуете всех остальных, что я поневоле забываю, что вам тоже несладко.

Отвечает она не сразу, возможно, раздумывает, что именно мне стоит сказать.

– Что вы знаете о рассеянном склерозе?

– Я знаю, что это заболевание нервной системы и что все переносят его по-разному.

Она кивает:

– Именно. Симптомы могут быть самые разные, они либо стабильны, либо ухудшаются в ходе болезни. Усталость, проблемы с движением, зрением, изменение функций мозга, депрессия и переменчивое настроение. Излечиться нельзя. По крайней мере, пока. Только паллиативная терапия, моральная поддержка безнадежных больных, которая готовит к тому, что ждет нас в финальной стадии.

– У вас что-нибудь болит?

– Мышечные спазмы, невралгия, от нее прописывают антидепрессанты. Но я терпеть не могу пить таблетки, даже от головной боли никогда не пила. От спазмов – физиотерапия.

– Диагнозу уже девять лет, – говорю я, глядя на собаку, которую взяли в дом как раз тогда.

– Да, Холли, и вы правы, рассеянный склероз у всех протекает по-своему. Есть люди, которые долгое время стабильны. Я была уверена, что в порядке, даже когда диагноз уже поставили, что я справлюсь, что жизнь не изменится, но потом болезнь взяла свое, и с новой силой. Пока что справляюсь с тростью, но наготове уже вот это, – кивком головы она указывает на складное инвалидное кресло у двери.

Я беру ее за руку.

– Мне стыдно, что мы потратили время зря. Но теперь я здесь, так что скажите, Джой, что я могу сделать? Чем помочь?

– Ох, Холли, то, что вы с нами, – это просто подарок. Вы зарядили нас новой энергией, дали нам цель. То, что вы уделяете внимание каждому из нас, выслушиваете и направляете… Вы даже не представляете, насколько это бесценно. А что касается времени, пропавшего зря, знаете, было бы не по-человечески, если бы вы не обдумали хорошенько, о чем мы вас просим. Понимаете, когда мы обратились к вам, совсем не думали, как это скажется на вашей собственной жизни. Надеюсь, мы ничего не испортили, нет? – озабоченно хмурится она.

– Все мои проблемы – только моих рук дело, – с кривой улыбкой и мыслью о Гэбриеле говорю я.

– Энджела была дама чрезвычайно упорная, – говорит Джой. – Она знала, что добьется чего угодно, стоит ей лишь захотеть. За то, чтобы заполучить вас в клуб, она взялась с большим рвением. Остается надеяться, что мы не слишком злоупотребили вашим человеколюбием.

Да, не могу не вспомнить, как после записи подкаста Энджела вцепилась мне в руку и, сверля взглядом, с неожиданной страстью побуждала меня продолжить с рассказами.

– Последнее, о чем вам стоит беспокоиться, – беспечно говорю я, – это моя жизнь. Итак, давайте о том, что важнее: вы решили, о чем будут ваши письма?

– Ох, я все время о них думаю, но так ни к чему и не пришла. Мои мальчики справятся, у них жены и дети. Главная моя забота – Джо. О нем душа болит. Он будет просто потерян.

Я помню, как он мыкался по кухне в поисках самых простых вещей. Как на голову ему свалилась метелка, когда он искал молоко. Пытаюсь представить, каково ему придется без жены в этом доме. Хотя он и прожил здесь много лет, окружение покажется ему враждебным, а нужные вещи попрячутся по таинственным кладовым.

– Я заметила, что он не очень-то силен в хозяйстве, – осторожно говорю я.

Джой, к моему удивлению, смеется:

– А, так вы успели это заметить! Дети вечно его поддразнивают, но вся ответственность за то, что он так не приспособлен, целиком на мне! Уверена, вам это кажется старомодным. Видите ли, – весело продолжает она, – мои сыновья участвуют во всем наравне с женами, и по дому, и с детьми, но мы с Джо другие. Нам так больше нравится. Когда он работал, дом был моей территорией. Я не хотела ее делить. Я мыла, убирала, стирала его одежду, гладила, готовила, ходила за продуктами… Я просто не позволяла ему ни в чем участвовать… да и он не очень-то рвался, ему это было неинтересно. А с тех пор, как ушел на пенсию, он полностью от меня зависит. Очень старается, но ничегошеньки не может найти. – Джой хватает меня за руку и наклоняется ближе. – Не говорите ему, ладно? Но порой, когда меня донимает боль, я отправляю его за чем-нибудь, потому что знаю, что справится он не скоро, а я пока смогу полежать спокойно, чтобы он рядом не суетился. Прости меня Бог!

И мы смеемся, как заговорщицы.

– Знаете, я думала о том, что вы нам сказали про письма Джерри, – задумчиво говорит она. – О том, что они не о смерти. О жизни. Мне бы хотелось, чтобы у Джо были силы жить дальше. Мы с ним не сентиментальны. Не думаю, что ему нужны сладкие любовные письма. Я пыталась их писать… – Джой пожимает плечами. – Нет, это не наш стиль. Чего доброго, он решит, что я совсем на старости лет сбрендила. Знаете, мне хотелось бы, чтобы он читал их и слышал, что это я ему говорю. Но я совсем не писатель, Холли, – качает она головой. – У меня нет воображения.