Сесилия Ахерн - Postscript

– Холли! – вскакивает он. – Я как раз тебе и пишу. Как прошло? – Он смотрит на мою ногу.

– Придется поносить это еще пару недель, а потом буду как новенькая.

Он подходит обнять меня. В моем кармане вибрирует телефон.

– Это от меня, – говорит он.

– Ава здесь? – отстраняясь, оглядываюсь я.

– Нет, еще нет. Она приедет в пятницу, после школы.

Видно, что он волнуется.

– Ты справишься.

– Я надеюсь.

– Мы можем поговорить?

Он смотрит на меня неуверенно, потом садится.

Сердце у меня колотится вовсю. Я сглатываю комок в горле.

– Послушай. Я не виню тебя за решение принять Аву. Я слишком хорошо знаю, как сильно ты хотел побольше участвовать в ее жизни. Но что до меня, я больше так не могу. Я не могу поддерживать наши отношения.

Голос у меня дрожит, и я замолкаю, чтобы взглянуть, как он это принял. Вижу, что потрясен, что пристально на меня смотрит, просто впился глазами. Мне странно, что он этого не ожидал, я вынуждена отвести взгляд, чтобы продолжить, и смотрю на свои пальцы – сцепила их так, что побелели костяшки.

– Некоторое время назад я договорилась с собой, что больше не буду ждать, когда жизнь начнется. Не хочу откладывать что-то на будущее. Я хочу жить здесь и сейчас. Я думаю, что наша история себя исчерпала, Гэбриел. Она закончена. – Голос мой гаснет, но я уверена в том, что произношу, потому что, прежде чем явиться сюда, проговаривала это про себя снова и снова. Это правильное решение. Мы заблудились. Некоторые борются за то, чтобы идти рядом, но это не про нас. Мы свою задачу уже выполнили.

– Холли, – шепчет он. – Но я не хочу, чтобы мы расстались. Я же тебе говорил!

– Да, но ты поставил нас на паузу, и потом… – едва не дрогнув, прогоняю прочь смутные идеи насчет того, что и как изменить в наших отношениях, отказавшись от решения, которое я уже приняла. – У тебя есть другие обязанности. Я знаю, как это важно, быть хорошим отцом, ты говорил мне об этом с первого дня нашей встречи. И сейчас у тебя наконец появился шанс это реализовать. Но я-то, я не могу сидеть и ждать, пока ты справляешься! А кроме того, в моей жизни есть вещи, которые я хочу сделать, а ты с ними не согласен! И как я могу этим заниматься, если приходится постоянно извиняться за них или притворяться, что их нет?

Он закрывает лицо руками и отворачивается от меня.

Слез я не ожидала. Я кладу руку ему на спину, наклоняюсь, чтобы увидеть его лицо.

Тут он смотрит на меня, с натужной улыбкой, и вытирает глаза.

– Прости, но я… я сражен… Ты уверена? Ты хорошо все продумала? Ты точно этого хочешь?

Я киваю.

– Могу я хотя бы попытаться переубедить тебя? Что, даже не пробовать?

Я трясу головой. Борюсь со слезами, которые жгут мне глаза, и комком в горле, который меня душит.

Ненавижу прощаться, но это не основание для того, чтобы не уйти.

Дома я встаю под душ, благо могу наконец вымыться вся, целиком. Шиплю от боли, когда струя попадает на болячки. И принимаюсь за новый ритуал: втираю в кожу масла и кремы, со всем вниманием, тщательно, сгибая и выпрямляя ногу, осваиваясь с непривычной свободой. Мне все еще странно без гипса, и плохо верится, что больная нога способна выдержать полную нагрузку без опоры на сапожок. Но я буду осмотрительна и терпелива, пока не восстановится мышечный тонус, и постараюсь относиться к себе столь же бережно, как вела бы себя с другими. Сердце сжимается от того, что Гэбриел для меня потерян, и от мысли, какую боль я ему причинила. Но я напоминаю себе, что он взамен приобрел – у него есть Ава. И разумеется, думаю о том, что сама приобрела в этом году новых друзей из клуба, а также о том, кого и что они привнесли в мою жизнь.

Я никогда не была уверена, что мы с Гэбриелом – навеки. Когда мы встретились с Джерри, я была совсем юная и наивно – наверное, наивно – считала, что мы родственные души, что он – тот самый, единственный, но когда он умер, я перестала так думать. Я пришла к мысли, что в разные периоды нашей жизни нас тянет к разным людям – по разным причинам, но в основном потому, что наше представление о себе в этот момент совпадает с тем, как мы их видим. Если держаться друг за друга, работать над отношениями, можно вместе вырасти, измениться, хотя и по-разному. Иногда жизнь вас разводит, но я верю, что существует правильный человек, единственный, для всех наших версий себя. С Гэбриелом мы жили в настоящем. А с Джерри были нацелены на вечность. Нам достался только фрагмент вечности. Но и славное настоящее, и фрагмент вечности – все же всегда лучше, чем ничего.

Выйдя из ванной, обнаруживаю пропущенный звонок от Джой. Берту стало хуже, он без сознания. Волнуясь, она добавляет: «Готовы ли его письма?»

Я выбираю эдвардианский шрифт, чтобы придать сочинениям Берта некоторую величественность, но сомневаюсь, не помпезно ли это, не лучше ли проще. Набранный другими шрифтами, текст выглядит бездушно, а с некоторыми – как письма какого-то маньяка, требующего выкуп. Причем стоит об этом подумать, как аналогия просто лезет в глаза. Я пробую тот и этот, но потом возвращаюсь к эдвардианскому, потому что, решаю я, именно так Берт и написал бы, только вот не сумел.

Печатаю шесть записочек Берта на золотых ярлыках-наклейках. Каждый ярлык прикрепляю к темно-синим открыткам с рельефной поверхностью. Кайму украшаю крошечными наклейками. Звездочки наполнены для меня смыслом, это намек на девиз Джерри «Целься в Луну, – даже если промахнешься, окажешься среди звезд», – хотя Рита, конечно, никогда этого не узнает. Я для себя это делаю, как бы ставлю его, Джерри, печать, хотя, ставь не ставь, на всей этой истории лежит оттиск его личности, ибо кто, как не он, посадил это зерно в землю. Надеюсь, Рите нравятся звездочки. Надеюсь, она не подумает, что это выглядит как школьная самодеятельность. Я выбираю все элегантное, дорогое. Вкладываю открытки в золотые конверты, потом печатаю цифры, опять экспериментируя со шрифтами. Прислоняю страницу с цифрами к экрану компьютера, рассматриваю их изучающе, надеясь, что какой-нибудь сам о себе заявит. Бог знает что делается в моем усталом от недосыпа мозгу.

И, сидя там, за столом, перепечатывая слова человека, лежащего на смертном одре, я, конечно же, думаю о том, что, скорее всего, оформляю письма Берта на том самом месте, где Джерри писал свои. Я сижу там всю ночь, пока не встает солнце, обещая миру надежду. К утру все письма готовы, и я надеюсь, что Берт пережил эту ночь.

Я горда собой, что справилась. И я ничуть не разрушена, как боялись многие. Оглядываться на прошлое, идти назад – вовсе не значит быть слабой. Никакого отношения к тому, чтобы расковыривать раны. Да, этот путь требует усилий, и мужества тоже. Но вполне по силам человеку, который достаточно владеет собой, чтобы проницательно и без осуждения взглянуть на себя прежнего. Я твердо уверена в том, что встреча с той, кем я была когда-то, вдохновит и обнадежит меня, и всякий, кого тронет моя история, воспрянет духом.

– Да ты не ложилась сегодня! – ахает за моей спиной Дениз. Она стоит в дверях кухни, всклокоченная, с заспанными глазами.

– Ты все еще здесь? – в совершеннейшем ступоре интересуюсь я.

– А то, – отвечает она. – Это чьи письма?

– Берта. Ему вчера стало хуже. Пришлось срочно доделывать.

– Ох, – тихонько вздыхает она и садится рядом. – Помощь нужна?

– Вообще-то да, – признаюсь я, жмуря горящие глаза и закидывая назад голову, в которой гудит и бухает. Дениз оглядывает меня и, видно, хочет что-то сказать, но не говорит, за что я ей благодарна, а потом включается в дело. Находит, какая открытка какому конверту принадлежит, и вкладывает те, что остались. Читает первую, которая попалась ей в руки.

– Он что, пишет стихи?

– Лимерики. Это такой тур – приключение, с загадками. В первом письме он дает наводку на место, жена туда едет, находит следующую открытку, и так далее.

– Здорово, – улыбается она. – Ты что, должна развезти их сегодня?

– Это мой долг. Берт сам не сможет.

– Я тебе помогу.

– Тебе же на работу!

– Я могу взять выходной. У нас и без меня достаточно продавщиц, и потом, мне не помешает развеяться.

– Спасибо, дорогая. – Я кладу голову ей на плечо.

– Как там наш старичок? – спрашивает Дениз, видя, что мне пришло сообщение.

Вся семья в сборе. Внуки поют гимны. Все уже попрощались.

Я вслух читаю сообщение Джой: «Осталось недолго».

Поворачивая ключ в замке, я слышу, как хлопает дверца машины и приближается к нам тяжелая поступь.

– Ой-ой, – пугается Дениз.

– Я так и знала! – объявляет Шэрон.

– А с кем дети? – спрашивает Дениз.

– С мамой. У меня сегодня УЗИ.

– Но сначала ты поработала детективом, – опять Дениз.

– Я позвонила тебе домой. Том сказал, ты ночуешь у Холли. Это правда?

– Просто Дениз надо подумать, – объясняю я.

– А почему не у меня?

– Потому что ты строга в суждениях и очень критична. И у тебя нет свободной спальни.

У Шэрон отвисает челюсть.

– Но в основном все-таки из-за спальни.

– Я могла положить Алекса с Джерардом, я всегда так делаю, когда у меня гости.

– Да, но тогда мне пришлось бы пользоваться общей ванной, а я этого терпеть не могу.

– И у Холли только одна ванная между двумя спальнями.

– Да, но у нее есть еще внизу душ.

Я перевожу взгляд с одной на другую, чтобы убедиться, что это они всерьез. Похоже, что да.

– Если вам угодно продолжить эту беседу, можете пройти в дом, но мне правда пора ехать.

– Ты же не работаешь по понедельникам, – с подозрением щурится Шэрон. – Куда это вы обе намылились?

– Доставить кое-какие письма, – нараспев выговаривает Дениз.

Шэрон распахивает глаза.

– «P. S. Я люблю тебя»?

– Да! – И Дениз важно усаживается в мою машину.

– Зачем ты все время ее дразнишь? – интересуюсь я, захлопывая дверцу со стороны водителя.

– Потому что она ужасно легко заводится.

И я завожу мотор, опускаю стекло, вижу Шэрон, которая, забыв закрыть рот, смотрит на нас, думаю, что развеяться и ей бы не помешало, и говорю:

– Хочешь с нами?

Она кивает и радостно запрыгивает на заднее сиденье.

– Прямо как в прежние времена, – вижу я в зеркале нас троих.

– А можно посмотреть письма? – спрашивает Шэрон.

Дениз передает ей пачку.

– Так ты тоже в этом?

– Я сидела с ребенком, пока Холли учила ее мамочку читать и писать, – сообщает Дениз.

– Ты учишь читать и писать? – изумлена Шэрон.

– Пытаюсь, – отвечаю я, разворачиваясь, и жду в ответ чего-нибудь ядовитого, вроде «что только не приходит в голову умирающим!», чего-нибудь умаляющего мое дело, но ничего подобного не происходит.

– Здорово выполнено, – хвалит Шэрон оформление и, достав открытку, читает вслух первый лимерик:

Один классный из Дублина парень

Очень с танцами был фамильярен

В «Хризантему» пришел

И красотку нашел,

И с тех пор от любви он в угаре.

– Как мило, – замечает она. – И куда это ведет?

– «Хризантема» – это был такой танцзал. Они там встретились в шестидесятых, и ансамбль, который играл в тот день, назывался «Проблески зари»… Но туда еще рано, там закрыто, так что сначала поедем во второе место.

И Шэрон, забравшись во второй конверт, читает:

Некий Берт о взаимности грезил

Подле девы, влюбленной в поэзию.

На скамье Каванаха,

Чтоб любовь не зачахла,

Поцелуй ему жизнь накудесила.

– Первый поцелуй, что ли? – угадывает она.

– В точку.

Первый раз Берт и Рита поцеловались в 1968 году на скамейке в память Патрика Каванаха. Это та самая кованая скамья, что стоит на северной набережной Гранд-канала, где наш классик, как живой, сидит, нога на ногу, с одного края скамьи и словно приглашает прохожего присесть рядом.

И вот мы стоим у этой скамьи, я представляю себе, как Берт и Рита сидят здесь этакую тьму лет назад, впервые целуются, и это меня трогает… С мокрыми глазами поворачиваюсь к девчонкам и вижу, что у Шэрон выражение лица – ну совершенно иное.

– Так, значит, тут ты оставляешь второй конверт?

– Да.

– А вот и нет! Первый лимерик ведет к танцзалу, там ты оставляешь второй конверт, он ведет сюда, и тут ты оставляешь третий!

Мы с Дениз переглядываемся ошеломленно. Как это мы сами до этого не додумались? Чай, не ракетостроение…

– Ага, вот теперь вы рады, что взяли меня с собой, – с довольной ухмылкой усаживается Шэрон рядом с Робертом Каванахом. – И где, скажи мне на милость, ты собираешься его тут оставить? – все так же важно продолжает она. – Тут, Пэдди? – И обращается к Патрику Каванаху: – Нет, Пэдди, похоже, наша подруга не до конца все продумала!

Дениз издает злорадный смешок. Я гневно на них обеих смотрю, и они мигом притихают.