– И что ты станешь делать, когда Эби продаст пансионат? – вдруг произнес Джек, словно раньше вел диалог в уме, а теперь обратился с вопросом и к ней. – Куда денешься?

Лизетта взяла блокнотик и написала: «Никуда. Я остаюсь здесь».

Джек прочитал и кивнул, словно другого ответа и не ожидал. Он откинулся на спинку стула и заглянул в чашку с кофе, будто там хранились какие-то секреты. Снова наступило молчание.

Лизетта показала на тарелку с яичницей и одними губами обозначила слово: «Ешь».

– Ах да. Конечно.

Он быстро отодвинул чашку в сторону, и кофе выплеснулся на стол.

Лизетта улыбнулась, подала ему вилку, взяла салфетку и вытерла стол.

Он ел, время от времени бросая на нее косые взгляды. Наконец он заговорил, уставившись в тарелку, и слова его звучали так задушевно, что казалось, он не говорит, а поет колыбельную.

– Ты бы не хотела как-нибудь со мной поужинать? Скажем, после вечеринки, а? Я понимаю, у тебя много работы…

Вилка его повисла в воздухе, он ждал ответа. Она подумала, потом что-то написала в блокнотике. Протянула ему. «Я принесу тебе несчастье», – прочитал Джек.

С гримасой на лице он положил вилку на стол.

– Да-да, конечно. Я совсем забыл. Ты же никогда не ужинаешь… – Он заглянул ей в лицо. – А если как-нибудь пообедать?

В комнате повисло напряженное молчание. Их тянуло друг к другу, будто магнитом. Каждый из них был переполнен этим ощущением. Словно кастрюля тестом, прилипающим к ее стенкам. Лизетта вскочила со стула.

– Лизетта! – воскликнул он.

Но она уже выбежала, понимая, что погнаться за ней он не сможет. В самом конце дорожки Лизетта споткнулась и упала вперед, успев выставить обе руки.

Она быстро поднялась, через заднюю дверь проскользнула в кухню и спряталась там, чтобы никто на свете не увидел, какой спектакль она устроила, убегая в панике от самого милого, самого доброго человека на свете. А все потому, что не сомневалась: одним своим присутствием она сломает ему жизнь. Как Люку. Когда Лизетта вошла, Люк откинулся на спинку стула и с большим интересом стал наблюдать, как она яростно моет руки под краном. Он улыбался с таким видом, будто все знал о случившемся. Кажется, он был очень доволен.


А Джек очень расстроился. Конечно, Лизетта ему отказала, и он прекрасно ее понимал. Причина не в том, что он пригласил ее на свидание. Зачем он заикнулся об ужине – вот вопрос! Джек постучал себя кулаком по лбу. «Дурак, дурак, дурак!» Она же никогда не ужинает. За все годы, что он приезжал в «Потерянное озеро», Лизетта ни разу не вышла на лужайку вечером, когда жарили сосиски и прочую вкуснятину, распивали коктейли. С заходом солнца она всегда закрывалась в своей комнате – лишь лампочка тускло мерцала в ее окне. Почти все летние завсегдатаи знали историю спасения Лизетты. Та в шестнадцать лет хотела покончить с собой, после того как за ужином разбила сердце юноши, который очень ее любил. В тайниках своей души, в глубинах, где не действовала привычная логика, он понимал, почему этот юноша покончил с собой, понимал, насколько сильным было его чувство к ней. Она очаровательна, она неотразима. Все в ней чарующе прекрасно, и почерк, которым она пишет свои записки, и запах – от нее всегда пахло апельсинами и тестом, и удивительные иссиня-черные волосы.

И вдруг его осенило.

Разве это надо было говорить? Разве об этом ему толковала Эби?

Действительно, как же все просто! Она же все знает.

Но если все-таки не знает? Вдруг она не знает, что он ее любит?

Он нахмурился. И правда, вдруг… Сердце сжалось от страха, того самого страха, который охватывал его, когда нужно было идти в незнакомое место или выступать перед людьми. Ему всегда хотелось удрать, лишь бы избежать мучительного смущения и замешательства.

А что, если она все-таки знает и ее это нисколько не трогает?

Что, если она его ни капельки не любит?


– Уэс! – крикнула Девин и побежала к нему.

Солнце уже садилось за деревья, оставляя на воде полосы света. Жгучая жара немного спала, влажный воздух стал мягче. Как только приехал Уэс, Девин уселась на столик, уткнула локти в коленки, подбородок подперла ладонями и ждала, ждала, ждала, когда же наконец он закончит работу. Сначала он поставил тент, который Кейт починила накануне вечером. Потом ремонтировал жаровни для барбекю. Кейт была уверена, что нетерпение ее дочери действует на Уэса так, словно она время от времени кидает в него камешки.

– Я хочу спросить у вас кое о чем, – нерешительно сказала Девин. – Это правда, что вы с братом жили где-то поблизости?

– Да, правда, – ответил Уэс. – В полумиле отсюда. Через лес. – Он протянул руку к востоку от озера. – Но, сейчас там ничего нет. Наш дом сгорел.

Девин повернула голову и, сощурившись, посмотрела в указанном направлении. Закрыла здоровый глаз ладонью – она частенько так делала, когда хотела что-то найти. Она почти всю свою жизнь так делала. Но, увидев, что Кейт наблюдает за ней, опустила руку.

– А туда можно пройти? Есть тропинка?

– Когда-то была. Мы с братом ее протоптали… ходили сюда каждый день.

– А вы проводите меня к этому месту? – спросила Девин, снова поворачиваясь к нему.

Он не ожидал такого вопроса.

– Проводить тебя?

– Ну да. Прогуляемся через лес.

– Девин, ты хоть подумала, о чем просишь? – Кейт нахмурилась и подошла поближе.

Руки ее были испачканы в земле: Кейт пропалывала запущенные клумбы перед главным зданием.

– Да это не я прошу, – откликнулась Девин. – Аллигатор хочет, чтобы Уэс проводил меня туда.

– Звучит жутковато, – усмехнулся Уэс, снимая пояс для инструментов.

Девин через плечо оглянулась на мать и пробормотала:

– Не поняла.

– Уэс хочет сказать, что твой аллигатор, наверное, не прочь полакомиться, – пояснила Кейт.

– Нет! – мгновенно возразила Девин. – Это вовсе не так. Он совсем не злой, даже наоборот. И вы ему очень-очень нравитесь, Уэс. Он больше всего говорит о вас.

Кейт нахмурила брови, она ничего не понимала:

– Он говорит об Уэсе?

– Все время.

– Хорошо, давай прогуляемся, – согласился Уэс.

– Правда? – обрадовалась Девин.

– Не стану же я спорить с аллигатором, – сказал Уэс.

– Еще бы, – с серьезным видом кивнула Девин.

И они втроем направились к озеру.

– Вернемся еще засветло! – крикнул Уэс остальным. – Хочу показать им дорогу к нашей хибарке.

– Будьте осторожны, – сказала Эби.

Она надеялась, что до ужина Уэс закончит возиться с жаровнями. В одной Эби уже разводила огонь.

– Телефоны взяли?

– У меня мобильный… мм… случайно упал в озеро, – сказала Кейт.

Уэс вынул свой телефон из кармана и поднял его над головой.

– У меня есть! – крикнул он.

Как только они вышли на дорожку, идущую вдоль озера, Уэс нырнул в заросли и скоро отыскал едва заметную тропинку. Через несколько минут Кейт заметила на деревьях странные метки.

– Что это? – спросила она Уэса, дотронувшись до узенькой яркой ленточки, повязанной кем-то на самые низкие ветви.

– Похоже на землемерные знаки, – ответил он. – Эби недавно заказывала землемерные работы?

– Мне об этом ничего не известно.

Чем дальше они шли, тем реже становились деревья, теперь они росли на более или менее равном расстоянии друг от друга, словно когда-то их здесь высадили ровными рядами. Сплошные сосны, и на стволе каждой, на довольно приличной высоте, – одинаковые зарубки в виде буквы V, похоже сделанные топором. Лес здесь был чудесный, просто сказочный: ровные ряды одинаковых сосен, похожих на танцоров, которые застыли на секунду перед первым па.

– А что за отметины на деревьях? – поинтересовалась Кейт.

– Они называются «кошачьи морды», – ответил Уэс, шагая быстро, словно попал в опасное место, которое надо поскорее миновать. – Похоже, мы пересекли границу владений Эби, теперь началась моя земля.

– Наверное, мы с тобой сюда не забирались, – сказала Кейт. – Мне кажется, я запомнила бы такой лес.

– Я старался не выходить за пределы территории Эби, чтобы на отца не наткнуться. Думаю, ее владения я знал лучше, чем собственные.

– А почему эти знаки называются «кошачьи морды»? – спросила Девин.

Уэс говорил на ходу, Кейт с дочерью старались не отставать. Под ноги они не смотрели и то и дело спотыкались о ветки или торчащие корни.

– Потому что похожи на кошачьи усы. У меня в роду поколениями добывали сосновую смолу, живицу. Для этого на стволе делали вот такие надрезы. Когда-то в нашем районе это занятие было поставлено на промышленную основу. А когда оно зачахло, делать на этой земле стало нечего.

Вскоре, пробравшись сквозь заросли, они вышли на старую грунтовую дорогу. Кейт совсем запыхалась.

– Эта дорога ведет к трассе, она там. – Не останавливаясь, Уэс махнул влево. – А с другой стороны стояла наша хибара – сейчас посмотрим, что от нее осталось.

Они шагали по дороге и через некоторое время увидели заросшее травой открытое место, посреди которого торчала труба каменной печи. Когда-то здесь были стены дома.

– Вот мы и пришли, – вздохнул Уэс.

Девин сразу побежала к печке. Уэс остался на краю поляны, словно в любую минуту готов был скрыться в чаще деревьев.

Кейт подошла к нему, сдвинула солнечные очки на макушку. Она тяжело дышала, но Уэс… Казалось, еще немного, и он потеряет сознание.

– Что с тобой?

Он через силу улыбнулся, хотя голубые глаза его оставались серьезными.

– Давненько я здесь не был, – отозвался он.

– О господи. Уэс, прости, я не сразу поняла. После пожара ты сюда не приходил?

– Приходил.

Уэс опустился на землю и прислонился спиной к дереву. Он был крупным мужчиной, но двигался легко, хоть и неторопливо, как бы сознавая, что может ненароком задеть тех, кто стоит близко.

– В последний раз я был здесь, когда мне исполнилось девятнадцать, – продолжал Уэс. – Приходил прощаться с дурными воспоминаниями.

Было очевидно, что ему неприятно здесь находиться. Он пришел сюда только потому, что его попросила Девин. При мысли о том, что он сделал это ради ее дочери, вопреки собственному желанию, сердце Кейт застучало быстрее, как и тогда, много лет назад, в последний день на озере. Ей казалось, она давно забыла, что такое великодушие… пока снова не оказалась в этих местах.

Кейт села рядом, вытянула ноги и оперлась о землю руками, стараясь охладить вспотевшую кожу на сгибах локтей и под коленками.

– А кому сейчас принадлежит эта земля? – спросила она.

– Мне.

– И все эти годы ты оставался владельцем? Зачем?

– Сам не знаю.

Они смотрели, как Девин бродит по несуществующему больше дому и заглядывает под камни.

– Что она там ищет? Что-то конкретное?

– Можно только гадать. Она мне об этом не рассказывала. – Кейт помолчала, глядя на дочь, потом повернулась к Уэсу. – Спасибо, что привел ее сюда.

– Оказалось, тропинку не так трудно отыскать, я даже удивился. Наверное, гости пансионата иногда ходили по ней. Правда, давно уже, она все-таки изрядно заросла.

Кейт нахмурилась:

– Послушай, а когда дела пансионата пошли наперекосяк? Почему перестали приезжать отдыхающие?

Уэс пожал плечами.

– Лет пятнадцать назад рядом с аквапарком построили гостиницу. Это во-первых. Во-вторых, там дешевле, – пояснил он. – К тому же постоянные гости Эби постарели, а в рекламу она не вкладывается – думаю, все это сказалось. Я в последнее время почти не бывал на озере и не могу сказать, насколько тут плохи дела. Если бы знал, помог бы. Отремонтировал бы все, что надо, это же моя работа. Был бы жив Джордж… Он-то за хозяйством следил.

– Расскажи, каким он был?

– Джордж? – улыбнулся Уэс. – Роста не то чтобы очень высокого, зато косая сажень в плечах. Когда смеялся, на той стороне озера было слышно. И Эби очень любил. Бывало, сидят за столиком на лужайке, он посадит ее к себе на колени и не отпускает, пока она его не поцелует. Давай, говорит, плати выкуп.

– Как ты думаешь, почему Эби сразу после его смерти не продала все? – спросила Кейт.

– Не знаю. Когда это случилось, она очень горевала. Но ее окружали люди. Она всегда была занята. Ей это нравилось. Вокруг них с Джорджем всегда было много народу.

– А когда в последний раз она уезжала отсюда – отдохнуть от дел, попутешествовать?

– Уже и не помню, давно, наверное. А что?

– Мне кажется, Эби была бы рада куда-нибудь съездить. Но чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что и продавать «Потерянное озеро» она не хочет.

Вот. Она произнесла это вслух, и слова не прозвучали дико, как ей казалось. С ее двоюродной бабушкой происходит что-то непонятное. Эби вряд ли приняла окончательное, простое и ясное решение о продаже пансионата.

Уэс покачал головой и вздохнул:

– Думаю, поздно что-то менять.

– Но бумаг же она не подписывала. Она сама мне говорила.