Даже восхитительная компания мисс Эверсли была недостаточным искушением, чтобы и дальше терпеть герцогиню.

— Пожалуй, я тоже отправлюсь спать, — объявил он.

— Уиндхэм пошел не спать, — зло сказала вдова. — Он просто вышел.

— А я все же отправлюсь спать, — сказал Джек. Он вежливо улыбнулся. — Это окончательное решение.

— Сейчас едва стемнело, — попыталась задержать его вдова.

— Я устал. — И это было верно. Он действительно устал.

— Мой Джон имел обыкновение оставаться почти до рассвета, — сказала она мягко.

Джек вздохнул. Он не хотел чувствовать жалость к этой женщине. Она была тверда, безжалостна и совершенно неприятна. Но она, очевидно, любила своего сына. Его отца. И она потеряла его.

Мать не должна пережить своих детей. Он знал это так же хорошо, как дышать. Это было неестественно.

Итак, вместо того, чтобы указать ей на то, что ее Джона, вероятно, никогда не похищали, не душили, не шантажировали и не лишали (хотя и несерьезно) средств к существованию, и все за один день, он подошел к ней и положил кольцо – то самое, что он почти сорвал с ее пальца – на стол рядом с нею. Его собственное было в его кармане. Он еще не был готов рассказать ей о его существовании.

— Ваше кольцо, мадам, — сказал он.

Она кивнула, затем взяла его в руки.

— Что означает буква Д? — спросил он. Всю свою жизнь он задавался этим вопросом. Может же он вынести из этой ситуации хоть какую–то пользу.

— Дебенхем. Моя девичья фамилия.

Ах. Это имело смысл. Она отдала свою семейную реликвию своему любимому сыну.

— Мой отец был герцогом Ранторпом.

— Я не удивлен, — пробормотал он. Она вполне могла принять это за комплимент. Он поклонился. — Доброй ночи, Ваша милость.

Рот вдовы напрягся в разочаровании. Но она, казалось, признала, что если события прошедшего дня приравнять к сражению, то победа осталась за нею, и она была удивительно добра, произнеся:

— Я пришлю Вам ужин.

Джек кивнул и пробормотал спасибо, затем повернулся, чтобы выйти.

— Мисс Эверсли покажет Вам Вашу комнату.

Джек насторожился, и когда он посмотрел на реакцию мисс Эверсли, то увидел, что она тоже.

Он ожидал, что его проводит лакей. Возможно, дворецкий. Это был восхитительный сюрприз.

— Это сложно, мисс Эверсли? — спросила вдова. Ее голос казался хитрым, немного ядовитым.

— Конечно, нет, — ответила мисс Эверсли. Она была удивлена. Он увидел это по тому, как взлетели ее ресницы чуть выше обычного. Она не привыкла к тому, чтобы обслуживать кого–то кроме вдовы. Ее хозяйке, решил он, не нравилось делить ее с кем–либо еще. И в то время как его глаза застыли на ее губах, он осознал, что полностью согласен с герцогиней. Если бы она принадлежала ему, если бы он имел какое–нибудь право на нее… то он также не пожелал бы делить ее с кем–то.

Он хотел поцеловать ее снова. Он хотел дотронуться до нее, всего лишь мягкое прикосновение руки к ее коже, настолько мимолетное, что его можно было бы посчитать случайным.

Но еще больше он хотел произносить ее имя.

Грейс.

Оно нравилось ему. Он его успокаивало.

— Позаботьтесь о его комфорте, мисс Эверсли.

Джек повернулся к вдове с расширившимися глазами. Она сидела как статуя, ее руки аккуратно сложены на коленях, но уголки ее рта были слегка изогнуты, и глаза ее выглядели хитрыми и довольными.

Она отдавала Грейс ему. Ясно как божий день, она позволяла ему использовать свою компаньонку, если он того пожелает.

Господи. В какую семью он попал?

— Как скажете, мэм, — ответила мисс Эверсли, и в этот момент Джек почувствовал себя вывалянным в грязи, потому что был совершенно уверен, что она понятия не имела, что ее хозяйка пыталась сделать ее его шлюхой.

Это был самый ужасный вид взятки. Останьтесь на ночь, и Вы получите эту девочку.

Это вызывало у него отвращение. Двойное, поскольку он действительно хотел эту девочку. Он только не хотел, чтобы ее дарили ему.

— Это так любезно с вашей стороны, мисс Эверсли, — сказал он, чувствуя, что должен быть предельно вежлив, чтобы успокоить вдову. Они достигли двери, и тут он кое–что вспомнил и вернулся. Он и герцог перебросились все лишь несколькими словами во время поездки в гостиницу, но по одному вопросу они пришли к согласию. — О, кстати, если кто–то спросит, я — друг Уиндхэма. С давних пор.

— С университета? — предложила Мисс Эверсли.

Джек мрачно хмыкнул.

— Нет. Я не учился в университете.

— Вы не учились! — задохнулась вдова. — Меня заставили поверить, что Вы получили образование джентльмена.

— Кто? — спросил Джек очень вежливо.

Она что–то пробормотала, затем, нахмурившись, сказала:

— Это ясно из Вашей речи.

— Судя по моему акценту. — Он посмотрел на мисс Эверсли и пожал плечами. — R — англичанина–эмигранта и H — чистокровного англичанина. Что поделать?

Но вдова не была готова отклониться от предмета разговора.

— У вас есть образование или нет?

Было заманчиво сказать, что он обучался с сельскими мальчишками, только ради того, чтобы увидеть ее реакцию. Но он многим был обязан своим тете и дяде и поэтому повернулся к вдове и сказал:

— Портора Ройал (Portora Royal School — Школа для мальчиков в Эннискиллене, Северная Ирландия) после двух месяцев в Тринити колледже в Дублине, не Кембридже, как видите, затем шесть лет на службе в армии Его Величества защищал вас от вторжения французов. — Он слегка наклонил голову. — С удовольствием приму Вашу благодарность.

Губы вдовы оскорбленно приоткрылись.

— Нет? — Он поднял брови. — Забавно, что никто, кажется, не задумывается о том, что все здесь все еще говорят на английском языке и кланяются доброму королю Георгу.

— Я задумываюсь, — сказала мисс Эверсли. И когда он посмотрел на нее, она мигнула и добавила: — э–э… спасибо.

— Пожалуйста, — сказал он, и ему пришло в голову, что первый раз за все время у него появилась причина сказать это. К сожалению, вдова не была уникальна в этом смысле. Солдат иногда чествовали, и было верно, что форма весьма эффективно привлекала леди, но никто и никогда не подумал сказать им спасибо. Ни ему и, особенно, ни тем мужчинам, которые получили увечья или были обезображены.

— Скажите всем, что мы вместе брали уроки фехтования, — сказал Джек мисс Эверсли, игнорируя вдову, поскольку не мог сделать ничего лучше. — Это — столь же хорошая отговорка, как любая другая. Уиндхэм ведь хорошо владеет шпагой?

— Я не знаю, — сказала она.

Конечно, она и не могла знать. Но независимо от этого, если Уиндхэм сказал, что владеет шпагой удовлетворительно, то он почти наверняка был мастером. Они бы неплохо пофехтовали, если бы когда–нибудь вынуждены были встретиться на дуэли. Фехтование было его любимым предметом в школе. Что, вероятно, стало единственной причиной, по которой его держали в школе до восемнадцати лет.

— Мы идем? — пробормотал он, кивнув головой на дверь.

— Синяя шелковая спальня, — мрачно напомнила вдова.

— Ей не нравится быть исключенной из беседы, не так ли? — прошептал Джек тихо, чтобы услышать могла только мисс Эверсли.

Он знал, что она не могла ответить, не тогда, когда ее хозяйка была так близко, но он видел, что ее глаза метнулись в сторону, словно пытаясь скрыть веселье.

— Вы можете удалиться на ночь, мисс Эверсли, — распорядилась вдова.

Грейс повернулась в удивлении.

— Вы не желаете, чтобы я оставалась с Вами? Еще так рано.

— Нэнси может позаботиться обо мне, — ответила герцогиня сквозь сжатые губы. — Она вполне приемлемая служанка и, что еще лучше, не говорит ни слова. Я нахожу, что в слуге это исключительно хорошая черта.

Поскольку Грейс придерживала свой язычок чаще, чем высказывалась, она решила посчитать это высказывание герцогини за комплимент, а не за язвительное оскорбление, каковым оно должно было стать.

— Конечно, мэм, — сказала она, присев в легком реверансе. — Я приду к Вам утром с Вашим шоколадом и газетой.

Мистер Одли был уже в дверях и махнул рукой, показывая, чтобы она шла впереди, повинуясь, она вышла в холл. Она понятия не имела, с чего это вдова отпустила ее, разрешив ей отдохнуть сегодня вечером, но она больше не собиралась спорить.

— Нэнси — ее горничная, — объяснила она к мистеру Одли, как только он поравнялся с ней.

— Я так и подумал.

— Это очень странно. — Она покачала головой. — Она…

Мистер Одли терпеливо ждал, когда она закончит предложение, но Грейс не знала, как это лучше сделать. Она собиралась сказать, что вдова ненавидела Нэнси. Фактически, вдова едко и мучительно долго жаловалась каждый раз, когда у Грейс выпадал выходной день, и Нэнси служила заменой.

— Вы хотели что–то сказать, мисс Эверсли? — напомнил он.

Она почти ответила ему. Это было странно, потому что она только что узнала его, и, кроме того, его, вероятно, не интересовали мелочи домашнего хозяйства Белгрейва. Даже если он действительно станет герцогом — мысль об этом все еще отзывалась спазмами в животе — хорошо, допустим, то, наверное, не таким, как Томас, который не мог отличить одну горничную от другой. И если его спрашивали, которую из них не любила его бабушка, он отвечал — всех.

Это, подумала Грейс с кривой улыбкой, было вероятнее всего.

— Вы улыбаетесь, мисс Эверсли, — заметил мистер Одли, смотря на нее так, как если бы он единственный обладал неким секретом. — Скажите почему.

— О, так, ничего, — сказала она. — Ничего такого, что представляло бы для Вас интерес. — Она направилась к лестнице в конце холла. — Сюда, эта лестница ведет к спальням.

— Вы улыбались, — повторил он снова, остановившись в шаге от нее.

Что–то заставило ее улыбнуться снова.

— Я не говорила, что нет.

— Леди, которая не притворяется, — сказал он одобрительно. — С каждой минутой Вы нравитесь мне все больше.

Грейс поджала губы, следя за ним через плечо.

— Вы не очень высокого мнения о женщинах.

— Прошу прощения. Я должен был сказать человек, который не притворяется. — Его лицо осветилось улыбкой, которая потрясла ее всю до кончиков пальцев. — Я никогда не буду утверждать, что мужчины и женщины взаимозаменяемы, и благодарю небеса за это, но что касается правдушки, ни один из полов не получит высокой оценки.

Она смотрела на него с удивлением.

— Я не думаю, что есть такое слово — правдушки. Точнее, я совершенно уверена, что нет.

— Нет? — Его глаза метнулись в сторону. В течение секунды — даже не секунды, но достаточно долго для нее, чтобы задуматься, не смутила ли она его. Этого не могло быть. Он не лез за словом в карман и чувствовал себя совершенно уверенно. Достаточно было дня знакомства, чтобы понять это. И действительно, его улыбка стала беспечной и насмешливой, а глаза явно сияли, когда он сказал: — Что ж, должно быть нет.

— Вы часто составляете слова?

Он скромно пожал плечами.

— Я пытаюсь сдерживать себя.

Она посмотрела на него с большой долей сомнения.

— Да, — возразил он. Затем прижал руку к сердцу, словно был ранен, но его глаза смеялись. — Почему никто не верит мне, когда я говорю, что я — высоконравственный и честный джентльмен, имеющий намерение следовать каждому правилу на этой земле.

— Возможно, потому, что большинство людей знакомится с Вами, когда Вы приказываете им выйти из кареты с оружием в руках?

— Так и есть, — признал он. — Вы считаете, что это влияет на отношение?

Она взглянула на него, в его изумрудные глаза, в которых затаилась улыбка, и она почувствовала, что ее губы задрожали. Она хотела смеяться. Она хотела хохотать так, как она хохотала, когда ее родители были живы, когда у нее была свобода выискивать в жизни различные нелепости и время, чтобы смеяться над ними.

Было такое чувство, словно что–то проснулось в ней. Это было замечательное ощущение. Очень приятное. Ей хотелось поблагодарить его за это, но она выглядела бы самой настоящей дурой. И тогда она поступила еще лучше.

Она извинилась.

— Простите, — сказала она, приостановившись в начале лестницы.

Казалось, это удивило его.

— За что?

— За… сегодня.

— За то, что похитили меня. — То ли удивленно, то ли снисходительно произнес он.

— Нет, я не это имела в виду, — возразила она.

— Вы были в карете, — напомнил он. — Я уверен, что любой суд, действующий по нормам общего права, признал бы Вас сообщницей.

О, это было больше, чем она могла вынести.

— Я полагаю, это был бы тот же самый суд, действующий по нормам общего права, который послал бы Вас на виселицу этим же утром, но чуть раньше, чтобы наказать за то, что Вы угрожали герцогине пистолетом.

— Ну–ну. Я же говорил Вам, что за это нарушение не положена виселица.