— Нет? — усомнилась она, в точности повторяя его более раннюю интонацию. — А должна бы.

— Вы так думаете?

— Если принять правдушку за слово, то обращение к герцогине с оружием в руках — достаточная причина для получения приговора о повешении.

— Вы сообразительны, — сказал он восхищенно.

— Спасибо, — сказала она и затем добавила, — у меня не было практики.

— Да. — Он мельком взглянул через холл в гостиную, где вдова, по–видимому, все еще восседала на своем диване. — Она требует от Вас молчаливости, не так ли?

— Слуге не полагается быть разговорчивым.

— Это — то, как Вы себя видите? — Его глаза поймали ее взгляд, несмотря на то, что она отошла уже достаточно далеко. — Слуга?

Теперь она действительно ушла далеко вперед. Если он и хотел узнать что–то о ней, то она не была уверена, что она хочет, чтобы он это сделал.

— Не отставайте, — сказала она, предлагая ему следовать за ней вверх по лестнице. — Синяя шелковая спальня превосходна. Очень удобна, утром прекрасно освещена. В ней замечательные художественные работы. Я думаю, что она Вам понравится.

Она говорила и говорила без умолку, но он был достаточно любезен, чтобы не делать ей замечаний. Вместо этого он произнес:

— Я уверен, что это будет лучшим из моих последних апартаментов.

Она посмотрела на него с удивлением.

— О, я полагала… — Она не закончила, слишком смущенная, чтобы сказать, что она думала о нем, как о бездомном кочевнике.

— Жизнь на почтовых станциях, либо в чистом поле, — сказал он с притворным вздохом. — Такова судьба разбойника.

— Вы наслаждаетесь этим? — Она сама удивилась, спросив об этом, и еще больше была удивлена тем, что с любопытством ждала ответ.

Он усмехнулся.

— Грабя экипажи?

Она кивнула.

— Это зависит от того, кто находится в экипаже, — сказал он мягко. – Я очень счастлив, что не грабил Вас.

— Не грабили меня? — Она обернулась, и лед, который до этого слегка потрескивал, был сломан окончательно.

— Я не взял ни одной вещи, не так ли? — ответил он, на лице — святая невиновность.

— Вы украли поцелуй.

— Ах, это, — развязно сказал он, наклоняясь к ней, — Вы его мне сами подарили.

— Мистер Одли…

— Я действительно хочу, чтобы Вы звали меня Джеком, — вздохнул он.

— Мистер Одли, — сказала она снова. — Я не дарила… — Она быстро осмотрелась, затем понизила голос до еле слышимого шепота. — Я не дарила… дарю… что Вы сказали, что я сделала.

Он лениво улыбнулся.

— Слово «поцелуй» так опасно?

Она сжала губы, поскольку, на самом деле, не было никакого способа получить превосходство в этой беседе.

— Очень хорошо, — сказал он. — Я не буду Вас мучить.

Это было бы доброе и щедрое обещание, если бы за этим не последовало:

— Сегодня.

Но даже после этого она улыбнулась. Было трудно не улыбаться в его присутствии.

Они были уже в холле второго этажа, и Грейс повернула к семейным апартаментам, где он должен остановиться. Они шли молча, и у нее было достаточно времени, чтобы рассмотреть джентльмена, шагавшего рядом. Ей было не важно, что, по его словам, он не завершил учебу в университете. Несмотря на это, он был чрезвычайно умен и начитан. И было невозможно не признать, что он обладал обаянием, перед которым нельзя было устоять. Таким образом, не было ни одной причины, чтобы не составить о нем благоприятного мнения. Однако она не могла спросить его, почему он грабил экипажи. Это выглядело бы слишком бесцеремонно для их краткого знакомства.

И все–таки это нелепо. Кто бы мог подумать, что она будет волноваться по поводу манер и уместности вопросов, задаваемых грабителю?

— Сюда, — сказала она, показывая рукой, чтобы он следовал за ней налево.

— Кто спит там? — Спросил Мистер Одли, глядя в противоположном направлении.

— Его милость.

— А, — сказал он мрачно. — Его милость.

— Он хороший человек, — сказала Грейс, чувствуя, что должна высказаться в его защиту. Почему Томас вел себя не так, как должен бы, было совершенно понятно. Со дня его рождения он был воспитан, чтобы стать герцогом Уиндхэмом. И вдруг, по необъяснимой иронии судьбы, ему сообщают, что он может быть не кто иной, как просто мистер Кэвендиш.

Если у мистера Одли был тяжелый день, то у Томаса, безусловно, день был еще хуже.

— Вы восхищаетесь герцогом, — заявил мистер Одли.

Грейс не вполне поняла, было ли это вопросом, но решила, что нет. В любом случае, его голос был сух, словно он думал, что она была настолько наивна, чтобы воспринимать герцога именно так.

— Он хороший человек, — повторила она твердо. — Однажды Вы согласитесь со мной, продолжив Ваше знакомство.

Мистер Одли хмыкнул с легким удивлением.

— Теперь Вы в точности тот самый слуга — застывший и чопорный, и должным образом лояльный.

Она сердито на него взглянула, но он явно не придал этому значения, потому что в следующее мгновение он уже усмехался и говорил:

— Теперь Вы собираетесь защищать вдову? Хотел бы услышать, как Вы это сделаете. Право, мне очень любопытно, в каких словах можно было бы попытаться совершить такой подвиг.

Грейс не могла себе представить, что он на самом деле ожидал, что она ответит. Тем не менее, она отвернулась, чтобы он не смог увидеть ее улыбку.

— Не могу судить об этом сам, — продолжал он, — но мне говорят, что я очень красноречив. — Он наклонился к ней, словно раскрывая важную тайну. — Это во мне говорит ирландец.

— Вы — Кэвендиш, — напомнила она.

— Только наполовину. — И затем добавил, — Слава Богу.

— Они не настолько плохи.

Он усмехнулся.

— Они не настолько плохи? Такова Ваша защитная реакция?

Да помогут ей небеса, она не вспомнила ничего хорошего и поэтому сказала:

— Вдова отдаст свою жизнь за семью.

— Жалко, что она этого уже не сделала.

Грейс бросила на него испуганный взгляд.

— Вы говорите в точности, как герцог.

— Да, я заметил, у них теплые, нежные отношения.

— Мы пришли, — сказал Грейс, открывая дверь в его спальню. Затем она отошла. Было бы неприлично сопровождать его в его комнату. За пять лет, которые она провела в Белгрейве, она ни разу не переступала порога спальни Томаса. В этом мире ей принадлежало очень немногое, но чувство собственного достоинства она сохранила, и свою репутацию, и планировала и дальше держать оба их при себе.

Мистер Одли заглянул внутрь.

— Очень много синего, — заметил он.

Она не могла не улыбнуться.

— И шелковистого.

— Действительно. — Он переступил порог. — Вы не собираетесь присоединиться ко мне?

— О, нет.

— Я и не надеялся. Жаль. Я собираюсь нежиться на своей собственности, купаясь в этом синем шелковом великолепии.

— Вдова была права, — сказала Грейс, тряхнув головой. — Вы никогда не бываете серьезны.

— Не правда. Я довольно часто серьезен. Вам решать — когда. — Он пожал плечами, без всякой цели подошел к письменному столу, его пальцы лениво прошлись вдоль лежащей на столе бумаги, пока не соскользнули с кромки и вернулись назад. — Мне нравится иметь дело с людьми догадливыми.

Грейс ничего не говорила, только наблюдала, пока он осматривал свою комнату. Она должна уйти. Она даже думала, что точно хочет уйти, весь день она стремилась добраться до кровати и уснуть. Но она осталась. Стояла и наблюдала, пытаясь вообразить, какие чувства он испытывает, видя все это впервые.

Когда–то она впервые вошла в замок Белгрейв в качестве слуги. Он же, весьма вероятно, был его хозяином.

Это должно быть странно. Это должно подавлять. Она не решалась сказать ему, что это не самая модная и не самая выдающаяся спальня. Она даже не предназначалась для исключительных гостей.

— Превосходная картина, — прокомментировал он, наклонив голову, чтобы оценить живопись на стене.

Она кивнула, приоткрыв губы, затем снова их закрыла.

— Вы собирались мне сказать, что это — Рембрандт.

Она снова приоткрыла рот, на сей раз от удивления. Он даже не смотрел на нее.

— Да, — признала она.

— А это? — спросил он, обращая свое внимание к одной из картин чуть ниже. — Караваджо?

Она мигнула.

— Я не знаю.

— Я знаю, — сказал он тоном, который был в одно и то же время убедителен и мрачен. — Это — Караваджо.

— Вы знаток живописи? — спросила она и заметила, что носки ее ног так или иначе пересекли порог комнаты. Ее пятки все еще были в безопасности и следовали приличиям, стоя на полу коридора, но пальцы ее ног…

Они зудели в ее домашних тапочках.

Они жаждали приключений.

Она жаждала приключений.

Мистер Одли перешел к другой картине — восточная стена вся была увешана ими — и пробормотал:

— Я не сказал бы, что я знаток, но да, мне действительно нравится живопись. Она легко читается.

— Легко читается? — Грейс вышла вперед. Какое странное утверждение.

Он кивнул.

— Да. Смотрите сюда. — Он показал на женщину на картине, похоже, относящейся ко времени после эпохи Возрождения. Она сидела на богатом стуле, обитом темным бархатом, обрамленном толстым, крученым золотом. Возможно, это трон? — Смотрите, куда направлен ее взгляд, — сказал он. — Она наблюдает за той, другой, женщиной. Но она не смотрит на ее лицо. Она ревнует.

— Нет. — Грейс двинулась в его сторону. — Она сердится.

— Да, конечно. Но она сердится, потому что она ревнует.

— К ней? — спросила Грейс, указывая на «другую» женщину в углу. Ее волосы были цвета пшеницы, и она была одета в тонкую греческую тунику. Она выглядела скандально, одна ее грудь, казалось, в любой момент готова была вырваться наружу. — Я так не думаю. Посмотрите на нее. — Она подошла к первой женщине, той, что на троне. — У нее есть все.

— Все материальное, да. Но эта женщина — он перешел к той, что была в греческой одежде — имеет ее мужа.

— Откуда Вы знаете, что она замужем? — Грейс смотрела сбоку, наклонясь к картине, всматриваясь в ее кольца на пальцах, но живописная манера не была достаточно хороша, чтобы разобрать такие мелкие детали.

— Конечно, она замужем. Посмотрите на ее выражение.

— Я не вижу ничего, что выдавало бы в ней супружницу.

Он поднял бровь.

— Супружницу?

— Я совершенно уверена, что такое слово есть. В любом случае, оно более вероятно, чем правдушка. — Она нахмурилась. — И если она замужем, где же муж?

— Тут же, — сказал он, касаясь замысловатого позолоченного сооружения сразу за женщиной в греческой одежде.

— Почему Вы так думаете? Это же за краем холста.

— Вам необходимо все лишь взглянуть в ее лицо. В ее глаза. Она пристально смотрит на человека, который любит ее.

Грейс нашла это интригующим.

— Не на человека, которого она любит?

— Я не знаю, — сказал он, его голова слегка наклонилась.

Мгновение они стояли молча, затем он сказал:

— На этой картине написана вся история. Необходимо только немного времени, чтобы прочесть ее.

Грейс вдруг осознала, что он был прав, и это было тревожно, потому что он, как предполагалось, не должен быть настолько проницателен. Только не он. Не беззаботный, лихой разбойник, который не побеспокоился найти себе достойную профессию.

— Вы находитесь в моей комнате, — сказал он.

Она отшатнулась. Резко.

— Не упадите. — Его рука метнулась и нашла ее локоть.

Она не стала ругать его, она и в самом деле могла упасть.

— Спасибо, — сказала она мягко.

Он не отпускал.

Она восстановила равновесие. Она стояла прямо.

Но он не отпускал.

И она не вырывалась.

Глава восьмая

И тогда он поцеловал ее. Не мог с собой ничего поделать.

Нет, он не смог остановиться. Его рука была на ее локте, и он чувствовал ее кожу, чувствовал ее мягкую теплоту, и когда он посмотрел вниз, ее лицо оказалось так близко, а ее глаза, глубокие и синие, но совершенно земные, пристально смотрели на него, и, по правде говоря, не было иного пути — он ничего не мог сделать в этот момент, кроме как поцеловать ее.

Что–то другое было бы трагедией.

Это было искусство поцелуя — он давно знал, ему говорили, что он мастер. Но этот поцелуй, с этой женщиной — должен был быть искусством. Казалось, все в нем затаило дыхание, потому что никогда в своей жизни он никого не хотел так, как хотел мисс Грейс Эверсли.

И еще никогда он так не хотел, чтобы все было безупречно.

Он не должен испугать ее. Он должен ей понравиться. Он хотел, чтобы и она хотела его, чтобы хотела познать его. Хотел, чтобы она держалась за него, нуждалась в нем, шептала ему на ухо, что он ее герой, и чтобы она ничего и никогда так не хотела, как дышать воздухом, которым дышал он.

Он хотел отведать ее вкус. Хотел проглотить ее, выпить все то, что сделало ее ею, такой, какой она была, и увидеть, сделало бы это и его человеком, иногда ему казалось, что должно бы. В этот момент она была его спасением.