Грейс тихо стояла, наблюдая за обменом, ожидая, что он попросит еще. Но к ее удивлению, вдова заговорила первой.

— У меня есть еще сумочка в карете, — медленно сказала она со странным, совершенно нетипичным уважением. – Пожалуйста, позвольте мне достать ее.

— Как бы я не хотел потворствовать Вам, — вежливо сказал он, — я должен отказаться. Кто знает, может, у Вас имеются два пистолета, спрятанные под сиденьем.

Грейс сглотнула, думая о драгоценностях.

— И, — добавил он, его поведение становилось почти кокетливым, — я могу сказать, что Вы — наиболее невыносимый тип женщины. — Он вздохнул с драматическим талантом. — Умная. О, признайте это. — Он одарил вдову гибельной улыбкой. — Вы — опытный наездник, первоклассная попытка, Вы можете придумывать истории достойные Шекспира.

От его слов вдова побледнела еще больше, если это еще возможно.

— Ах, чтобы прожить следующие двадцать лет, — сказал он со вздохом, — я не могу позволить Вам убежать.

— Пожалуйста, — попросила вдова. — Существует нечто, что я должна отдать Вам.

— Вот это — долгожданная смена аллюра, — заметил он. — Люди так редко желают расстаться со своими вещами, так этого не любят.

Грейс подошла к вдове.

— Пожалуйста, позвольте мне помочь Вам, — настаивала она.

Вдове была нехорошо. Ей не могло быть хорошо. Она никогда не была скромна, и не просила, и…

— Возьмите ее! — внезапно выкрикнула вдова, хватая руку Грейс и толкая ее к разбойнику. — Вы можете держать ее в заложниках с пистолетом у головы, если желаете. Обещаю Вам, я вернусь без оружия.

Грейс покачнулась и оступилась, шок сделал ее почти нечувствительной. Она упала напротив разбойника, и одна из его рук немедленно обвилась вокруг нее. Объятие было странным, почти покровительственным, и она знала, что он был столь же ошеломлен, как она.

Они оба наблюдали, как вдова, не ожидая его разрешения, быстро поднялась в карету.

Грейс боялась дышать. Ее спина была прижата к нему, а его большая рука лежала на ее животе, кончики его пальцев мягко обвивались вокруг ее правого бедра. Он был теплым, и она почувствовала жар, и, святые небеса, она никогда, никогда, не стояла так близко к мужчине.

Она могла чувствовать его запах, чувствовать его дыхание, теплое и мягкое возле ее шеи. А затем он сделал самую удивительную вещь. Его губы приблизились к ее уху, и он прошептал:

— Она не должна была делать этого.

Он казался … нежным. Почти сочувствующим. И строгим, как если бы он не одобрял обращение вдовы с ней.

— Я не привык так держать женщину, — рокотал он в ее ухо. — Я вообще предпочитаю другой вид близости, а как Вы?

Она ничего не сказала, она боялась говорить, боялась, что если она попытается заговорить, то обнаружит, что у нее пропал голос.

— Я не нанесу Вам вреда, — рокотал он, его губы касались ее уха.

Ее глаза упали на пистолет, все еще находящийся в его правой руке. Он выглядел грозным и опасным и находился возле ее бедра.

— Все мы прячемся в своем панцире, — прошептал он, затем слегка шевельнулся, и внезапно его свободная рука легла на ее подбородок. Один палец слегка поглаживал ее губы, а затем он наклонился и поцеловал ее.

Грейс в шоке смотрела, как он отступил, мягко ей улыбаясь.

— Это было слишком коротко, — сказал он. — Жаль. — Он отстранился, взял ее руку, и коснулся поцелуем ее тыльной стороны. – Возможно, в другой раз, — пророкотал он.

Но он не отпустил ее руку. Даже когда вдова появилась из кареты, он все еще держал ее пальцы в своих, его большой палец слегка поглаживал ее кожу.

Он пленил ее. Она едва могла думать, она едва могла дышать, но она знала, что это случилось. За те несколько минут, что сошлись их пути, он ничего не сделал, только поцеловал ее, а она изменилась навсегда.

Перед ними появилась вдова, и если она и обеспокоилась, что разбойник ласкал ее компаньонку, она ничего об этом не сказала. Вместо этого она показала маленький предмет.

— Пожалуйста, — попросила она его. — Возьмите это.

Он выпустил руку Грейс, его пальцы неохотно покинули ее кожу. Как только он дотянулся до предмета, Грейс поняла, что вдова держала живописную миниатюру. Это был портрет ее второго давно умершего сына.

Грейс знал эту миниатюру. Вдова всегда носила ее с собой.

— Вы знаете этого человека? — прошептала вдова.

Разбойник посмотрел на портрет и покачал головой.

— Посмотрите поближе.

Но он только снова покачал головой, пытаясь возвратить портрет вдове.

— Может он чего–то стоит, — сказал один из его компаньонов.

Он вновь покачал головой и пристально вгляделся в лицо вдовы.

— Он никогда не будет для меня столь же ценен, как для Вас.

— Нет! — воскликнула вдова, вновь протягивая ему миниатюру. — Смотрите! Я прошу Вас, смотрите! Его глаза. Его подбородок. Его рот. Они Ваши.

Грейс с силой втянула воздух.

— Я сожалею, — мягко сказал разбойник. — Вы ошибаетесь.

Но ее нельзя было отговорить.

— Его голос — Ваш голос, — настаивала она. – Ваша интонация, Ваш юмор. Я знаю это. Я знаю это так же, как я знаю, как дышать. Он был моим сыном. Мой сын.

— Мэм, — вмешалась Грейс, по–матерински обвивая руку вокруг нее. Обычно вдова не позволила бы такую близость, но не было ничего нормального во вдове этим вечером. — Мэм, здесь темно. Он носит маску. Это не может быть он.

— Конечно это не он, — крикнула она, с яростью отталкивая Грейс. Она бросилась вперед, и Грейс почти упала, с ужасом заметив, что все мужчины подняли свое оружие.

— Не причиняйте ей боль! — выкрикнула она, но ее просьба была не нужна. Вдова уже схватила свободную руку разбойника и сжимала ее, как будто он был ее единственным средством спасения.

— Это — мой сын, — сказала она, ее дрожащие пальцы показывали миниатюру. — Его звали Джон Кэвендиш, и он умер двадцать девять лет назад. У него были каштановые волосы, и синие глаза, и родинка на плече. — Она судорожно сглотнула, ее голос снизился до шепота. — Он обожал музыку, и он не мог есть землянику. И он мог… он мог…

Голос вдовы сломался, но все молчали. Воздух был густым, тишина напряженной, все глаза были устремлены на старуху, пока она, наконец, не продолжила, шепча едва слышно:

— Он мог любого заставить смеяться.

И затем, чего Грейс никак не могла вообразить, вдова обратилась к ней и добавила:

— Даже меня.

Время словно остановилось, чистое, тихое и тяжелое. Никто не произнес ни слова. Грейс не была даже уверена, дышал ли кто.

Она смотрела на разбойника, на его рот, на этот выразительный, дьявольский рот, и она знала, что что–то было не так. Его губы были приоткрыты, но не только это, было что–то еще. Впервые, его рот был без движения, и даже в серебристом свете луны она могла сказать, что он побелел как полотно.

— Если для Вас это что–нибудь значит, — продолжала вдова с тихой решимостью, — Вы можете найти меня в замке Белгрейв. Я буду ждать Вас.

И затем, сгорбленная и дрожащая, какой Грейс никогда ее не видела, она повернулась, продолжая сжимать миниатюру, и поднялась назад в карету.

Грейс стояла, не совсем уверенная в том, что сделать. Казалось странным, что она больше не ощущала опасности под тремя дулами пистолетов, все еще направленными на нее, и одним дулом — разбойника, ее разбойника, безвольно опущенном. Но они добыли всего лишь одно кольцо, конечно, это не достаточный трофей для опытной группы грабителей, и она не чувствовала, что может вернуться в карету без разрешения.

Она откашлялась.

— Сэр? — сказала она, не зная точно, как к нему обратиться.

— Меня зовут не Кэвендиш, — сказал он мягко, его голос был слышен только ей. – Но так меня звали когда–то.

Грейс задохнулась.

И затем одним резким и быстрым движением он вскочил на свою лошадь и рявкнул:

— Здесь мы закончили.

И Грейс осталась одна, уставившись на его спину, пока он не скрылся вдали.

Глава вторая

Несколько часов спустя Грейс сидела на стуле в коридоре около спальни вдовы. Она была так утомлена и ничего так не хотела, как заползти в свою собственную кровать, где, она была совершенно уверена, будет метаться и ворочаться, не в состоянии заснуть, несмотря на изнеможение. Но вдова была так расстроена и звонила столь часто, что Грейс, наконец, сдалась и принесла стул к ее спальне. За прошлый час она принесла вдове (которая не поднималась с постели) связку писем, спрятанных в глубине запертого ящика, стакан теплого молока, стакан бренди, другую миниатюру ее давно умершего сына Джона, шейный платок, который явно обладал своего рода сентиментальной ценностью, и другой стакан бренди, чтобы заменить тот, который вдова опрокинула, с тревогой отправляя Грейс за шейным платком.

Прошло примерно десять минут с последнего вызова. Десять минут бездействия, когда она сидела на стуле и ждала, размышляя, размышляя…

О разбойнике.

О его поцелуе.

О Томасе, нынешнем герцоге Виндхэме, которого она считала другом.

О давно умершем среднем сыне вдовы и человеке, который, очевидно, имел с ним сходство. И его имя.

Его имя. Грейс протяжно, беспокойно вздохнула. Его имя.

Боже милостивый!

Она не сказала этого вдове. Она стояла неподвижно посреди дороги, наблюдая, как разбойник мчался прочь в свете неполной луны. Только когда он скрылся, она, наконец, подумала, что ее ноги вполне способны передвигаться, и пора направить их домой. Нужно было развязать лакея и позаботиться о кучере, а что касается вдовы — она была так явно расстроена, что даже не жаловалась, когда Грейс размещала раненого кучера с нею в карете.

Затем она присоединилась к лакею на месте кучера и повезла всех домой. Она не имела большого опыта управления лошадьми, но вполне могла справиться.

Она должна была справиться. Не было никого, кто сделал бы это за нее. Это было то, на что она была способна.

Управлять. Что–то делать.

Она привезла их домой, нашла того, кто позаботится о кучере, затем занялась вдовой, и все время думала: «Кто это был?»

Разбойник. Он сказал, что его когда–то звали Кэвендиш. Мог ли он быть внуком вдовы? Ей сказали, что Джон Кэвендиш умер, не оставив потомства, но он был бы не первым молодым дворянином, который засоряет местность внебрачными детьми.

Если исключить то, что он сказал, что его зовут Кэвендиш. Или скорее звали Кэвендиш. Это означает…

Грейс в смятенье покачала головой. Она так устала, она едва соображала, и все же единственное, что она еще могла делать, это думать. Что это значит, если имя разбойника было Кэвендиш? Может незаконный сын взять имя отца?

Она понятия не имела. Она никогда прежде не встречала бастарда, по крайней мере, не такого благородного происхождения. Но она знала других, которые изменили свои имена. Сын викария, например, жил с родственниками, будучи маленьким, а когда в последний раз приезжал навестить их, он взял себе другую фамилию. Таким образом, наверняка, незаконный сын мог назвать себя любым именем, которым ему бы захотелось. И даже если это не было бы юридически обосновано, то разбойник не посчитался бы с такой мелочью, не так ли?

Грейс коснулась своего рта, пытаясь притвориться, что она не дрожит от волнения при воспоминаниях, промчавшихся в ее памяти. Он поцеловал ее. Это был ее первый поцелуй, а она не знала, кем он был.

Она помнила его аромат, она помнила теплоту его кожи и бархатную мягкость его губ, но она не знала его имени.

По крайней мере, не полностью.

— Грейс! Грейс!

Грейс поднялась. Она оставила дверь приоткрытой так, чтобы лучше слышать вдову, и быть достаточно уверенной, что ее снова вызывают. Вдова явно все еще расстроена — она редко использовала имя Грейс. Так тяжелее было обращаться к ней в требовательной манере, в отличие от мисс Эверсли.

Грейс помчалась назад в спальню, пытаясь не выглядеть утомленной и обиженной, в то время как произносила:

— Чем могу быть полезна?

Вдова сидела в кровати, точнее, не совсем сидела. Она, практически, лежала, только ее голова опиралась на подушки. Грейс подумала, что так ужасно неудобно, но в последний раз, когда она попыталась улучшить ее положение, та едва ее не покусала.

— Где Вы были?

Грейс не думала, что вопрос требовал ответа, но, тем не менее, сказала:

— Возле Вашей двери, мэм.

— Вы мне понадобились, чтобы кое–что мне принести, — сказала вдова, выглядевшая не столько властной, сколько взволнованной.

— Что Вы хотите, Ваша милость?

— Я хочу портрет Джона.

Грейс уставился на нее непонимающе.

— Да не стойте же там! — вдова практически кричала.

— Но, мэм, — возразила Грейс, отступив назад, — я принесла Вам всем три миниатюры, и…

— Нет, нет, нет, — выкрикивала вдова, ее голова качалась взад и вперед на подушках. — Я хочу портрет. Из галереи.