Грейс сглотнула. Она ощутила во рту привкус горечи.

— Ты не должна отказывать ему из–за меня.

— Что ты сказала?

— Я не выйду за него замуж, если он окажется герцогом.

— Почему нет?

Грейс попыталась улыбнуться, потому что действительно, было весьма мило со стороны Амелии не придавать значения разнице в их социальном положении. Но она не смогла полностью справиться с этим.

— Если он — герцог, то ему нужно будет жениться на ком–то подходящем. Равной ему по положению.

— О, не говори глупостей, — усмехнулась Амелия. — Можно подумать, что ты выросла в сиротском приюте.

— Достаточно того, что и так скандала будет не избежать. Он не должен добавлять к нему еще и сенсационную женитьбу.

— Женись он на актрисе, — это была бы сенсация. А о вас будут сплетничать всего лишь в течение недели.

Дело не ограничилось бы только этим, но Грейс не видела смысла продолжать этот спор дальше. Но затем Амелия сказала:

— Не знаю, что на уме у мистера Одли, и каковы его намерения, но если он готов рискнуть всем ради любви, то и ты должна поступить также.

Грейс посмотрела на нее. Как получилось, что Амелия внезапно стала такой мудрой? Когда это произошло? Когда она перестала быть маленькой сестренкой Элизабет и стала… самой собой?

Амелия потянулась и сжала руку Грейс.

— Ты должна быть смелой, Грейс.

Затем она улыбнулась, пробормотав что–то себе под нос, а потом отвернулась и стала смотреть в окно кареты.

Грейс уставилась прямо перед собой, размышляя… сомневаясь… была ли Амелия права? Или это ее замечание всего лишь свидетельствовало о том, что сама она никогда не сталкивалась с такого рода трудностями? Легко было рассуждать о необходимости быть смелой, когда ты сам никогда не испытывал отчаяния.

Что бы произошло, если бы женщина ее положения вышла замуж за герцога? Мать Томаса не была аристократкой, но когда она выходила замуж за его отца, тот был всего лишь третьим в линии наследования, и никто не ожидал, что она станет герцогиней. По общему мнению, она была очень подавлена. Даже несчастна.

Но родители Томаса не любили друг друга. Они даже не испытывали друг к другу симпатии, если верить тому, что слышала о них Грейс.

А она любила Джека.

И Джек любил ее.

И все же, насколько все было бы проще, если бы Джек не был законным сыном Джона Кэвендиша.

И тут Амелия неожиданно прошептала:

— Мы могли бы обвинить во всем вдовствующую герцогиню. — Когда Грейс в замешательстве повернулась к ней, Амелия пояснила: — В случившемся. Ты ведь сказала, что было бы легче, если бы мы могли кого–то обвинить.

Грейс посмотрела на вдову, сидящую напротив Амелии. Она приглушенно похрапывала, а ее голова располагалась под неудобным углом. Поразительно, но даже во время сна губы вдовы были плотно сжаты, а выражение ее лица оставалось весьма неприветливым.

— Безусловно, во всей сложившейся ситуации больше ее вины, чем кого–либо другого, — добавила Амелия, но Грейс заметила, что, говоря это, девушка бросила нервный взгляд на спящую вдову.

Грейс кивнула, прошептав:

— Не могу с этим не согласиться.

Амелия на несколько секунд уставилась в пространство, а затем, как раз в то самое время, когда Грейс уверилась, что та не планирует отвечать, она произнесла:

— Это не помогло мне почувствовать себя лучше.

— Обвинение вдовствующей герцогини?

— Да. — Плечи Амелии слегка опустились. — Это по–прежнему ужасно. Все это.

— Чрезвычайно, — согласилась Грейс.

Амелия повернулась и посмотрела прямо на Грейс.

— Чертовски скверно.

Грейс от удивления открыла рот.

— Амелия!

Лоб Амелии сморщился в размышлении.

— Я правильно использовала это выражение?

— Откуда мне знать?

— О, ну хватит, не будешь же ты утверждать, что никогда мысленно не использовала выражений, не подобающих леди.

— Я не говорила ничего подобного.

Взгляд, брошенный на нее Амелией, был похож на вызов.

— Но ты так думала.

Грейс почувствовала, что ее губы подрагивают.

— Это дьявольски неприятно.

— Проклятое неудобство, скажу я тебе, — достаточно быстро ответила Амелия, так что Грейс поняла, что та запаслась еще одним новым ругательством.

— Знаешь, у меня имеется преимущество, — лукаво сказала Грейс.

— О, в самом деле?

— Конечно. Я посвящена в разговоры прислуги.

— О, ну хватит, не будешь же ты утверждать, что горничные в Белгрейве разговаривают, словно торговки рыбой.

— Нет, но лакеи иногда говорят именно так.

— В твоем присутствии?

— Не нарочно, — признала Грейс. — Но иногда такое случается.

— Очень хорошо. — Амелия повернулась к ней с насмешливой улыбкой и весельем в глазах.

— Скажи мне самое грязное ругательство, что тебе известно.

Грейс на мгновение задумалась, а затем, бросив быстрый взгляд в сторону вдовы, дабы убедиться, что та все еще спит, наклонилась вперед и шепнула что–то Амелии на ухо.

После этого Амелия откинулась назад и уставилась на Грейс, трижды моргнув, прежде чем смогла произнести:

— Я не уверена, что знаю точно, что это означает.

Грейс нахмурилась.

— Я тоже не вполне уверена.

— Хотя, звучит это достаточно скверно.

— Чертовски скверно, — сказала с улыбкой Грейс и похлопала Амелию по руке.

Амелия вздохнула.

— Дьявольски неприятно.

— Мы повторяемся, — указала Грейс.

— Я знаю, — согласилась Амелия. — Но чья в этом вина? Не наша. Мы были слишком защищены.

— Теперь это, — с удовольствием заявила Грейс, — действительно дьявольски неприятно.

— Проклятое неудобство, если ты меня спросишь.

— О чем, черт возьми, вы обе болтаете?

Грейс задохнулась от испуга и украдкой взглянула на Амелию, которая пристально уставилась на вполне уже проснувшуюся вдовствующую герцогиню взглядом полным ужаса.

— Ну? — потребовала вдова.

— Так, пустяки, — прощебетала Грейс.

Вдовствующая герцогиня оценивающе на нее посмотрела с весьма неприятным выражением лица, а потом направила свое ледяное внимание на Амелию.

— А вы, леди Амелия? Где ваши хорошие манеры?

И тогда Амелия, — о, боже, — она пожала плечами и произнесла:

— Проклятье, откуда мне знать?

Грейс старалась не шевелиться, но раздражение определенно рвалось наружу. Она даже боялась, что ввяжется в ссору с вдовой. Какая ирония, что она впервые сподобилась на такое, и то по воле случая.

— Вы отвратительны, — прошипела вдова. — Не могу поверить, что я подумывала о том, чтобы простить вас.

— Прекратите придираться к Грейс, — произнесла Амелия с неожиданной силой.

Грейс в удивлении повернулась к ней.

Вдовствующая герцогиня, однако, была в ярости.

— Прошу прощения?!

— Я сказала, прекратите придираться к Грейс.

— Да кто ты такая, чтобы мне указывать?

Поскольку Грейс наблюдала за Амелией, то могла бы поклясться, что та изменилась прямо у нее на глазах. Неуверенная в себе девушка исчезла, и на ее место пришла:

— Будущая герцогиня Уиндхем, так, по крайней мере, мне было сказано.

Рот Грейс приоткрылся от потрясения. И восхищения.

— В самом деле, — презрительно добавила Амелия, — в противном случае, черт побери, что я тогда делаю здесь, в Ирландии?

Взгляд Грейс метнулся с Амелии на вдову и обратно. И опять на вдову. А затем…

Что ж, достаточно будет сказать, это было чудовищно длинное молчание.

— Замолчите, — произнесла, наконец, вдовствующая герцогиня. — Мне невыносим звук ваших голосов.

И, действительно, все они хранили молчание всю оставшуюся часть их путешествия. Даже вдовствующая герцогиня.

Глава двадцатая

За пределами кареты атмосфера была значительно менее напряженной. Трое мужчин, ехавших верхом, никогда не выстраивались в одну линию. Время от времени один из них увеличивал свой темп или отставал, так что одна лошадь всегда находилась позади другой. В результате всадники лишь обменивались небрежными поклонами в знак приветствия.

Иногда кто–либо из них отпускал замечание относительно погоды.

Лорд Кроуленд, казалось, неожиданно заинтересовался местными птицами.

Томас говорил очень мало, но… Джек посмотрел на него… о, Господи, Томас свистит?

— Вы счастливы? — несколько суховато спросил Джек.

Томас удивленно оглянулся.

— Я? — Он нахмурился, задумавшись над вопросом. — Полагаю, что да. Сегодня довольно хороший день, разве Вы не согласны?

— Чудесный день, — отозвался Джек.

— Ни один из нас не заперт в карете с этой злобной старой ведьмой, — объявил Кроуленд. — А потому мы все должны быть счастливы. — Затем он добавил: — Извините. — Ведь эта злобная старая ведьма, в конце концов, приходилась бабушкой обоим его компаньонам.

— Передо мной не нужно извиняться, — ответил Томас. — Я полностью согласен с Вашей оценкой.

Есть в этом что–то символичное, подумал Джек, что их беседа все время возвращается к тому, какое облегчение все они испытывают в отсутствие вдовы. Это было чертовски странно — говорить правду, и тут ему пришло на ум…

— Я должен буду жить с нею? — выпалил Джек.

Томас просмотрел на него и усмехнулся.

— Внешние Гебриды, друг мой, Внешние Гебриды.

— Почему же Вы сами не сделали этого? — поинтересовался Джек.

— О, поверьте, я именно так и сделаю, если существует хоть малейший шанс, что завтра я по–прежнему буду обладать какой–либо властью над нею. А если нет… — Томас пожал плечами. — Мне придется заняться каким–либо видом деятельности, не так ли? Я всегда мечтал о путешествиях. Возможно, я стану Вашим разведчиком. Я найду самое обветшалое, самое холодное место на острове. Я удивительно хорошо проведу время.

— Ради Бога, — взмолился Джек. — Прекратите говорить подобные вещи. — Он не хотел, чтобы все было предопределено. Он не хотел, чтобы всем это было понятно. Томас должен бороться за свое место в этом мире, а не отказываться от него так небрежно.

Поскольку сам Джек не хотел этого герцогства. Ему нужны были Грейс и его свобода, а в эту самую минуту, сильнее всего ему хотелось оказаться где–нибудь в другом месте. Где угодно, только не здесь.

Томас бросил на него любопытный взгляд, но ничего не сказал. Джек тоже хранил молчание. И все они продолжали молчать, добравшись до Полламора, а потом — города Кавана, и даже тогда, когда они въехали в Батлербридж.

Уже давно наступила ночь, но Джек знал здесь каждое заведение, каждый указательный столб и каждое дерево. Вот там была гостиница Деррагарра, где он впервые напился в свой семнадцатый день рождения. Здесь была мясная лавка, здесь кузница, и ах, да, тут располагалась мельница, позади которой он украл свой первый поцелуй.

А это означает, что не далее, чем через пять… нет, четыре минуты, он будет дома.

Дом.

Это было слово, которое он не произносил годами. Оно не имело для него никакого значения. Джек жил в гостиницах и трактирах, а иногда — прямо под звездами. У него имелась своя компания друзей, состоявшая из всякого сброда, но они не стремились к духовной близости. Просто вместе им было гораздо удобнее воровать, чем поодиночке. Все, что их объединяло, — это их прошлая служба в армии и готовность поделиться частью награбленного с теми, кто возвратился с войны менее удачливым, чем они.

Все эти годы Джек делился деньгами с безногими мужчинами, с женщинами, потерявшими мужей, детьми–сиротами. Никто никогда не подвергал сомнению, откуда у него брались деньги. Он полагал, что его манера поведения и произношение выдавали в нем джентльмена, и этого было достаточно. Люди видели то, что хотели видеть, и когда чиновник в форме (никто никогда не поинтересовался его именем) приезжал и привозил подарки …

Никто не желал задавать вопросы по этому поводу.

Джек никому об этом не рассказывал. Да и кому он должен был рассказать?

Грейс.

Теперь у него была Грейс.

Он улыбнулся. Она одобрила бы это. Возможно не средства, но, несомненно, — цель. Правда заключалась в том, что Джек никогда ничего не брал у тех, кто не выглядел так, словно мог себе это позволить. И он всегда с особой тщательностью грабил самых надоедливых из его жертв.

Такая щепетильность, конечно, не могла бы спасти его от виселицы, но зато она немного улучшала его отношение к выбранной им профессии.

Услышав, что к нему приблизилась чья–то лошадь, Джек повернулся — это был Томас, ехавший теперь рядом с ним.

— Это правильная дорога? — спокойно спросил Томас.

Джек кивнул.

— Только чуть извилистая.

— Они не ожидают Вас, не так ли?

— Нет.

Томас был слишком тактичен, чтобы пускаться в дальнейшие расспросы, и действительно, он позволил своей лошади отстать на полкрупа, предоставив Джека самому себе.