Он не так уж много интересовался своим отцом…, но немного–то он всегда интересовался. И он был здесь.

Кто знает, когда он будет в Линкольншире снова? Он слишком любил свою голову, чтобы долго оставаться на одном месте.

Он не хотел говорить со старой леди. Он не хотел представляться и давать объяснения или притворяться, что он был еще кем–то кроме того, кем был…

Ветеран войны.

Разбойник.

Бродяга.

Идиот.

Подчас сентиментальный дурак, который знал, как мягкосердечные леди заботятся о раненых, пользовался этим неправедно — иногда Вы не можете снова вернуться домой.

Но, Боже мой, чего бы он только не отдал, чтобы взглянуть на них одним глазком.

Он закрыл глаза. Его семья приняла бы его назад. Это было хуже всего. Его тетя обняла бы его. Она сказала бы ему, что все это было не его ошибкой. Она была такой понимающей.

Но она не поняла бы. Это была его последняя мысль прежде, чем он заснул.

И видел сны об Ирландии.

***

Следующий день выдался погожим и издевательски ясным. Шел бы дождь, Джек и не потрудился бы выйти. Он ездил верхом, и он потратил достаточно времени в своей жизни, притворяясь, что не возражает против того, что промокает насквозь. Он не ездил в дождь, если не было необходимости. По крайней мере, он заработал достаточно.

Но он не собирался встречаться со своими сообщниками до сумерек, таким образом, у него не было оправдания не ехать. Кроме того, он собирался только посмотреть. Возможно, найти некий способ, который позволил бы ему вернуть кольцо старой леди. Он подозревал, что оно много значило для нее, и даже притом, что он, возможно, получил бы за него огромные деньги, он знал, что не будет в состоянии заставить себя его продать.

Итак, он съел здоровый завтрак, сопровождаемый вредным напитком, владелец гостиницы поклялся, что тот просветлит его голову, хотя Джек не сказал ничего кроме:

— Яйца.

До того, как приятель сказал:

— Я принесу все, что тебе необходимо.

Удивительно, но смесь сработала (следовательно, поспособствовала перевариванию здорового завтрака), Джек уселся на свою лошадь и, не торопясь, поскакал к замку Белгрейв.

Он часто ездил по этим местам за прошедшие несколько дней, но это был первый раз, когда он заинтересовался окружающим пейзажем. Наиболее интересными ему казались деревья, по следующим причинам — форме листьев, и тому, как они поворачивались, когда дул ветер. Цветы тоже. Некоторые были знакомы ему, точно такие же цвели в Ирландии. Но другие были новы, возможно, они росли только в местных долинах и болотах.

Это было странно. Он не был уверен, зачем он об этом думает. Возможно, причина была в том, что его отец видел все это каждый раз, когда проезжал этой же самой дорогой. Или возможно потому, что не будь шторма в Ирландском море, они могли бы быть цветами и деревьями из его собственного детства. Джек не знал, построили бы его родители свой дом в Англии или в Ирландии. Очевидно, они плыли, чтобы представить его мать семье Кэвендишей, когда их судно затонуло. Тетя Мэри сказала, что они планировали решить, где будут жить, после того, как Луиза немного посмотрит Англию.

Джек сделал паузу и сорвал с дерева лист, так, без всякой причины, только из прихоти. Он решил, что лист не такой зеленый как дома. Конечно, это не имело значения, за исключением того, что странным было то, что он делает.

Он бросил лист на землю и, фыркнув от нетерпения, пришпорил лошадь. Это же смехотворно, что он изводится чувством вины, собираясь просто увидеть замок. Боже, он же не собирался представляться. Он не хотел найти новую семью. Он обязан семье Одли намного больше, чем этой.

Он только хотел увидеть дом. Издалека. Увидеть, то что он мог бы иметь, но чего был рад не иметь.

Но возможно должен был иметь.

Джек пустил коня в галоп, позволяя ветру выдуть все воспоминания. Скорость давала очищение, почти прощение, и прежде, чем он понял это, он прибыл на место. И все, о чем он смог подумать, было…

Господи.

***

Грейс была измучена.

Ночью она спала, но немного, и не очень хорошо. И даже притом, что вдова захотела провести утро в постели, Грейс такую роскошь не предоставили.

Герцогиня бесконечно требовала помочь ей сменить положение: она то садилась, то ложилась, то откидывалась полулежа.

И даже когда она все бросила, отвернулась и отказалась поднять голову от подушки, ей все равно удалось вызвать Грейс шесть раз.

Первый час.

Наконец, она с головой ушла в пачку писем, которые Грейс откопала для нее в глубине старого стола ее покойного мужа, сложенных в коробку с надписью:

ДЖОН, ИТОН.

Спасена школьными бумагами. Кто бы мог подумать?

Однако отдых Грейс был прерван менее чем через двадцать минут, прибытием леди Элизабет и Амелии Уиллоуби, симпатичных, белокурых дочерей графа Кроуленда, давних соседей и, Грейс всегда была рада это отметить, друзей.

Особенно Элизабет. Они были одного возраста, и до того, как положение Грейс резко изменилось со смертью ее родителей, считались подходящими компаньонками. О, все знали, что Грейс не составит конкуренцию девочкам Уиллоуби — в конце концов, у нее никогда не было бы Лондонского сезона. Но здесь в Линкольншире, они были, если не ровня, то, по крайней мере, приблизительно одного уровня. В Линкольнширском Собрании люди не были настолько разборчивы.

И когда девочки были одни, социальное положение никогда не стояло между ними.

Амелия была младше Элизабет. Всего лишь на год, но когда все они были моложе, это казалось огромной пропастью, поэтому Грейс не знал ее так уж хорошо. Но она предполагала, что скоро это изменится. Амелия была обещана Томасу, и обещана с самой колыбели. Это была бы Элизабет, но ее обещали другому молодому лорду (также в младенчестве; лорд Кроуленд не желал пускать дело на самотек). Однако суженый Элизабет умер очень молодым. Леди Кроуленд (которая не была таковой фактически) объявила все это весьма неудобным, но бумаги, связывающие Амелию с Томасом, были уже подписаны, и все посчитали за лучшее оставить все как есть.

Грейс никогда не обсуждал этого с Томасом — они были друзьями, но он никогда не стал бы говорить с нею о чем–то настолько личном. Однако она давно подозревала, что он находил данную ситуацию довольно удобной. Действительно, наличие невесты ставило мечтающих о замужестве мисс (и их мамаш) в безвыходное положение. Отчасти. На самом деле, было очевидно, что английские леди верили в свой шанс, и где бы не появился бедный Томас, женщины начинали выставлять себя в самом лучшем свете, на всякий случай, а вдруг Амелия, ох, исчезнет.

Умрет.

Решит, что она не желает быть герцогиней.

Действительно, подумала Грейс с усмешкой, как будто у Амелии был какой–то выбор в данном вопросе.

Но даже притом, что жена была бы намного более эффективным сдерживающим средством, чем невеста, Томас продолжал тянуть со свадьбой, из–за чего Грейс считала его совершенно бесчувственным. Ради Бога, Амелии шел уже двадцать первый год. И, если верить леди Кроуленд, то по меньшей мере, четверо мужчин в Лондоне сделали бы ей предложение, если бы она не считалась будущей герцогиней Виндхэм.

(Элизабет, чьей сестрой она была, сказала, что число было ближе к трем, но, тем не менее, в течение многих лет бедная девочка была в подвешенном состоянии).

— Книги! — объявила Элизабет, как только они вошли в зал. – Как и было обещано.

По просьбе Элизабет ее мать позаимствовала у вдовствующей герцогини несколько книг. Не то чтобы леди Кроуленд действительно читала книги. За исключением страниц со сплетнями леди Кроуленд читала очень немного, но возвращение книг было прекрасным предлогом, чтобы посетить Белгрейв, и она хваталась за любой повод, который помог бы Амелии побыть с Томасом.

Ни у кого не находилось смелости сказать ей, что Амелия редко даже видела Томаса, когда бывала в Белгрейве. Большую часть времени она вынуждена была выносить компанию герцогини — компанию, возможно, слишком сильно сказано, чтобы описать Августу Кэвендиш, стоящую перед молодой леди, предназначенную для того, чтобы продолжить род Виндхэм.

Вдова прекрасно умела находить какие–либо недостатки. Можно было даже сказать, что это был ее самый большой талант.

И Амелия была ее любимым объектом.

Но сегодня она была занята. Герцогиня все еще находилась наверху за чтением латинских спряжений своего мертвого сына, и потому Амелия имела возможность потягивать чай, пока Грейс и Элизабет болтали.

Или скорее это Элизабет болтала. Все, что удавалось делать Грейс, это кивать и бормотать в подходящие моменты. Можно было бы подумать, что ее усталый ум совершенно ни на чем не может сосредоточиться, но верно было обратное. Она не могла прекратить думать о разбойнике. И его поцелуе. И его личности. И его поцелуе. А если бы она встретила его снова. И он поцеловал бы ее. И…

Она должна была прекратить думать о нем. Это безумие. Она посмотрела на поднос с чаем, задаваясь вопросом, будет ли неприлично съесть последнюю булочку.

— … тебе точно хорошо, Грейс? — сказала Элизабет, подавшись вперед, чтобы сжать ее руку. — Ты выглядишь очень усталой.

Грейс заморгала, пытаясь сосредоточиться на лице своей дорогой подруги.

— Извини, — механически ответила она. — Я действительно устала, хотя это не оправдание моего невнимания.

Элизабет понимающе взглянула на нее. Она знала вдову. Они все знали.

— Она держала тебя допоздна вчера ночью?

Грейс кивнула:

— Да, хотя, по правде говоря, это была не ее вина.

Элизабет посмотрела на дверь, чтобы удостовериться, что никто их не подслушивает, прежде чем ответила:

— Это всегда — ее вина.

Грейс криво улыбнулась:

— Нет, на сей раз это действительно не так. На нас… — Да, интересно, существует ли причина не говорить об этом Элизабет? Томас уже знает, и, наверняка, до сумерек это будет известно всей округе. — На самом деле, на нас напали разбойники.

— О, Боже мой! Грейс! — Элизабет торопливо поставила свою чайную чашку. — Неудивительно, что ты выглядишь такой расстроенной!

— Хммм? — Амелия смотрела куда–то в пространство, она часто так делала, пока Грейс и Элизабет болтали, но это сообщение привлекло ее внимание.

— Я совершенно оправилась, — уверила ее Грейс. — Боюсь, что только немного устала. Я плохо спала.

— Что случилось? — спросила Амелия.

Элизабет раздраженно кинула ей:

— На Грейс и вдову напали разбойники!

— Правда?

Грейс кивнула.

— Вчера вечером. По пути домой из собрания. — И затем она подумала — О, Господи, если разбойник — действительно внук вдовы, и вполне законный, что будет с Амелией?

Но он не законный. Не может им быть. В нем может быть кровь Кэвендишей, но, конечно, не происхождение. Сыновья герцогов не оставляли законное потомство от случайных связей. Этого просто никогда не случалось.

— Они что–нибудь забрали? — спросила Амелия.

— Как ты можешь быть такой спокойной? — Возмутилась Элизабет. — Они угрожали ей оружием! — Она повернулась к Грейс. — Так?

Грейс снова представила себе — холодное круглое дуло пистолета, пристальный, неторопливый, обольстительный взгляд разбойника. Он не выстрелил бы в нее. Теперь она это знала. Но, тем не менее, она пробормотала:

— Действительно, угрожали.

— Ты испугалась? — Спросила Элизабет, затаив дыхание. — Я бы точно. Я упала бы в обморок.

— Я не стала бы падать в обморок, — заметила Амелия.

— Ну да, конечно, ты не упала бы, — сказала Элизабет раздраженно. — Ты даже не задохнулась, когда Грейс сказала тебе об этом.

— На самом деле, это кажется довольно захватывающим. — Амелия смотрела на Грейс с большим интересом. — Не так ли?

И Грейс, о боже, она почувствовала, что краснеет.

Амелия наклонилась вперед, ее глаза сияли.

— Значит, он был красив?

Элизабет посмотрела на свою сестру так, словно та была безумна.

— Кто?

— Разбойник, конечно.

Грейс, запинаясь, что–то пробормотала и принялась пить свой чай.

— Он был красив, — торжествующе сказала Амелия.

— Он был в маске, — вынуждена была сказать Грейс.

— Но все же ты можешь сказать, что он был красив.

— Нет!

— Тогда его акцент был ужасно романтичен. Французский? Итальянский? — Глаза Амелии все более расширялись. — Испанский.

— Ты сошла с ума, — сказала Элизабет.

— У него не было акцента, — парировала Грейс. Тогда она подумала о тех небольших дьявольских переливах его голоса, которые не могла точно описать. — Хорошо, совсем чуть–чуть. Возможно, шотландский? Ирландский? Не могу сказать точно.

Амелия уселась на место со счастливым вздохом.

— Разбойник. Как романтично.

— Амелия Уиллоуби! — Возмутилась Элизабет. — Грейс только что подверглась нападению с оружием, и ты называешь это романтичным?