Евгения Перова - Потому что люблю тебя

– Хорошо-хорошо, мой господин!

– Вот, уже лучше.

В домике становилось постепенно темнее и теплее, так что Ася скоро задремала и вздрогнула, когда Алымов, который все о чем-то размышлял, спросил:

– Ася, а у тебя же были какие-то романы? За тринадцать лет?

– Алымов, вот что ты на самом деле хочешь узнать? Сколько у меня было мужиков? Господи, и как вы предсказуемы! Ты что, решил: если я такая пылкая, значит, каждый день тренировалась, чтобы достичь сексуального совершенства и потрясти тебя?

– Я совсем не это имел в виду. – Алымов уже пожалел, что спросил. И ведь не собирался, само выскочило.

– Именно это. Хорошо, я скажу – если ты скажешь, сколько у тебя было женщин.

– Я не веду подсчетов, – мрачно ответил Сергей.

– Хотя бы за последнее время? После развода?

– Никого не было.

– Как? – поразилась Ася. – Ты хочешь сказать, что почти два года вообще один? Ты?

– Мне было не до того, если помнишь. И потом, я давно изменился.

– Ёж, прости! Я не подумала, когда спрашивала.

– Ася, не извиняйся. Я не имел никакого права задавать тебе тот вопрос.

– Неужели ты ревнуешь меня к прошлому?

– Да. Хотя это глупо. И я сам во всем виноват.

– Бедный Ёжа! Я тебя утешу: у меня тоже два года не было никакого секса! Так что мы оба практически девственники. И ты зря боялся.

– Я боялся?

– А то нет? Трусил, как заяц!

– Ну да, боялся, – признался он.

– Во-от! Я же чувствовала! И что, думаю, он так трепещет… Ой!

– Все, ты меня достала! – Алымов вдруг резко повернулся, с силой прижал ее к подушке, и все повторилось – медленно и долго, но так же бурно и обжигающе. До мозга костей.

Алымов действительно трусил. Он прекрасно сознавал, с женщинами какого сорта заводил кратковременные романчики – на месяц, на неделю, на ночь. Одноразовые женщины, которым ничего, кроме секса, и не надо. Как его угораздило жениться на одной из них, Алымов не понимал. Ася была совсем другой породы, и он не очень представлял, как с ней надо обращаться. В смысле секса. Она виделась Алымову совсем не искушенной и невинной – неужели с Асей можно заниматься тем же самым, что и с другими?! Неожиданно ожили все его подростковые комплексы, и Алымов робел, словно впервые. Но Ася оказалась такой неожиданно пылкой, такой естественной в проявлении эмоций и желаний, так охотно шла ему навстречу, так торопила его и так страстно хотела, что Алымов изумился и долго не мог понять, в чем дело: вроде бы все то же самое, как всегда, – но совершенно другое!

Его никогда особенно не заботило, что там происходит с партнершей, хотя, конечно, он старался. Но в меру. Правда, Дара хорошо просветила его по этой части… Черт, и зачем он только ее вспомнил? Но даже мысль о Даре не сбила его восторженного настроя: ни Дара, ни прочие женщины не имели больше никакого значения. То, что происходило между ним и Асей, было таким первозданным, таким… первобытным! Таким настоящим. Разве раньше он чувствовал хотя бы десятую долю того самозабвения и упоения, что испытал сегодня?! Разве сходил с ума от одного только запаха разгоряченного женского тела, от сдавленного стона, от легкого прикосновения нежной руки? Осенило Алымова только после третьего раза: да просто они с Асей любят друг друга! Он даже засмеялся от радости и выпалил, не подумав:

– Ты знаешь, а секс без любви вообще-то довольно мрачная штука.

– Да. Как и жизнь без любви.

Это прозвучало так горько, что Алымов струхнул, но Ася уже улыбалась:

– Хотя любовь без секса – тоже не подарок.

Ася понимала: сейчас – самое важное время, и от того, как она себя поведет, зависит их будущее. Они с Сергеем словно находились на чашах весов, и если раньше перевешивал Алымов, а от нее, легкой, как лепесток, не зависело ничего, то теперь весы находились в равновесии, и ее чаша постепенно опускалась все ниже, поднимая растерянного Алымова к таким высотам, о которых он раньше и не подозревал. Сергей был так явно влюблен, так сходил с ума, но все-таки пытался вернуться к прежнему уровню отношений – не зря же все время называл ее Малявкой. Ася больше не возражала, просто смотрела на него смеющимся взглядом и говорила с легкой иронией: «Да, мой господин!» – и он смущенно улыбался, панически думая: «Я пропал!» Он тоже все понимал, но ничего не мог поделать: в нем совершалась медленная, но неотвратимая перемена: рушились внутренние стены, открывались заржавевшие двери и окна, что-то отмирало, а что-то прорастало – новое, странное и непривычное, с которым ему было как-то зябко и… страшно.

«Ёж ёжится», – бормотал он, сидя в гримерке и рассеянно глядя на себя в зеркало: «Ёжится, кукожится и… кочевряжится». – И даже выходя на сцену, он чувствовал в себе это душевное томление, придававшее его игре совсем другой оттенок. Порой ему становилось не по себе: Сергей привык всегда скрывать от окружающих свой внутренний мир, свои настоящие чувства, а сейчас он был почти не в силах сдерживать бьющие фонтаном эмоции. На последнем спектакле «Иванова» в сцене с Сашей он чуть было не назвал ее Асей!

– Ну что? – спросила его Ксю после спектакля. – Объяснились? Она любит вас, да? Прям сияете, аж глаза слепит.

Алымов только вздохнул и беспомощно улыбнулся, а Ксю засмеялась и поцеловала его в щеку, привстав на цыпочки.

– Я рада, честно. Удачи вам обоим!

Но первым Алымова расколол зоркий Савва. Зашел в антракте в гримерку и спросил у сидящего перед зеркалом Сергея:

– Что это с тобой такое?

– Ничего.

– Да ладно! Я ж вижу.

– Все нормально.

– Ну-ну. А как у вас с Асей дела?

Алымов пожал плечами, но не смог сдержать счастливой улыбки, и Савва захохотал:

– А-а! Так вот, в чем дело! Ну что, все сладилось? И как?

– Ну что ты пристал! Сам видишь как! Я счастлив. Впервые в жизни. Вот, я сказал – теперь ты доволен?

– Ты-то счастлив, вижу. А Ася? – Савва вдруг подошел к Алымову сзади и с силой ухватил его за шею.

– Ты что? Больно же!

– Если ты ее обидишь, тебе не жить, – жестко произнес Савва, глядя в глаза отражению Алымова. – Так и знай.

– С ума сошел? Отвали!

Савва отошел и сел в углу. Прозвенел звонок, второй – они молчали. Потом Алымов, не глядя на Савву, спросил:

– Ты что, совсем меня за человека не считаешь? Я же люблю ее.

– Ты ей-то хоть сказал, что любишь?

– Пока нет.

– Скажи.

– Это трудно.

– А ты думал! Ладно, удачи! Сереж, правда, я страшно рад за вас!

Алымов только вздохнул. На другой день после спектакля к нему зашел Синицкий:

– Сережа, ты сегодня удивительно сыграл. Просто удивительно! Не люблю этого слова, но иначе трудно сказать – пронзительно. Особенно в сценах с Сашей. На репетициях мне так и не удалось от тебя такого добиться. Надо это обязательно закрепить.

– Но ты же говорил – все хорошо, все правильно?

– Я видел, что ты не сможешь. Есть такие вещи – пока сам не пережил, не получится. Все равно будет фальшиво. И раньше было неплохо, но сего-дня – именно то, что я и хотел. С тобой что-то произошло? Ты другой.

– Да, пожалуй. Произошло. Я вас потом познакомлю. Ее Ася зовут. – И не выдержал, улыбнулся так нежно и смущенно, что можно было уже ничего больше и не спрашивать.

– Понятно. – Синицкий взял со столика яблоко и бесцельно повертел в руках. – В общем, ты понял: держи этот тон и дальше. Ну ладно, меня там Таня ждет. Пока.

– Саш, все нормально?

– Да! Я очень рад, что ты… Что у тебя… В общем, поздравляю.

Потом обо всем узнал вездесущий Дед и долго пытал Алымова расспросами, советами и воспоминаниями, так что, когда в гримерке возникла тетка, он уже лез на стену:

– Если и ты пришла меня мучить, я застрелюсь, как Иванов!

– Было б из чего! Из расчески, что ли? Ишь, нервный какой. Тетка пришла, пирожков принесла, нет бы – спасибо сказать…

– Спасибо, ma tante, спасибо! Подожди, каких еще пирожков?

– Сладких! Дед-то тебе ничего не сказал?

– Он много чего сказал, что именно из этого – пирожки?

– Про Ричарда.

– Какого еще Ричарда?

– Не то второго, не то третьего, путаюсь я в них. Вильям, стало быть, наш Шекспир.

– Дед собирается ставить «Ричарда Третьего»?! У нас?!

– Или второго. И не Дед, а этот, как его… Ну, склероз! Англичанин знаменитый! Он готовый спектакль привезет, и главную роль будете играть в очередь. Ну, с тем, кто сейчас играет. Он еще в том сериале про мальчика был злодеем. Там их много, злодеев. Один из них, такой… на крыску похож.

– Господи, с ума ты меня сведешь! Так… Англичанин знаменитый? Режиссер? Подожди… Неужели… Дэвид Конли?! Который «Двенадцатую ночь» в Малом ставил?

– Точно, он!

– А что значит – будете в очередь играть? Кто – будете?

– Ты и этот, которого я никак не вспомню!

– Я? Ричарда Третьего? Быть этого не может.

– Сережик, умоляю, ты только Деду не проговорись, что в курсе! Это все пока на стадии переговоров, понял?

– Ты-то откуда знаешь?

– Я все знаю. Особенно про тебя.

– Ага! Тогда я могу ничего и не рассказывать, раз ты все знаешь?

– Ну ладно, ладно – расскажи, мне ж любопытно. Я вижу, что ты сияешь – а подробности?

– Подробности ей подавай! Подробности такие, что я просто не понимаю, что со мной происходит.

– Да что ж тут не понимать? Ты наконец позволил себе ее любить. Разрешил.

– Думаешь? Наверное… Я не ожидал, что это так… сильно. Просто с ног сбивает. Не знаю, что-то мне страшно.

– Мальчик мой, любить – совсем не страшно. Это прекрасно! И очень даже приятно. Неоднократно проверяла.

– Но больно.

– Да, иногда больно. Ты, главное, дров не наломай. Вспомни меня, дуру! Моими дровами Зимний дворец протопить можно.

– Ну почему никто в меня не верит? Я что, на самом деле такой монстр?

– Мы-то верим. Ты сам в себя поверь.

После разговора с теткой Алымов возвращался домой в крайней задумчивости: наверняка Вера Павловна в свойственной ей манере все перепутала, с нее станется. Он решил пока не забивать себе голову всякими Ричардами – работы и так хватает. Она вдруг посыпалась на него, как только начали репетировать «Иванова» – Алымов с перепугу хватал все подряд, поэтому и метался сейчас с одной площадки на другую, как «борзый заяц», по выражению тетки. Только на этой неделе он получил два предложения, над которыми раздумывал, – и вот еще Ричард. А ведь все началось, как только он встретил Асю! Эта мысль привела его почему-то в восторг, и он прибавил скорость. Теперь после спектаклей он мчался домой, не задерживаясь в театре ни на секунду: Ася! Ася ждала его! Иногда она засыпала прямо на кухонном диване, одетая, а недопитый чай стыл на столе, и книжка, выпавшая из рук, валялась на полу обложкой вниз. Алымов опускался на колени и долго рассматривал ее сонное лицо, чувствуя, как замирает от нежности сердце. Каждый раз происходило одно и то же: Ася улыбалась во сне и бормотала:

– Ёжа пришел…

Вот и сегодня: совсем сонная, она потянулась его обнять и губы сложила, чтобы поцеловать. Все это было совершенно не по силам Алымову, поэтому он просто подхватил ее на руки и понес в спальню.

– Куда ты меня тащишь?..

– В кроватку.

Она еще что-то бормотала, все время заваливаясь на бок и послушно поднимая руки, пока Сергей ее раздевал – но он почти не слушал:

– Я сегодня все думала… Пусть ты меня совсем немножко любишь… Капельку… Это ничего… Потому что… Я так сильно… Нам хватит с тобой, правда?

– Правда.

Плохо осознавая, с чем соглашается, Сергей поцеловал Асю, прервав на полуслове – каждый ее стон, вздох, каждое содрогание ее тела словно возносили его ввысь, все выше и выше, все сильнее и сильнее разжигая безумное, обжигающее чувство неимоверной близости. «Правда! – стучало у него в голове. – Вот она – правда!» И потом все никак не мог оторваться, не мог наглядеться на розовое лицо с тающей улыбкой и дрожащими ресницами, на мерцающие таинственным светом глаза…

– Ты меня не узнаешь? – спросила Ася и погладила его по щеке. – Это я.

Они долго лежали молча, привыкая к новому состоянию – словно разговаривали тревожно-вопросительными взглядами, то и дело прикасаясь друг к другу: все время хотелось то поцеловать в висок, то поправить прядку волос, то провести пальцем по губам. Между ними происходила сложная душевная работа, словно тяжелые мельничные колеса, лениво проворачиваясь, перемалывали зерно их судеб. Чувствуя, как мурашки побежали по коже, Алымов нервно усмехнулся и тихо сказал – само сказалось, помимо его воли:

– Я люблю тебя.

Ася всхлипнула.

– Ну что же ты плачешь? – растерялся Сергей. – Видишь, ты полюбила меня наконец. Что нам теперь делать?

– Жить. Долго и счастливо.

– Как в сказке. Мне нравится. Жить долго и счастливо, и умереть в один день.