– Смешная эта твоя Ксю, – сказала вдруг Ася.

– И не говори. Такое счастье, что она на Лешу переключилась. А то я устал ее в рамочках держать.

– Какая тяжелая у него жизнь, вы подумайте! Юные красотки на шею бросаются, а он все недоволен.

– Ася, перестань. Ну что ты?

– Ёж, да я пошутила!

– Уж и не знаю. Вечно ты ревнуешь не по делу.

– Надеюсь, до дела не дойдет? А то смотри.

– Что это тебя вдруг разобрало?

– А это на меня твой стриптиз так подействовал! Правда, главного я так и не увидела…

– А то ты не видела. Да я тебе чуть не каждый вечер демонстрирую. Могу и под музыку, хочешь?

– Хочу.

– Договорились. Только не сегодня, ладно? А то я устал.

– Ну вот, так всегда. Чуть что – он устал! Ёж, а как ты этот номер придумал? Почему вдруг?

Он вздохнул:

– А это я себя ломал. Стеснялся очень, понимаешь? Хотел преодолеть.

– Ты? Стеснялся?

– Ася, вот что ты обо мне вообще думаешь? Я, по-твоему, кто? Я домашний мальчик, со строгой мамой вырос, а вовсе не… Казанова какой-нибудь. И не эксгибиционист. Конечно, стеснялся. Я тогда роль Чэнса Вейна репетировал. «Сладкоголосая птица юности» Тенесси Уильямса, знаешь? И режиссер хотел, чтобы я разделся на сцене. Совсем. Я слегка струхнул. А тут как раз капустник – думаю, надо перед своими, что ли, сначала попробовать. Ну, вот. А потом уже додумался обыгрывать позабавней. Но самое-то смешное, что спектакль так и не состоялся – я из антрепризы ушел из-за этой старой дуры, а она больше ни с кем играть не захотела. И развалилось все.

– А что она сделала? Почему ты вдруг ушел?

– Что-что! Приставала ко мне! Ей сто лет в обед, а туда же! Да ну, не хочу. Надоело.

– Бе-едный! – ехидным голоском сказала Ася. – Прямо нарасхват! Проходу ему не дают!

– Смейся-смейся!

Ася остановилась, привстала на цыпочки и поцеловала Алымова:

– Ну, не сердись! Просто у меня настроение какое-то хулиганское.

– Напилась и безобразишь.

– Точно! Я больше не буду, правда.

Алымов улыбнулся:

– Ты сама как Ксю. То-то мне показалось, что вы похожи. Так и есть. Знаешь, у меня такое странное чувство было… Когда вас знакомил… Мы стоим втроем, и я вдруг представил, что эта девочка – наша с тобой взрослая дочь. А что? Если бы мы тогда с тобой… Ну, помладше, конечно, должна быть. Но Ксюха такая инфантильная, как подросток. Вполне годится. Думаешь, я совсем сбрендил?

Ася вдруг окончательно протрезвела. Она смотрела на Алымова, у которого было очень нежное выражение лица, и у нее мурашки бежали по коже.

– Ёж, ты что? – спросила она шепотом. – Ты… ребенка хочешь?!

– Да, – просто ответил он. – Чему ты удивляешься? Я хочу на тебе жениться, хочу ребенка, если повезет – не одного. Хочу нормальную семью. Что в этом такого необыкновенного? Мне четвертый десяток, пора. А ты? Разве ты не того же хочешь?

Ася молча на него смотрела, и Алымов нахмурился:

– Ты мне до сих пор не веришь, да?

– Нет, я верю…

– Или ты себе не веришь?

– Просто я не думала, что для тебя это важно! Ты вечно в работе, а я – так… Словно кошка в доме… для уюта…

– С ума сошла, что ли?

Алымов вдруг повернулся и пошел куда-то, очень быстро. Ася заплакала:

– Сережа! Не бросай меня!

Он вернулся, схватил ее за плечи и встряхнул:

– Да что ж такое? Никто меня за человека не считает! Говоришь ей – люблю, хочу жениться, хочу ребенка, а она!

– Сереженька, я верю, верю! Я согла-асна! – Ася зарыдала в голос и села в сугроб. – Прости меня-а…

– Вставай, горе мое. Чтобы ты у меня еще когда-нибудь хоть каплю выпила – ни за что. Ну ладно, ладно! Девочка моя… Не реви, дурочка. Все ж хорошо?

Алымов по-прежнему был страшно занят, так что виделись они с Асей все так же редко. Время от времени он подбивал Асю бросить работу, но она сопротивлялась:

– Сереж, но мы же не станем от этого чаще видеться? Это тебя все время дома нет. И потом, я вообще-то люблю свою работу. Что я стану делать? Хозяйством заниматься? Да ну…

– Можно нанять помощницу. А ты будешь заниматься мной.

– Алымов, какой ты все-таки эгоист, просто чудовищный. Ты думаешь, такое счастье – тобой заниматься?

– Нет, не думаю. Знаю, я не подарок.

– Сереженька, да ты что? – Ёж тут же отвернулся, но Ася увидела, что он расстроился чуть не до слез, даже губы задрожали. – Господи, я же пошутила! Прости меня, дорогой! Конечно, это счастье! Хочешь, я прямо завтра уволюсь? Ну, Ёжичек, не расстраивайся так, а то я заплачу…

Он обнял Асю:

– Не надо завтра. Как же твои детки без тебя будут?

– Давай я до конца учебного года доработаю? Осталось-то всего ничего – апрель да май. Четвертый класс, как я их брошу. А там видно будет. Я очень хочу тобой заниматься. Только тебя же еще поймать надо. Ты ведь Неуловимый Джо какой-то!

Он рассмеялся:

– А ты вообще-то знаешь, почему этот самый Джо – Неуловимый? Потому что на фиг никому не нужен.

– А ты всем нужен. И мне в первую очередь!

Ася утешала Сергея, а сама думала, что нужно быть осторожней. Действительно, он – как нежная фиалка, не зря Вера Павловна предупреждала. Чуть что – сникает. Асе казалось, что Ёж вырос, окруженный со всех сторон любовью близких, что он пропитан обожанием друзей и поклонников, как бисквит – ромом. Оказывается, этого мало. Или он так надломился после смерти матери? Алымов почти о ней не говорил, но Ася пару раз заставала его в печальных раздумьях перед портретом Иларии Львовны.

– Ну ладно, ладно! Прости! – Алымов поцеловал Асю. – Даже не знаю, что вдруг на меня нашло. Как-то я себя странно чувствую – уже который день. Может, заболеваю? Неприятное ощущение. Тревожное.

– Ты просто устал! Сегодня у тебя что?

– Совершенно неожиданно – ничего, представляешь?! Я собираюсь весь день валяться и лениться.

– А можно я буду с тобой валяться и лениться?

– Я только об этом и мечтаю! Но вообще-то мне надо сценарий прочесть.

– А я не буду мешать!

Алымов улегся на кровати, подложив под спину пару подушек, а Ася пристроилась рядом, засунув ладошку ему под футболку на теплый живот:

– Так можно?

– Только осторожно.

– Я не буду приставать, честное пионерское!

– Вот и не приставай!

Он шуршал страницами, что-то помечал карандашом, а порой и бормотал себе под нос какие-то реплики. Ася улыбалась – Сергей, не отрываясь от чтения, время от времени целовал ее в макушку или щекотал за ушком. Наконец он отложил сценарий и потянулся.

– Ты перестал читать?

– Я перестал читать. Можно разговаривать. М-м, так уютно с тобой! Я как этот персонаж из «Неоконченной пьесы», помнишь: Богатырев играл? «Ты, мама и Кант – все, что мне нужно для счастья!» Сценарий, конечно, на Канта не тянет, но в целом похоже. Чем ты вчера занималась?

– Разным. Кино смотрела – «Седьмой этаж».

– «Седьмой этаж»? А-а, это. Я так и не видел. Дурацкое название!

– Не видел?

– Да я вообще стараюсь не смотреть. Чаще всего результат удручает. А этот как – полная чушь или не совсем?

– Не совсем. А зачем ты снимаешься?

– Я актер, это моя работа.

– Нет, зачем снимаешься в разной чуши?

– Ты знаешь, сразу-то непонятно, что получится! Каждый раз надеешься: а вдруг «Оскара» дадут? И потом, уж в совсем откровенной халтуре я не снимаюсь.

– Понятно. Там у тебя такая любовь… с этой блондинкой…

– А-а! И ты скорей давай ревновать, да?

– Да я понимаю, что глупо ревновать. Но как-то грустно стало.

– Горе ты мое луковое. Это ж кино, все понарошку, и любовь не у меня, а у моего героя.

– А ты, когда в таких сценах снимаешься, что-нибудь чувствуешь? Ну, эдакое…

– Если я буду чувствовать что-нибудь эдакое, получится порнография. Ась, ты только представь: вокруг человек двадцать народу, а то и больше – что тут можно чувствовать? И потом, это же кино! Снимают кусками, потом что-то вырежут, как-то смонтируют – сам себя не узнаешь. Если честно, я не очень это люблю. Многие не любят, поэтому часто дублеры снимаются. Не только в эротических сценах, даже просто в обнаженном виде. Ты думаешь: ах, какая грудь у… не знаю… Анжелины Джоли! А это не ее, а дублерши. Помнишь фильм «Красотка»? Сцену в ванной? Там ноги вовсе и не Джулии Робертс.

– Да ладно! Уж ноги-то показать – что такого?

– Может, у Джулии они кривые. Ася, ты постарайся не расстраиваться из-за этого, ладно?

– А целоваться? Целоваться тебе нравится? Вы же там прямо взасос, крупным планом!

– Ну, иногда нравится. Ася, я же живой человек. Но это ничего не значит, честное пионерское! Если ты начнешь все мои киношные поцелуи отслеживать, это не жизнь будет. Так что – привыкай. Такая уж работа.

– Легко сказать – привыкай…

Ася до боли прикусила губу – опять прошлое достало ее своим ледяным щупальцем! Это всегда было как короткий, но очень болезненный припадок отчаяния и ревности. Когда ж это кончится!

– Эй, ты что?

– Если ты, – всхлипнула Ася, – снова разобьешь мне сердце, я умру…

– Ах ты, господи! Девочка моя… Я тоже умру. Вместе и похоронят! Представляешь – мы лежим с тобой в маленьком гробике, ты костями прижалась ко мне… Помнишь, как я тебя в детстве доводил этим стишком?

– Еще как помню!

– Асенька, у меня, конечно, много чего в жизни было, но теперь все по-другому. Я не буду зарекаться, но, понимаешь, какая странная вещь: если тебе плохо или даже просто грустно, мне тоже плохо. Я переживаю, все из рук валится. А когда тебе хорошо, я счастлив, и жизнь прекрасна. Как-то так.

– Правда?!

– Правда, одна только правда, и ничего, кроме правды.

– Ну, тогда ладно! – Ася повеселела, звонко чмокнула Алымова в живот и пробежалась острыми коготками по коже. – Когда печаль одолевает, потрогай пузико ежа. Он будет хрюкать и смеяться, и ты поймешь, что счастье есть!

– Щекотно же, ты что! – завопил он, отбиваясь от ее быстрых рук. – Аська, перестань!

– Во-от, ты сам ревнивый, раз щекотки боишься!

– Ревнивый ужасно! Я даже подумать боюсь, что ты… не дай бог…

– И не думай. С тобой никто не сравнится.

– Никто не сравнится с Дэвидом! Даже сам Дэвид! [8]

– Ой, телефон! Я возьму!

Ася вернулась с таким испуганным лицом, что Алымов взволновался:

– Что?! Что случилось? Дед?!

Ася растерянно произнесла:

– Представляешь, Синицкий умер…

– Саша?

– Вчера. Инфаркт. Таня просит нас приехать.

– Как же так? Мы с ним… когда? Неделю назад общались! Он не жаловался на сердце…

Таня открыла им сама – бледная, маленькая, словно сразу уменьшившаяся в размерах. Она сразу увела Алымова на кухню – поговорить, попросив Асю присмотреть за детьми. Присматривать, собственно, следовало за трехмесячной Олечкой, около которой пока сидел мрачный «Сан Саныч» – сын Синицкого, которого тоже звали Александром. Ася видела его всего пару раз: мальчик был очень похож на отца – худой, носатый, нескладный. Серьги в ушах, пирсинг на левой брови, тату на шее – Ася только вздохнула.

– Как ты?

– Нормально, – буркнул Саныч. – Мать жалко.

– Ты ведь еще учишься, да? А потом что думаешь делать?

– Не знаю. Надо работу искать. Что-нибудь по компьютерам, наверно.

– Разбираешься?

– Ну да. А вообще я пишу.

– Стихи? Или фэнтези?

– Ну, и стихи тоже. – Александр слегка покраснел. – Разное пишу. Одно такое странное получилось, непонятно что. Может, сценарий?

– Отцу давал почитать?

– Нет. У нас с ним… плохо получалось… общаться.

– Да, Саша был сложным человеком. Знаешь, он очень переживал из-за тебя. Раскаивался, что так все сложилось. Любил тебя.

– Мы с ним… три года. Целых три года вместе прожили, а ни разу толком не поговорили! Вот как с вами. А я… На самом деле я так гордился им! Все его постановки видел! Даже когда мы одни с мамой жили, без него… Я всегда! А теперь вот… И уже все… никогда больше…

– Да, горе. – Ася осторожно обняла Саню, он сначала отворачивался, но потом заплакал ей в плечо. – Хочешь, Сережа почитает твой сценарий? Он поймет, стоящее или нет.

– Правда?! Ему же, наверно, некогда…

– Ничего, найдет время.

А Сережа в это время с тревогой смотрел на Таню, которая наливала себе уже вторую стопку коньяка.

– Хочешь? А, ты ж не пьешь, я забыла. Не бойся, не сопьюсь. На меня и не действует почти. Как хорошо, что ты приехал! Больше мне и рассказать-то некому. Только мы с тобой знали всю правду. Мы с тобой и он сам. Эта правда его и убила.

– Тань, что случилось?

Таня встала, поплотнее прикрыла дверь:

– Не хочу, чтобы Санька услышал. Понимаешь, я же знала с самого начала. И все равно любила его. Мы были хорошими друзьями. Саша всегда приходил ко мне, когда ему становилось плохо, всегда возвращался – от всех своих жен, от всех своих баб. Он же постоянно самоутверждался – доказывал, что настоящий мужик. Но любил одного тебя. Всю жизнь. Сереж, умоляю, ты только не думай, что хоть в чем-нибудь виноват. Ты сделал все, что мог, правда. Все, что было в твоих силах. Я же догадывалась – это только ради роли Иванова, ради спектакля, правда?