Евгения Перова - Потому что люблю тебя

– Нет, не только. Я уважал Сашу и… жалел. Он был очень талантлив. И… если бы не… Мы могли стать настоящими друзьями.

Таня глубоко вздохнула:

– Вот именно. Если бы не его чувство. Он, конечно, не чистый гей. Мог и с женщинами, но тянуло его к мужчинам. Или это я ему настройки сбила в юности, не знаю. Это сейчас я обабилась, после вторых родов, а всегда была маленькая, худенькая, плоская – ни груди, ничего. Мальчик и мальчик. Понимаешь? Поэтому у него хорошо получалось только со мной. Волосы, правда, длинные были, когда мы познакомились. Это потом я так коротко стричься начала. Для Саши.

– Господи, Таня… Ты просто святая.

– А ты? Думаешь, не понимаю, как тебе это давалось? Ни одной фальшивой ноты! Никогда! Саша был так счастлив все это время. Пусть редко, но вы виделись, разговаривали – он просто сиял от радости каждый раз. А ведь я боялась, что у него нервный срыв будет, когда вы встретились. А ты смог так построить ваши отношения, что никто не пострадал. Я так тебе благодарна за Сашу!

– Тань, ты меня к чему подводишь? А то как-то… страшно.

– Вот к чему.

Таня протянула Алымову телефон с фотографией на экранчике. Сергей нахмурился: сначала ему показалось, что это он сам, только совсем юный.

– Кто это?!

– Похож, да? Начинающий актер. Не то француз, не то поляк, забыла. Саша встретил его в Берлине. На какой-то конкурс ездил… или на фестиваль? В жюри пригласили. На прощальном фуршете познакомился вот с ним. Мальчик там в роли официанта подрабатывал. И Саша сорвался. Всего-то два дня и две ночи. А вся жизнь псу под хвост. При-ехал – я его не узнала. В буквальном смысле. Совершенно черный. Прошел на кухню и сразу стакан водки – хлоп. Пил, плакал и рассказывал. Хорошо, Санька в этот день очень поздно пришел, без него все. Я пыталась как-то… утешать, что ли. Напрасно. Напился до полного беспамятства, еле до постели довела. Сначала все проверяла, как он. Но так устала с малышкой – я до этого ночь почти не спала. И отрубилась. А утром смотрю: он уже не дышит.

Таня замолчала, закусив губу и глядя в темное окно. Алымов с силой сжал руку в кулак, так что ногти вонзились в ладонь. Таня невесело усмехнулась:

– Он с него деньги взял, представляешь? Этот юнец. Саша выгреб все, что было, а тот говорит: «Этого мало за двое суток». Ходил с ним к банкомату в холле отеля. На прощание поцеловал Сашу и сказал: «Все было очень мило, дорогой».

– Тань, прекрати. Я не могу это слушать. Какой ужас. Бедный, бедный Саша…

Татьяна четко произнесла, глядя прямо в глаза Алымову:

– Ты. Ни в чем. Не виноват. Ни в чем! Повтори.

Алымов молчал.

– Повтори!

– Я ни в чем не виноват.

– Он умер от того, что осознал всю правду о себе. И не смог с ней жить.

– Да.

Домой они с Асей ехали в полном молчании. Ася попыталась было что-то рассказать про Сан Саныча, но Сергей попросил:

– Давай не будем разговаривать, ладно? Пожалуйста.

– Хорошо, не будем. – Ася взяла его за руку, и Алымов благодарно сжал ее ладошку.

Это были невероятно мучительные для Сергея сорок минут, потому что всю дорогу он, проклиная свою актерскую впечатлительность, раз за разом проигрывал – да нет, проживал вместе с Синицким его последние часы; раз за разом переживал все, что тот мог чувствовать во время своего возвращения домой – к смерти. Это было почти невыносимо, и в какой-то момент Алымов с такой силой стиснул Асину руку, что она вскрикнула:

– Ты что? Мне же больно!

Сергей опомнился и принялся целовать тонкие пальчики, дуть на них, снова целовать, бормоча:

– Прости, прости! Прости…

Дома он сразу прошел к тренажерам, постоял. И понял, что если сейчас станет на беговую дорожку, то не сойдет с нее, пока не свалится замертво. Он не знал, что делать с собой. Если б мог – напился. Грушу, что ли, боксерскую завести? Он представил, как яростно колотит по груше – да, это подошло бы, пожалуй. Алымов пометался по квартире, чувствуя себя бомбой, которая вот-вот взорвется, – Ася тревожно на него посматривала, но молчала. В конце концов он ушел в ее комнату и рухнул на постель. Накрылся двумя подушками сразу и взвыл, ударяя кулаком по матрасу, – зарычал, давясь слезами и впиваясь зубами в простыню.

Выйдя с Кунцевского кладбища, Алымов с Асей долго молча сидели в машине. Наконец Сергей снял темные очки и завел мотор.

– Таня не обиделась, что мы не пошли на поминки? – спросила Ася.

– Нет, что ты.

– Ёж, а куда мы едем?

– Даже не знаю.

– Давай к белкам?

– К белкам? На дачу! Хорошая мысль!

Они немного погуляли, взявшись за руки, по неровным дорожкам среди берез. Середина марта – снег почти растаял, слякоть, капель. Устав, выбрали скамейку посуше и присели.

– Странно смотримся, наверно, – сказала Ася. – Люди в черном.

– Белкам все равно. – Сергей закрыл глаза и подставил лицо нежаркому еще солнцу.

– Ёж, ты не хочешь мне рассказать? О Саше? У вас с ним были какие-то сложные отношения, правда? Он что, был увлечен тобой?

– Господи, как ты умеешь слова находить! Увлечен… Откуда ты узнала? Это что, было так заметно со стороны?!

– Вовсе нет! Просто однажды я видела, как он смотрел на тебя. Ты с кем-то разговаривал, с Саввой, что ли, – вы хохотали, а он таким голодным взглядом за тобой следил!

– А ты не подумала, что я…

– Нет. Я же тебя знаю. И еще – я видела, что ты не держишься с ним естественно. Ну, как с Саввой, например. Всегда немножко играешь такого… лучшего друга, понимаешь?

– И это разглядела.

– Ёж, у меня же на тебя абсолютный слух. Я всегда вижу, когда ты играешь.

– Всегда? Это что, мне и обмануть тебя никогда не удастся? Какой ужас!

– А ты собираешься меня обманывать?

– Нет.

– Я тогда подумала: вам с ним лучше бы вообще не видеться, потому что слишком мучительно для него и тяжело для тебя.

Алымов вздохнул:

– Возможно, ты и права. Я собирался постепенно спустить все на тормозах. Но не мог же я бросить его сразу, как только закончилась совместная работа! И потом, я жалел его. Ты знаешь, странное чувство: словно от меня кусок души откололся. Оказалось, Саша занимал столько места в моей жизни! Вообще-то он мне нравился. Просто как человек. Если бы не… Ладно, я расскажу. Но никто не должен знать, особенно его сын, понимаешь?

– Алымов, этого ты мог бы и не говорить.

И он рассказал про берлинское приключение Синицкого.

– Боже мой, как это все ужасно! – Ася была потрясена. – Но вообще – странно, что Саша так болезненно это переживал. Казалось бы, среда самая богемная. Полно же таких. И как-то живут, и вроде бы сейчас все можно, все явно. Некоторые бравируют даже…

– Ась, мы знать не знаем, как именно они живут и что чувствуют.

– Да, правда.

– Я думаю, у него это из детства шло, от отца. Тот очень нетерпимый был. Когда узнал, что Саша в театральное поступил, чуть из дома не выгнал: они там все пидоры! Так что можешь представить, как тяжело ему приходилось. А казалось бы, это мне суждено вырасти геем. Вечно в женском окружении, властная мать, дружил с девчонками, и сам был как девочка…

– Да что ты выдумываешь? Мальчик как мальчик.

– Ты не помнишь этого. Меня лет до семи за девочку принимали – локоны, глаза, ресницы. Тетка еще любила бантик мне прицепить – мама страшно ругалась. А кстати, знаешь, кого я первый раз в жизни сыграл? Красную Шапочку! В восемь лет.

– Да что ты?

– Ага. Новогодние каникулы, я за кулисами болтался. А тут спектакль – не помню, что за вещь, но там все сказочные герои участвовали. Детский утренник второго января. И актриса пришла бухая. Просто никакая. Вот тетка меня и подбила. Она тогда еще работала. Ну что, нарядили, шапочку надели, паричок – я к тому времени уже локонов лишился. Корзинку дали, я и выскочил на сцену. Спектакль-то я уже три раза видел, а память у меня ты знаешь какая. И сыграл, представляешь? Мама такой скандал потом Вере устроила…

– И не боялся?

– Не-а. Никакого страха. Я ж их всех знал: дядя Леша, тетя Катя. Ну, в костюмах – подумаешь. А зал я как-то и не заметил. Это потом я бояться стал, да и то не сильно. Ну, вздохнешь поглубже – и вперед. Как в ледяную воду нырнуть. Ничего особенного.

– А фотография осталась? В виде Красной Шапочки?

– Есть где-то. Прямо куколка из меня получилась. Когда кудри состригли, я вообще неизвестно на что стал похож. Сейчас эти фотографии видеть не могу – такая жалкая обезьянка! И потом, когда вырос – все люди как люди, а я… одуванчик какой-то. Но у меня никогда сомнений не было, кто я. Ни капли. А ведь ко мне подъезжали. Но принимали отказ как данность: нет так нет, прости, дорогой, – и все. А Саша…

– Мне кажется, все дело в силе чувства. У него было слишком мощное. Он и не вынес.

– Возможно. Вообще, Саша был удивительным человеком. Я против него так, пустота.

– Ёж, что ты такое говоришь?

– Все, что у меня есть, – это гены. Отец, дед. Мама. Их предки. Все от них – и талант, и внешность. Характер только мой собственный. Не самый лучший, прямо скажем. А Саша… Он же сам себя сделал, понимаешь? У него никаких генов: мать продавщица, отец слесарь – пил, мать поколачивал. Кажется, еще сестренка. Или брат? Вот даже и не знаю толком. Саша в библиотеке прижился. Сидел там и читал до ночи. А в театр впервые попал, когда ему уже лет тринадцать, кажется, было. И заболел сразу. Пошел в театральный кружок. Он три раза в училище поступал, пока приняли. Саша и актером хорошим был. Только как-то стеснялся этого. Такая странная вещь: я своим актерством прикрываюсь. Прячусь за ним. А он… Наоборот, раскрывался. Обнажал душу. И боялся этого. Я ему как-то сказал, что мы с ним оба – человеки в футлярах.

– Похоже. Всегда чувствовала в нем скрытую страсть. Он внешне холодный – как стеклянный. Плоский граненый флакон темного стекла. А внутри – океанская волна бушует. Ты не видишь, но чувствуешь… вибрации.

– Верно. Вибрации. Это ты хорошо сказала. Он, конечно, умел держать себя в руках. Очень редко прорывалось – взгляд, интонация, возглас: «Сережа!» С такой радостной нежностью! Мне будет его не хватать. Уже не хватает. А ведь я не знал, как выйти из этой ситуации, как избавиться, каждый раз, как дурак, надеялся: а вдруг у него прошло?! А теперь… Черт побери! Ладно, прости. Прости меня.

– Ёж, я ведь все понимаю.

– Спасибо. Знаешь, я все думаю… Не могу не думать об этом! Если бы я вдруг не захотел играть в этой пьесе…

– Ты не виноват.

– Ася, понимаешь, я ЗНАЮ, что не виноват. Но от этого не легче. Надо было просто пройти мимо него. Не приближаться. А я… Понимаешь, я ведь обольщал его. Очаровывал. Специально. Мне нужна была эта пьеса, эта роль. Режиссер должен любить актера. Ну ладно, пусть не любить, но… принимать, что ли. Иначе ничего не выйдет. А он меня ненавидел поначалу, и его можно понять: навязали! Вот я и старался. Но я не понял, в чем дело. Мне казалось, он меня ненавидит из-за Дары. А оно вон что.

– Ёж, перестань оправдываться. Все равно ничего не изменить. Одно утешение – он больше не мучается. Кстати, ты видел – Дара была на похоронах?

– Видел. Я ее не узнал, представляешь?

– Как это?

– Да так. Иду – она навстречу, улыбается из-под шляпы. А я думаю: что за идиотка так веселится на кладбище? И прошел мимо. Она меня окликнула, а я так равнодушно: «А, это ты». Она даже изумилась. А у меня действительно ничто не дрогнуло. Ну, Дара и Дара. Посмотрел на нее, как на столб, и пошел. А ведь так ее ненавидел, ты даже представить не можешь! До тошноты. Да ну ее к черту! Ну что, пойдем в теремок? А то зябко как-то. И есть хочется.

Посреди ночи Ася резко проснулась – словно от окрика – и села на постели, не поняв сразу, где находится, потом вспомнила. Алымова рядом не было, не было его и в доме – Ася побродила из комнаты в комнату, вышла на крыльцо, окликнула. Никто не отозвался. Машина стояла на месте. Ася вернулась в дом, накинула куртку, вышла опять, теперь уже за калитку. Тихо, пусто, где-то далеко лает собака…

– Сережа-а! Ты где? – закричала она, ничего не понимая, и повторила шепотом: – Сережа…

Он появился из-за поворота дороги, ведущей к лесу, – бежал, как на пробежке, в одних трусах и майке. Приблизившись, перешел на шаг, миновал Асю, как какой-то неодушевленный предмет, и скрылся в доме. Ася пошла за ним. Алымов сидел на кухне, опустив голову, и тяжело дышал. Стакан с недопитой водой стоял на столе и сиял под лампой, словно вобрав в себя весь ее свет. Ася покосилась на стакан, села на другую табуретку и спросила дрожащим голосом:

– Ёж, что случилось? Где ты был?

– Бегал.

– Ночью?! В темноте?

– Все видно. Не мог заснуть и бегал. Что такого?!

– Да ничего. Просто странно.

– Знаешь, зря мы все это затеяли, – сказал он, мельком взглянув на Асю. – Ничего не получится. Надо расстаться.